— Е-хо-хо-хоо! — ревет саксофонист на концертной записи и выводит первые ноты «Реквиема си-минор для трубы». В багажнике теперь трое, еще двое пристегнуты на заднем сиденье, какие-то туристы-ходоки клинических габаритов. Эти гады обозвали «Гарпунов» старьем! Выбросить бы всю это свору на обочину, но воспитание не позволяет. Похоронить некогда. Да, я культурная убийца. Дорога бежит мимо путей, складов, мимо железнодорожного моста, в конце которого я замечаю полицейского на велосипеде. Симпатичный, здоровенный. Мужик, а не велосипед. Велик розовый, девчачий и, кажется, вот-вот испустит дух под весом владельца. Спортсмен с минуту таращится на меня, потом показывает, чтобы я остановилась, и подъезжает поближе. Мда, и пистолет где-то у толстячков. — Девушка, все в порядке? Тут красавицам вроде вас ездить не стоит, люди пропадают. — Что? А, ну… — я непроизвольно кошусь на багажник, и полисменище, будто назло, замечает мой взгляд. — Везете что-то ценное? — Нет, как раз это отдала бы задаром. Некоторое время мы вежливо молчим. — Родственники? — мужик кивает на толстяков. Я накрыла их одеялами и надвинула кепки на лица, так что жмурики кажутся спящими. — Да, дяди. — Неразговорчивые какие-то, — замечает велосипедист. — Они смертельно устали. — Ум, — полицейский кивает; принюхивается. — Ну и запашок у вас! Помыли б свою «девочку». Я издаю нечто среднее между икотой и гудком паровоза. Правило девятьсот третье — никто и никогда не называет «запорожик» «девочкой». Наказание… ну, вы понимаете. Полисмен с ужасом замечает кровавое пятно на ветровом стекле: — А это что? — Ну… — думай, думай! — женские дела. Мужчина бледнеет и медленно тянется к кобуре. И что мне делать без пистолета? Ухх. А, ну и ладно, что я, не серийная убийца?! Не стоит недооценивать противника на розовом велосипеде. Я бреду по полузатопленной тропинке, в голове туман, в руках и животе огнестрельные раны глубиной с Марианскую впадину. Пришлось обмотаться лоскутами от рубашки, но толку мало. Из меня ощутимо капает. Черти сколько минут до воссоединения с мечтой, машина угнана — кем бы вы думали? — полицейским, а я истекаю кровью. Все прекрасно. Зато есть время понять, откуда труп в багажнике. Что там еще с фильмом? Ммм. Актеры — ничего особенного, режиссер — не помню, композитор… Я чувствую головокружение — то ли от догадки, то ли от потери крови — и останавливаюсь посреди дороги. Музыку к старому фильму написал Дмитрий Темкин — музыкант русского происхождения. Пару лет назад в «Бархате» появился мужчина, которого звали так же. Лет тридцать, незаметный, слащавый — вроде рафинада в смокинге. Мы обсуждали способы избавления от тел, смеялись, как сделать наиболее захватывающие «послания» для следователей, делились последними достижениями криминалистики. Горячо! Но Темкин не подбросил бы тело и не отравил, он режет своих «ягнят». Тогда что? Через минут сорок дорогу вновь обступают деревья, так густо и близко, будто идешь по длинному туннелю, и за поворотом обнаруживается «запорожик». Двери открыты, рядом с водительским сиденьем темнеет лужа крови — делает зигзаг и исчезает в глубине леса. Я заглядываю в багажник и едва не падаю в обморок — тело номер один исчезло. Труп оказался не трупом? А окоченение? Плесень? Бледность, наконец? Нет, фармацевтика в наше время творит чудеса, но… Так, вводим правило одна тысяча шестьсот двадцать шесть: проверять пульс у незнакомых жмуриков в багажнике. Примечание к правилу: если что, добивать. Среди вещей я замечаю зеркальце и вспоминаю Темкина — он оставляет надписи на стеклах в ванной. Подсказка? Мне приходится включить свет в салоне, иначе в сумраке леса ни черта не видать. На поверхности зеркала — пусто. Если подышать, тоже. Странно. К черту, впереди концерт! Ага, а ключей в замке зажигания нет. Я вздыхаю, беру пистолет с заднего сиденья и отправляюсь по багровому следу. Ветки, ветки, паутина. Яма. От кровопотери меня ощутимо шатает и тошнит. Кто-то орет благим матом. Когда в чаще проступают очертания некоего алтаря, мне уже кажется, что на лице вырос мох. На земле начерчена пентаграмма, в углах звезды торчат палки, посередке привязан давешний спортсмен-полисмен. Мой недотруп тоже псих? М-да. И где он? — Помогите? Помогите?! Кто-нибудь? Я молча подхожу и ищу ключи в карманах «жертвенного агнца». — Помогите? — замечает меня полицейский и тут же кричт еще громче: — Господи, спасите! Спасите!!! Вот, ключи! Я победно улыбаюсь. — Так, ты заставил меня бегать, испортил рубашку и прочая, прочая. Смерть за такое должна быть очень мучительной. Но! Если решишь задачку — просто оставлю тебя здесь. Мужчина хмурит брови, и это ему, надо признать, идет. Добавляет благородности, что ли. — И где выбор? Либо чокнутая девка, либо этот псих из багажника? Я пожимаю плечами. — Ну да. Не надо было сопротивляться. Вообще, как можно быть таким невежливым? Встречаешь симпатичную девушку с полной трупов машиной и тут же пытаешься ее арестовать. Нет бы меня попытать, изнасиловать, на свидание пригласить, в конце концов. — А что можно было? — озадаченно спрашивает мужчина. — Ну, наверное. Так, задача. Я спешу. Ты — помидор, который лежит в холодильнике. — Почему именно помидор? — Не знаю, наверное, потому что я хочу есть. Но, если хочешь, сделаю огурцом или… патесоном. — Вообще я люблю маслины. — Маслины? Как-то не по мужски быть маслиной. — Хорошо, останусь помидором. — Прекрасный выбор. Итак, из-за ядерной войны отключается электричество, и холодильник начинает размораживаться со скоростью ноль целых пять десятых градуса в сорок минут. Сколько лет будет помидору, когда он испортится? Полисмен несколько раз моргает. — Ну, раз помидор — это я, то сколько и мне — тридцать шесть. Однако! Первый правильный ответ за три года. — Верно, — удивленно произношу я, и тут из чащи появляется «багажный маньяк». Он абсолютно гол и покрыт плесенью — неудивительно, что лицо такое. Недотруп стонет и еле двигается. С приближением становятся видны расчесы — плесень заживо пожирает бледную кожу, и страшнее пытку не представишь. Я чувствую жуткое дежавю: шесть лет назад, кровоточащая масса вместо моего брата и гроза за окном. Он был еще жив и молил взглядом прекратить мучения, но мне хотелось другого. Хотелось видеть агонию, хотелось чувствовать, как злоба и тьма пропитывают меня, как клокочут в горле, и ты вот-вот ими захлебнешься. Я поднимаю пистолет. Хватит. Грохот — плесневелое тело дергается и замертво, на этот раз точно замертво, падает. Полицейский орет, шумят растревоженные птицы в лесу, а меня ведет в сторону и швыряет навстречу земле.