Через двадцать минут мы стоим, втиснувшись в телефонную будку, в нескольких кварталах от папиной квартиры. Мне хочется пнуть Питера. Я прикрываю трубку рукой. – Это была ужасная идея, – шиплю я. – Это между вами с Мэри, – говорит папа. – Как это может быть между нами с Мэри? – вспыхиваю я. – Вам нужно преодолеть ваши разногласия. – Между и мной и Мэри ничего нет. Я видела ее один раз в жизни. – Знаю, – говорит папа. – И хочу, чтобы это изменилось. Она важна для меня. – А я не важна? – Элла… – Она убедила тебя, что твои дочери – воровки и наркоманки. Папа некоторое время молчит на другом конце трубки. – Послушай, Мэри совершила ошибку. Я знаю. И я совершил ошибку. Прости меня. Пожалуйста, можно мы оставим это в прошлом? – Ладно. Но ты не в своем уме, если думаешь, что я когда-нибудь соглашусь еще раз оказаться в одной комнате с этой плоскогубой женщиной. – Пожалуйста, не надо все усложнять. – Не пытайся выставить меня виноватой. Он вздыхает. – Мы с Мэри обручены. Свадьба в марте. – Вы же только что познакомились. – Знаю, все происходит слишком быстро, но Мэри говорит, нет причин ждать. Мы любим друг друга. – Ничего себе. – Кусок жирного пельменя подкатывает к горлу. – Мне нужно, чтобы ты сказала, что все будет хорошо. – Ты жалок. – Я нажимаю на отбой. – По-моему, все прошло хорошо, – говорит Питер. Я смотрю на трубку в руке. Кто-то нацарапал на ней слово «сука». И смайлик. – Они женятся. – А-а. – Зачем я вообще тебя послушала? Нужно было повесить трубку, как только он произнес ее имя. – Не пытайся выставить меня виноватым, – говорит Питер. – Передразниваешь меня? Вот какова твоя реакция? Мой отец только что сказал мне, что женится на женщине, которую мы с Анной видели всего раз в жизни. Она ужасна. И откровенно фальшива. Стекло перед моим лицом затуманивается от моего дыхания. Я протираю в нем маленькое окошко тыльной стороной перчатки и смотрю на улицу. – И снова он выбрал не нас. Я чувствую, что вот-вот расплачусь, и это приводит меня в ярость. Слабость – единственное, что я унаследовала от отца. Послеполуденное небо постепенно темнеет. Сердитый порыв ветра волочит по тротуару новогоднюю свистульку. Я смотрю, как она скатывается с бордюра и исчезает. – Элла, это ты превращаешь ситуацию в либо-либо. – Что ты имеешь в виду? – Она выдвинула обвинения, не он. Ему сейчас не позавидуешь. Он любит тебя. Но, судя по всему, и ее тоже. – Ты с ним даже не знаком, – огрызаюсь я. – Мне нужен союзник, Пит, а не беспристрастный свидетель. – Знаю, сейчас это кажется предательством, но когда ты успокоишься, то поймешь, что дело не в тебе. – Успокоюсь? Спасибо за поддержку. Питер открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает. – Ты права. Прости. Можно, мы теперь выйдем из будки? Как бы мне ни нравилось прижиматься к тебе, здесь начинает пахнуть, как в борделе. – Откуда тебе знать? Я распахиваю дверь-гармошку и выхожу. Питер следует за мной на мороз. Начинает падать снег. – Элла. Стой. – Он хватает меня за рукав. – Пожалуйста. Я люблю тебя. Это же не наша ссора. – Он тянет меня под козырек подъезда, чтобы укрыться от ветра. – Я защищаю твоего отца, потому что хочу, чтобы вы помирились. Чтобы я мог встретиться с ним до отъезда. Только и всего. Я делаю это исключительно в своих интересах. Мне просто не хочется возвращаться в этот адски холодный город. В нескольких кварталах дальше по улице появляется такси. Питер выступает на дорогу и подзывает его. – Поехали домой. Можем уютно устроиться в твоей крохотной кровати и дать наши собственные новогодние обещания. – Такси останавливается. – Моим обещанием будет не пытаться тебя переспорить. – Поезжай. Встретимся там. – Элла… – Все нормально. Между нами все хорошо. Но ты прав, мне нужно успокоиться. Немного пройтись. – И так я побеждаю в нашем первом споре. – Питер