– Ты на вкус как море, – шепчет он. Я закрываю глаза и представляю океан, сегодняшний пляж, палатку, Джонаса. Кончаю ему в рот, думая о другом мужчине, которого люблю. Когда наконец появляются слезы, я плачу не о том, что потеряла, а о правде по поводу Джонаса, которую не могу излить. 10:30 Мы лежим рядом, Питер обмяк в посткоитальном сне, простыни сбились вокруг наших лодыжек, наших раскинутых рук и ног. Я поворачиваю подушку, кладу щеку на холодную сторону и вслушиваюсь в тихое похрапывание Питера, вдыхаю его сигаретное дыхание, смотрю, как поднимается и опускается его грудь. Не могу успокоиться. Мне нужно, чтобы он вернулся ко мне. Но я знаю, что ничто не пробудет его от этого сна. Мужчины сразу же засыпают после оргазма. А женщины просыпаются. Удивительно это несовпадение ритма. Возможно, им необходимо отдохнуть после тех усилий, что они приложили, чтобы оплодотворить нас. А наша задача – подняться, подмести пещеру, уложить детей на их тростниковую лежанку, поискать у них в головах вшей, рассказать им истории, которые они когда-нибудь передадут своим детям: об огне, каменных колесах, светящихся сталактитах в пещере, застывших во времени, о мальчике, который преследовал большую птицу, о том, как пересечь океан. Я снова одеваюсь и выхожу из домика. Уже поздно, но мне нужно поцеловать детей. Свет в их домике еще горит. – Где вы были? – спрашивает Мэдди. – Почему не пришли есть мороженое? – Папа не очень хорошо себя чувствует. Пришлось дать ему аспирин и уложить спать. – Ага, конечно, – усмехается Джек, не поднимая глаз со светящегося, как голая лампочка, экрана своего компьютера. Мэдди читает Финну вслух. Они устроились рядышком на ее кровати. Она держит тяжелую потрепанную книгу в оливково-зеленой обложке, заплесневевшей от времени. – Что ты читаешь? – Нашла на полке в туалете, – говорит Мэдди и поднимает книгу, чтобы я могла ее разглядеть. – Она лежала там, еще когда я родилась. Сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь ее читал. – Я сажусь на край кровати. – Двигайтесь. Мэдди садится ближе к стене. Финн тоже подвигается, кладет голову мне на руку. – Она про ворону по имени Джонни, – говорит он. – Я знаю, – отвечаю я. – Поэтому ее никто и не читал. – Здесь пауки, – показывает он на паутину в углу потолка. Рядом с ней я замечаю проеденную мышами дырку в потолке, выглядывающую из-за балки. Нужно будет попросить Питера подлатать. Тонконогая паучиха сучит свою паутину, готовя дохлую муху. Под ней висят пять коричневых яиц в гамаке из нитей. – Можешь его убить? – спрашивает Финн. – Пауки хорошие, – говорю я. – Мы любим пауков. Они ловят комаров. – Я их не люблю, – возражает он. – Не будь размазней, – бросает Джек. – Нехорошо так говорить, Джек. – В другой вечер я бы поругалась с ним, но не сегодня. Сегодня я хочу просто быть рядом со своими прекрасными детьми, в тепле и счастье, веря, что это продлится вечно. – Ты ужасно боялся пауков, когда тебе было столько же лет, сколько Финну. – Пофиг. – Ничего не пофиг. Извинись перед братом, а потом иди к нам. Мне сейчас очень нужно пообниматься. Не обсуждается. Джек со вздохом откладывает компьютер, подходит и ложится на узкое свободное пространство, которое еще осталось на кровати. Я обнимаю его, притягиваю к себе. – Так-то лучше. Мы лежим вчетвером, сплюснутые, как сардины в банке. – Теперь что? – спрашивает Джек. – Вы меня задушите, – стонет Мэдди. – Не могу дышать. – Я вам когда-нибудь рассказывала, как моя сестра Анна раздавила хомяка между кроватью и стеной? – Нарочно? – спрашивает Финн. – Точно не знаю, – отвечаю я. – Возможно. Анну сложно было понять. Но не думаю, что она хотела убить его. – Тут либо хотела, либо нет, – говорит Джек. – Ладно, выключаем свет. – Я забираю у Мэдди книгу. – Ворона по имени Джонни никуда не денется. Я поднимаю Финна с кровати Мэдди, кладу под его собственное одеяло и покрываю поцелуями его прекрасное личико, пока он меня не отталкивает. Мэдди поднимает руки для последнего объятия. – Меня, – просит она. Я крепко ее сжимаю. – Ты не почистила зубы. У тебя изо рта пахнет кукурузной кашей. – Я почистила, – отнекивается она, но мы обе знаем, что она обманывает. – Почистила! – повторяет она. – Кукурузная каша очень вкусная, – шепчу я ей на ухо. – Ну ладно, не чистила. Но я почищу завтра утром дважды. – Потом я приду к тебе, – говорю я Джеку. – Пофиг, – отвечает он, но улыбается. 23:00 Мама сидит на диване на веранде в темноте. – Ты еще не спишь, – говорю я. – Кажется, арахис, который я ела у Диксона, не пошел мне впрок. – Налью себе бокал вина. Тебе что-нибудь принести? – Я уже скоро пойду спать. Есть открытое розе. Я наливаю себе бокал и сажусь рядом с ней. – Я так устала. – Не представляю, как ты это делаешь. Заботишься о стольких людях. – О муже и детях? – Ты слишком их опекаешь. Я почти не обращала на вас с Анной внимания, и посмотри, какими прекрасными вы выросли. В каком-то смысле ее слепота – полное отсутствие самокритики – это дар. – Они даже не могут сами поставить посуду в раковину. Я едва выжила, пока вы с Питером были в Мемфисе. Хотя Финн сделал мне неплохой массаж ног. – Ты попросила Финна помассировать тебе ноги? – Его руки слишком маленькие для его возраста. Я в отчаянии качаю головой. Моя мама такая, какая есть. Но частица ее слишком долго была не в том месте, и я должна это исправить. – Помнишь, я пыталась поговорить с тобой вчера? О Лео. Мама зевает. – Ты уже рассказала. Он вернулся к первой жене, помоги ей Господь. Нужно было ей написать, рассказать, что он с тобой сделал. – Мам. – Мое сердце начинает биться так сильно, что я вижу, как моя грудь дрожит от его ударов. – Это был не Лео. – Что? – Это был не Лео, – повторяю я едва слышно. – Это произошло, но это сделал не Лео.