Питер – то, что есть. Наша совместная жизнь хороша. Замечательна. Мне нравится, насколько это все реально: засоряющийся туалет, запах изо рта по утрам, пробежка до ближайшего магазинчика, чтобы купить мне тампоны, засыпание под телевизор, взвизгивание от васаби. Но сейчас ничто из этого не имеет значения. Я лезу в сумку и достаю кошелек, набитый чеками, которые надо выбросить, визитками таксистов, которые взяла из вежливости, потому что не смогла признаться, что никогда им не позвоню, старыми фотографиями и недействительными кредитками. Мои пальцы шарят за прозрачным окошком, откуда на меня смотрит моя ужасная фотография на водительских правах. Я вытаскиваю сложенную салфетку. Его номер поблек, но все еще различим. В уголке лобби, рядом с сувенирным магазином, есть телефон-автомат. Джонас отвечает после четвертого гудка, и на этот раз я точно знаю, что это его голос. – Это я, – говорю я. Молчание. Гомон голосов в лобби у меня за спиной оглушителен. Я прижимаю трубку к уху и затыкаю другое ухо указательным пальцем, чтобы создать пузырь тишины. – Это я, – повторяю я громче. В музей заходит мужчина в розовом виниловом костюме под руку с женщиной на голову его выше, в пиджаке от Шанель и чулках, которые не могут скрыть то, что под пиджаком она голая. Я смотрю, как они идут через толпу, целуя знакомых, не касаясь их губами. – Джонас? Ты тут? Это Элла. Мне слышно, как он вздыхает. – Я знаю, кто это. Ты напилась и звонишь мне? – Конечно, нет. Я в музее Уитни. – А-а-а, – тянет он. – Я думал, ты в Лондоне. – Мы переехали обратно. Мне показалось сейчас, что я тебя видела. Тут был официант. Мне показалось, что это ты. – Нет, это не я. – Я знаю. Ты там. Он ждет, что я скажу дальше. – Так вот, я стояла одна в толпе придурков в винтажных шмотках от Фьоруччи, ждала Питера и подумала… – …и подумала: «Блин… Джонас. Я так ему и не перезвонила, но наверняка он будет счастлив поболтать со мной те пять минут, которые я жду бойфренда». – Не будь козлом, – говорю я. – Я звоню тебе сейчас. – Почему? – Не знаю. Он молчит. Позади меня раздается взрыв голосов. – Ладно, – вздыхает он. – Слава богу. Я боялась, ты продолжишь дуться. – Я так и хотел. Но, похоже, у меня совсем нет силы воли. Как ты? – Хорошо. Мы вернулись в прошлом году. Я скучала по дому. В Лондоне все время идет дождь. – Я слышал. – Питер получил работу на Уолл-стрит. Мы живем у парка Томпсон-сквер, так что я смотрю из окна на зелень. И нариков, – говорю я и делаю паузу. – Я хотела тебе позвонить. – Тогда почему не позвонила? – Ты просил выбрать, – сказала я. Джонас вздыхает. – Я просил выбрать меня. Разговор прерывает оператор и просит внести еще десять центов за следующие три минуты. Я бросаю монету в щель и жду звяканья, которое даст понять, что все в порядке. – В любом случае, – произносит Джонас тоном, ясно указывающим, что он собирается повесить трубку, – у меня много работы, поэтому мне пора. – Можно тебя увидеть? – Конечно. У тебя есть мой номер. – В его голосе звучат холод, отстраненность, и внезапно меня охватывает паника. Я еще не потеряла его, но каждой клеточкой своего тела чувствую, что он готов закрыть дверь. – Как насчет завтра? – Лучше через неделю, – говорит он. Я вижу Питера с родителями, которые пробиваются через толпу на противоположной стороне лобби, направляясь к лифтам. Поворачиваюсь спиной, чтобы он меня не заметил. – Не знаю, имеет ли это значение, но я позвонила, потому что обрадовалась, когда подумала, что официант – это ты. Была счастлива. А потом оказалось, что это не ты, и я не могла думать ни о чем, кроме того, что