– Иди, – прошу его я. – Увидимся дома. Я жду, когда двери лифта с лязгом захлопнутся, а потом выбегаю на улицу и ловлю такси. Джонас стоит у своего дома, сунув руки в карманы и разглядывая чахлое деревце, посаженное на обочине. Я едва узнаю его. Это все еще Джонас, но теперь он стал широкоплечим, мускулистым – настоящий мужик. Я поднимаю взгляд, чтобы посмотреть, куда он смотрит, и вижу на ветке большого сарыча. – Краснохвостый, – замечает Джонас. – Наверное, охотится на крыс. – Гадость какая. – И все же, – продолжает он, – не каждый день увидишь в Гринвич- Виллидж хищную птицу. – Хорошее заглавие для мемуаров моей мачехи. Джонас смеется. – Как ты это делаешь? – Что именно? – Заставляешь меня смеяться, даже когда я тебя ненавижу. – Он смотрит на меня прямым взглядом, в его зеленых, как море, глазах нет лжи. – Честно говоря, я надеялся, что ты стала старой и толстой. Превратилась в обрюзгшую англичанку. Но ты прекрасно выглядишь. – Он, нахмурившись, приглаживает волосы. Они снова длинные, спутанные. Он в рабочей одежде: джинсах и футболке, заляпанных краской. От него пахнет скипидаром. На щеке – мазок охры. Я тянусь вытереть ему щеку, но Джонас останавливает мою руку. – У тебя краска на лице, – говорю я. – Не трогать. – Не глупи. Я обнимаю его и не отпускаю. Как приятно быть рядом с ним. Когда я отстраняюсь, мое льняное платье все в масляной краске. – Вот что я имел в виду, – произносит он. – Блин. Мне нравилось это платье. На светофоре рядом с нами я вижу парочку, держась за руки, они переходят через дорогу. На мгновение мне кажется, что это папа и Мэри, и у меня внутри зарождается гадкое чувство. – Что такое? – спрашивает Джонас. – Мне показалось, я видела отца, – говорю я. – Я с ним больше не разговариваю. – Что случилось? – Он отправил бабушку Миртл в дом престарелых. Против воли. Она умерла на следующий день. Она звонила мне. Ей было так страшно и одиноко. Я поехала к ней, но было уже поздно. Никогда его не прощу. Сарыч над нами срывается с ветки, преследуя маленькую птичку. Я смотрю, как хищник кружит. – Я соврала Питеру и его родителям. Сказала, что у меня болит живот. – Прости, – бормочет он. Но я вижу по его глазам, что он счастлив оттого, что я солгала Питеру, чтобы увидеть его. – Не ври мне, – говорю я. – Это бесполезно. Он улыбается. Той правде, что лежит между нами. – Я подумал, можно взять пива в магазинчике на углу и спуститься к реке. В папиной квартире открыты окна. Кто-то – Мэри, кто же еще? – поставил на подоконники горшки с изящной белой геранью и плющом. Мы с Джонасом идем рука об руку по узким мощеным улицам. Вниз по Перри-стрит, потом через Уэст-стрит к старому причалу, усеянному битым стеклом и засохшими собачьими какашками. Мы находим более-менее чистое место и садимся. Наши ноги болтаются над водой. – Я думал, будет романтично, но на самом деле здесь отвратительно, – говорит Джонас. – Я и забыла, как ты мне нравишься. – И ты мне, – произносит он. – Все остальные меня бесят. Он протягивает мне пиво. Открывает свое. – Никогда не видела, как ты выпиваешь. Забавно, – усмехаюсь я. Но на душе у меня совсем не весело, а грустно из-за всего, что мы пропустили. – Да, – кивает он, потягивая пиво. – Столько всего. Мы сидим в тишине, наблюдая за течением. Мимо проплывает розовая пластиковая ложечка. Наверное, из «Баскин Роббинс». Между нами нет неловкости. Нет напряжения. Только близость – связь, которую никогда ничто не заменит. Джонас смотрит на свое колено, потирает пятно от краски. – Я не ожидал, что ты позвонишь. Наверное, думал… Я так долго ждал. А потом перестал. – Было слишком тяжело, – шепчу я. – А сейчас? – Не знаю. Он залпом выпивает пиво, тянется за вторым. – Так что, ты собираешься выйти за него замуж? Я отвожу глаза. Движение на Вест-Сайдском шоссе позади нас парализовала пробка. Я слышу завывание сирены неподалеку. Водитель такси жмет на гудок – бессмысленное действие, как жать на кнопку лифта, когда она уже загорелась. Другой водитель гудит ему за то, что он гудит, и орет из окна: «Иди в жопу, придурок!» В нескольких сотнях метрах за ними горит мигалка «Скорой помощи», пытающейся протиснуться между разъяренными автомобилями. – Может быть, – вздыхаю я. – Наверное. Он смотрит на тяжелые воды реки. – Обещай, что предупредишь заранее. – Хорошо. – Не делай мне сюрприз. Ненавижу сюрпризы. – Знаю. Обещаю. – И сдержи слово. Солнце село, оставив после себя небеса в огне. Из реки торчат двойным рядом опоры, когда-то поддерживавшие давно исчезнувший пирс, черные на фоне пылающего неба. – Красиво до боли, – говорю я. – Чтобы ты знала, – произносит он. – Я никогда никого не полюблю так, как тебя. 26 1996 год. Август, Бэквуд Это Анна, а не я, настаивает, чтобы мы пошли на пикник в честь окончания лета. Я не помню, когда ходила в последний раз, и мне не особенно хочется. Но Анна приехала нас навестить. Она теперь редко возвращается на Восток: ее вот-вот сделают партнером в фирме, и почти все ее время поглощает работа, а Джереми, ее несносный бойфренд из Калифорнии, считает Бумажный дворец грязной дырой из-за проседающих ступенек и картонного потолка с коричневыми пятнами от мышиной мочи и плаценты. Ни у кого никогда не хватало духу проверить, что скрывается наверху. А еще здесь есть комары, которых нет на пляже в Манхэттен-Бич, как заявил Джереми четыре года назад, в тот единственный раз, когда приехал к нам на дачу вместе с Анной. – Мы же практически живем на пляже, детка, – сказал он Анне за завтраком на их второе утро здесь. – Да, места тут отличные, но зачем тащиться сюда, когда можно быть дома? Расслабляться на террасе с ледяным коктейлем или хорошим шардоне. – Поэтому мы и любим это место, – не выдержала я. – Никакого шардоне. Я пыталась понять, почему моя сестра выбрала Джереми. По мне, так он олицетворяет собой все, что мы презираем. Но, возможно, в этом и смысл. – Как странно, – проговорила мама, выходя на веранду с кофе и книжкой. – Манхэттен и пляж – лучшее, что есть на свете. Но сложи их вместе и получится банальность. – Мам! – воскликнула Анна. – Как приятно, что вы приехали к нам вдвоем. – Мама удобно устроилась на диване и открыла книгу на середине. – Анна, – начала она, не поднимая глаз, – надеюсь, ты объяснила своему молодому человеку, что мы не смываем, когда ходим по-маленькому. – Отпила кофе. – И напомни мне, что нужно вызвать сантехника, чтобы заменил отстойник. В пруд определенно попадает грязная вода, – заявила она, показывая на кувшинки. – Чем еще объяснить, что он весь зацвел? Этим летом благодаря чудесному совпадению начальство Джереми пригласило его на конференцию во Флагстаффе, проходящую на той же самой неделе, которую они с Анной должны были провести на мысе, куда уже взяли билеты.