берет концы моего шарфа, обматывает их вокруг моей шеи и плотнее натягивает мне шапку на голову. – Не задерживайся. Я смотрю, как задние фары такси скрываются от меня за поворотом, окруженные снежным нимбом. На улице ни души. Никто в здравом уме не захочет гулять по такой погоде. Слезы застыли тоненькими сосульками у меня на щеках. Я опускаю голову и иду по Бэнк-стрит к зданию, где живет отец. В его квартире на втором этаже горит свет. Я звоню в звонок и жду. Сквозь матовое стекло в массивной двери красного дерева мне видна детская коляска, стоящая на лестничной клетке, а за ней – папин велосипед, пристегнутый к батарее, с которой облетает краска. Подъезд выглядит теплым и загроможденным. Я звоню снова. Пальцы в сапогах уже превращаются в ледышки. Я топаю ногами, чтобы разогнать кровь, и еще раз звоню, утапливая кнопку звонка. Никто не отвечает. Я знаю, что папа дома, но он может не слышать звонок, если дверь в его спальню заперта. В греческом кафе за углом есть телефон-автомат, которым мне уже приходилось пользоваться. Я спускаюсь по посыпанным солью ступенькам и иду по уличной слякоти. Почти во всех окружающих меня домах из красного кирпича жизнерадостно светятся окна. Я могу разглядеть потолки в гостиных, загроможденные кухни, голые кирпичные стены. В воздухе пахнет дровами и хорошим настроением. Мое дыхание вырывается белым облачком в темнеющем воздухе. Мусорные урны, из которых вываливаются пустые бутылки из-под шампанского и коробки из-под пиццы, уже покрыты снегом. Мороз пробирает до костей. Мне нужно пройти всего один квартал, но когда я добираюсь до кафе, мое лицо уже окоченело от холода. – Закройте дверь, – просит парень за кассой прежде, чем я успеваю войти. Зал наполовину пуст. Какие-то бедолаги заедают похмелье яичницей с беконом на красных диванчиках из искусственной кожи. У барной стойки пьют кофе два старика. Телефон находится в глубине кафе, рядом с туалетом. Я иду мимо столиков, мимо липких барных стульев, поставленных друг на друга, мимо автомата с сигаретами. По телефону разговаривает какой-то мужик, занятый горячим спором. У него жидкие сальные волосы. Крысиный хвостик. На полке рядом с ним – гора монет по десять центов. Я снимаю перчатку, шапку и роюсь в сумочке в поисках мелочи. Мужик бросает в автомат еще несколько монет и поворачивается ко мне спиной. Я прислоняюсь к стене и жду, когда он закончит звонок. Официантка ставит на стойку кусок пирога с бананом и сливками, подливает в кружку кофе. Менеджер кладет карандаш за ухо и пробивает чек на бумаге фисташкового цвета. – Извините, – интересуюсь я, когда мужик у телефона собирается бросить еще несколько монет. – Вы еще долго? – Я разговариваю по телефону, дамочка. – Мне нужно сделать быстрый звонок. Две секунды. Он прикрывает трубку рукой. – Закончу, когда закончу, – после чего придвигается к телефону и продолжает разговор. – Извини. Тут какая-то психованная. На стене напротив меня висит дешевое винтажное зеркало с логотипом «Кока-колы». Я вижу в нем свое отражение. Наэлектризованные волосы торчат во все стороны, щеки раскраснелись от ветра и тепла в кафе. Я выгляжу, как попрошайка. Позади меня раздается шипение кофеварки. Звенит дверной колокольчик, и порыв холодного ветра обдувает мне шею. Я уже решаю, что папа не стоит всего этого ожидания, когда мужик у телефона внезапно орет: – Да иди ты, мразь! После чего бросает трубку. Вот такой сегодня день. Мужик несколько раз нажимает на рычажок возврата денег и долго шарит в отверстии, чтобы уж наверняка не оставить случайно ни монетки. Я вытаскиваю десять центов и подхожу к телефону. – Что, так срочно, дамочка? – Он неторопливо застегивает пальто, загораживая мне проход. – Козел! – кричу я ему вслед, когда он идет к двери. Кое-кто из посетителей оглядывается, но большинство продолжают есть.