мне нужно увидеть тебя прямо сейчас. Это не могло ждать. Я не могла дышать, пока не услышу твой голос. Твой номер все еще лежал у меня в кошельке. Я нашла телефон. И позвонила. – Звучит чересчур драматично, даже для тебя, – замечает Джонас. Я смеюсь. – Да, есть такое. Но это правда. – Тогда приходи сейчас, – говорит он тихо. Питер смотрит на свои часы, потом окидывает взглядом лобби. Я пригибаюсь за крупным мужчиной в фиолетовом смокинге. Если у меня получится выскользнуть за дверь прежде, чем Питер меня заметит, я могу позвонить ему с улицы и сказать, что мне стало плохо и я не смогу прийти. После чего я смогу отправиться на встречу с Джонасом и вернуться домой до Питера. Здоровяк поворачивается и смотрит на меня сверху вниз, словно на маленькую подслеповатую мышь. У него на лице клоунский грим. – Добрый вечер, – кивает он. У него тонкий голосок, как у маленькой девочки. Я улыбаюсь ему, делая вид, что сидеть на корточках посреди толпы совершенно естественно. Он смотрит на меня, склонив голову и поджав красные клоунские губы, потом уходит. Я слышу, как меня зовут по имени. Питер заметил меня в просвет, оставшийся за фиолетовой фигурой клоуна. – Отлично. – Мама Питера целует меня в обе щеки, не касаясь губами. – Мы уже начали волноваться. – Я уронила ключи, – говорю я Питеру. Рядом с ним стоит его элегантный отец в дорогом костюме с Сэвил-роу, с густыми серебристыми волосами, зачесанными назад. Он выглядит старше, чем в последний раз, когда его видела. Под глазами следы усталости. – Наверное, вы еще не акклиматизировались после перелета. – Я неловко обнимаю его. Даже после стольких лет родители Питера все еще страшат меня своей безукоризненностью, строгой приверженностью загадочному кодексу поведения для высшего британского общества. Как бы я ни старалась выучить правила, в их присутствии у меня всегда возникает ощущение, что я совершила faux pas[14]. Хуже всего, что я даже не знаю, что означает это слово! – Я немного вздремнул в отеле, – отвечает отец Питера. – Мы не верим в акклиматизацию, – говорит его мать. – А я думал, что это я опаздываю. Бежал сюда от метро. Чуть не задохнулся. – Питер смачно целует меня. Я чувствую, как вздымаются брови его матери. Публичное выражение чувств явно порицается. Еще сильнее, чем заметные под одеждой трусы. – Это все сигареты, – заявляет она. – Элинор, ты должна заставить его бросить. – Я была здесь, – говорю я. – Просто отошла в дамскую комнату. – Я останавливаюсь, пытаясь придумать какой-нибудь предлог, чтобы сбежать отсюда. Джонас ждет. Если я снова его продинамлю, он больше меня не простит. Питер берет меня за руку. – Идемте? – Его отец нажимает на кнопку лифта. – Мы забронировали столик в «Le Cirque»[15]. Лифт с шумом едет вниз. Я слушаю, как он приближается, и понимаю: сейчас или никогда. – Встретимся наверху, – выпаливаю я, когда двери открываются. – Мне нужно в уборную. Питер смотрит на меня в замешательстве. – Ты же говорила, что только что там была. – Мне немного нехорошо, – отвечаю я. – Что-то с желудком. – Ты действительно раскраснелась. – Он щупает мне лоб, придерживая дверь лифта свободной рукой. – Если тебе нехорошо, Элинор, то лучше тебе пойти домой. Нет смысла заражать остальных, – говорит его мать. – Мама! – Думаю, она права, – киваю я. Его мать выглядит такой счастливой оттого, что одержала эту маленькую победу, что меня почти перестает мучить совесть. – Тогда я пойду с тобой, – говорит Питер. – Нет. Оставайся с родителями. Все хорошо. Со мной все будет в порядке. Лифт нетерпеливо звякает. – Питер, – одергивает его мать. – Люди ждут.