— Но з-зачем? — Потому что… Господи Боже, потому что у меня в руке пистолет размером с твою голову! «Альпен Гольд» снова хныкает, и я повторяю трюк «рукоятка-ухо». — Ну? Что первое ты откроешь? — Ш-шнапс? Я шумно выдыхаю и приставляю пистолет к груди красотки. Так крови меньше. Правда-правда. — Дверь. Дверь ты откроешь первой. Двести пятьдесят две минуты до моего счастья. Дождь стихает, лес сменили поля, а девушка с «нежданчиком» молча катаются по багажнику. Кажется, жизнь налаживается. К слову. Когда я укладывала «шоколадку», то снова заметила инициалы «D.O.A» на куртке трупа. Нашито вручную, но зачем? ФИО? Нет, русские люди вышивают инициалы по-русски. Загадка? «D.O.A» или «Мертв по прибытии» — есть такой триллер середины прошлого века, мы с братом и сестрой смотрели как-то. Мужчина приходит к врачу, узнает, что отравлен, и расследует собственную смерть. Какая связь? Яд — плесень? Труп в моей машине искать своего убийцу? Или здесь загадка? Если да, то ответ мне искать и искать — в клубе многие увлекаются старыми детективами, головоломками, кроссвордами и ребусами. Я вспоминаю последний разговор с Виктором. Когда же это было? Месяцев шесть назад. Потом Виктор покончил с собой — самостерся из мира, исчез, как исчезают голоса в тумане. Виктор. У каждого серийного убийцы… нет, у каждого человека есть самый жуткий кошмар из прошлого. Триггер, переключатель — называйте, как хотите. Кнопка, которая превращает вас в чудовище. Для нас с сестрой кошмаром был Петр. Милый брат, который раздавил волю двух сердец и превратил их детство в непрекращающийся кошмар. Однажды Виктор нашел меня и предложил помощь. Может быть, увидел жажду крови в моих глазах, может, почувствовал родственную душу, не знаю. — Я спасу вас от брата, а ты взамен станешь мне помогать, — так Виктор сказал. Мне оставалось кивнуть, и на следующий день мучителя освежевали. Сестра так и не узнала причину смерти. Я вспоминаю, как мы рыдали на похоронах, и ежусь от холода. Обожаемый брат — чудовище — снова брат; лишь шаг от любви до ненависти. Шрамы на теле можно залечить, прикрыть; шрамы на сердце не проходят никогда. Меня они изувечили, превратили в монстра, сестру обошли стороной. Наверное, хорошо, что есть такие люди — люди, которые не сломаются, сколь бы страшно не было. Я выдаю себе очередную самопощечину. Хватит, прошлое, изыди. Но откуда же тело? В ближайшей деревне обнаруживается козье молоко, козьи шарики, козий сыр, козьи сапожки. Запаски? Нет, никаких запасок. Разве шо от трактора. — Не подбросите до Черной речки? — спрашивает деловитый мужчина. Костюм; немного шатен, немного седой; на вид лет сорок. Актер? Историк? Прохвост? Да, явно последнее. — Нет, боюсь, это не самая лучшая идея. Прохвост саркастически улыбается — так, наверное, улыбаются еноты с высшим образованием, когда тащат у вас из-под носа еду. — Боитесь? — Не то слово, — я киваю несколько раз для верности. — Меня? — Себя. — Я взрослый мальчик, который может помочь в Черной с колесом. Ладно, возьмем, на енота похож. Мы оставляем деревню позади, и попутчик расслабленно вытягивается. Иногда он принюхивается и недовольно морщит нос. — Я тут страховку на дом делал. — И как? — видите, я сама вежливость. — Не страхуется. — Печально. Дорога круто взбирается на холм — там стена облаков и порой выглядывает бледное, как пастила, солнце. Я скупо улыбаюсь. «Мертв по прибытии». Нуар-фильм пятидесятых, переснят в восемдесят восьмом. И? Может быть, шифр? 1950 и 1988. Эм. 38 лет разницы. Нет, бред. Зайдем с другой стороны: способ убийства. Лайза и Кровавые Сестры — дрель и бензопила, авторские подписи — гербарии. Эта троица еще постоянно ссорится об авторских правах и ненавидит меня из-за хорошей внешности. Женщины — страшная сила. Дмитрий Темкин использует опасную бритву; подпись его — смерть в ванной и слова на запотевшем зеркале. Валет — душитель, он обычно бросает карты на тела. Однажды мы подрались из-за жертвы. Ну да, с кем не бывает. Олег Суворов использует паяльник, ему даже без «подписей» узнаешь. Константин Бенкендорф — вот этот чудик как раз отравитель, только жертвы — женщины, похожие на Константинову мать. Полинезиец — людоед, рядом с трупами всегда чек и чаевые. Бенкедорф? Мы с ним никогда не ладили, и Костя как-то сказал, что у меня глаза его матери. Брр! Остальные члены клуба? Всего около двадцати человек. И Виктор. Был. Он сильно отличался от всех — потому что использовал одних психов для убийства других. В клубе из-за этого Виктора боялись. Я вспоминаю, как сжигала его тело на задворках спального района. Шел дождь, и настроение было паршивое, и приходилось без конца подливать керосин. Самый близкий человек. Нежный любовник. Учитель. На прощание Виктор оставил записку, где раскаивался в преступлениях и в моем «обращении». Такие же послания он разослал всем своим жертвам. Помню, я изорвала бумажку в клочья и той же ночью покалечила троих идиотов. — А что с машиной? — прерывает молчание мужчина. — Тяжеловато идет. — Мусор. — Не выбрасывается? — Не кантуется. — Печально, — зевает он. — С… б… ну и погода сегодня, да? Я долблю ногой в тормоз. Правило сорок второе поездки со мной — никакого мата. — Жаба весит триста сорок грамм минус две семнадцатых жабы, — я произношу каждое слово медленно, как в школе для идиотов. — Сколько весит жаба? Только быстро, я спешу. Мужчина несколько раз моргает. Мимо с яростным ревом проносится дальнобойщик, и окна обдает волной коричневой жижи. — Разве может быть две семнадцатых жабы? — Ну, не знаю, ножки там, бородавки. Кадык «енота» судорожно поднимается и опускается. — Триста… триста сорок? Да? Я нажимаю на спусковой крючок. В багажнике мест больше нет. Сто шестьдесят шесть минут, у меня проколоты две шины. Небо чуть светлое, чуть пасмурное — оттенка плесневелой сливы. Я решаю, что из-за стресса можно дать слабину и послушать «Гарпунов».