Вдалеке на плоской стеклянной поверхности воды показывается жирная тюленья голова. Я смотрю, как она появляется и исчезает, удаляясь вдоль берега. – Я тоже в тебя влюблена, – говорю я. – Но не уверена, что это имеет значение. 1980 год. Октябрь, Нью-Йорк Сегодня меня задержали на музыке. Мы репетируем перед школьным зимним концертом. Я вторая флейта. – Не забудьте убрать стойки для нот, – окликает мисс Муди, наша учительница по музыке, когда ученики один за другим идут к двери. – Партию хора отработаем завтра на первом уроке. – Она подходит ко мне, я разбираю и складываю флейту. – Мне бы хотелось, чтобы на выходных ты поработала над первой частью, Элинор. И сделай те упражнения, которые я дала тебе на занятии на прошлой неделе. Тебе надо отточить твой амбушюр, если ты собираешься попасть в си мажор. Мы же не хотим, чтобы взяла слишком высоко, так ведь? Мне нравится мисс Муди, но иногда она раздражает. Я натягиваю пуховик, запихиваю флейту в сумку с учебниками. Еще только половина пятого, но кажется, что уже ночь. Терпеть не могу это летнее время. Холодный ветер конца октября кусает меня сквозь одежду, пока я бреду домой по Мэдисон-авеню. На 88-й улице я останавливаюсь, чтобы купить шоколадный батончик в канцелярском магазине. Когда я выхожу из магазина, на улице стоит, прислонившись к стене, какой-то парень. Высокий, прыщавый, в спортивной куртке, какие носят мальчики из католической старшей школы по соседству. – Привет, – улыбается он мне, поэтому я улыбаюсь в ответ. – Клевые сиськи, – добавляет он, когда я прохожу мимо. – Я в пуховике, придурок. Но я вся сжимаюсь и иду по темной улице со всей доступной мне скоростью. Я бы побежала, но знаю, что не стоит показывать свой страх. Когда я стаю на светофоре, позади раздаются шаги. Это тот парень, на лице у него играет кривая жутковатая ухмылка. Я оглядываюсь в поисках какого-нибудь взрослого, но на улице ни души. Парень сует руку в карман. Достает оттуда выкидной нож. – Кис-кис-кис, – шипит он. Машины едут в обе стороны, но перебежать через дорогу кажется сейчас самым безопасным вариантом. Я едва не попадаю под такси, и водитель опускает окно, чтобы на меня наорать. Но я бегу дальше так быстро, что холодный воздух обжигает мне легкие. Спустившись с холма, я резко поворачиваю и влетаю в вестибюль здания со швейцаром. – Вам помочь, мисс? Я не могу отдышаться. – Меня преследует какой-то парень, – наконец выдавливаю я. Швейцар выглядывает на улицу, смотрит в обе стороны. – Никого нет, – говорит он. Я сажусь на скамейку над батареей. – Может быть, кому-нибудь позвонить? – Нет, спасибо, – отвечаю я. Лео готовится к концерту в ночном клубе, и мама пошла с ним его поддержать. Сегодня четверг, поэтому Конрад еще на тренировке по борьбе. – Я живу за углом. Швейцар снова выглядывает на улицу, после чего показывает мне большой палец. – Все чисто, мисс. Я выхожу вслед за ним и смотрю в сторону Парк-авеню. Там на углу стоит церковь. В ней горит свет. – Все будет в порядке, – шепчу я. Но услышав, как тяжелая дверь закрывается у меня за спиной, я жалею, что не осталась внутри. Иду по улице, заглядывая в каждый подъезд, стараясь держаться поближе к машинам. Посередине Парк-авеню уже стоят наряженные елки, их рождественские огоньки светящейся дорогой тянутся до самого Центрального вокзала. Весной на их месте цветут тюльпаны. Они возвращаются каждый год вместе с цветущей вишней. В нашем квартале тюльпаны ярко-красные. Когда их лепестки начинают опадать, остаются ряды голых стеблей с черными маленькими тычинками наверху, похожими на ресницы. Повернув на Парк-авеню, я вижу своего преследователя: он ждет меня в тени, прислонившись к стене церкви. Стремительно хватает меня за руку. – Кис-кис-кис. Откидывает лезвие ножа. В школе мы смотрели образовательные фильмы от соцслужб. Черно-белые короткометражки об опасности краснухи, героина и краски на основе свинца, если ее проглотить, а еще о том, как важно уметь себя защитить. И сейчас я вспоминаю, что должна дать отпор агрессору. – Мне не нравятся католические мальчики, – говорю я. – У них розовая кожа. Это мерзко. Я смотрю прямо в его злобные, близко посаженные глаза, испещренное шрамами от прыщей лицо. И со всей силы наступаю каблуком ему на ногу. А потом бегу – испуганно, задыхаясь, быстрее, чем когда-либо в жизни, – пока не оказываюсь дома, в безопасности. 17:00 – Нужно возвращаться. – Я поднимаюсь и стряхиваю с себя песок. – Сначала я хочу кое-что тебе показать. – Я обещала Финну поплавать с ним на каноэ. – Всего десять минут. Я иду за ним по дюне до того места, где начинается лес. Джонас берет меня за руку и ведет за деревья. Останавливается у каких-то зарослей. – Это здесь. Я ничего не вижу среди буйства зелени. – Посмотри вниз. Опустившись на землю, я заглядываю сквозь ветки. Там, в кустах, прячется старый заброшенный дом. Тот самый, который мы с Джонасом обнаружили в детстве. От него остались только две стены и фундамент, а остальное поглотили заросли. Синеватые лозы оплетают разрушающиеся стены, как прекрасные душители. – Как тебе удалось его опять найти? Джонас ложится на землю рядом со мной. Показывает на дыру, где раньше была дверь. – Помнишь кухню? А комната посередине должна была стать нашей спальней, когда мы поженимся. – Конечно, помню. Ты обещал купить мне пароварку. Я чувствую себя обманутой. Перекатившись, он оказывается на мне, зубами стаскивает с меня верх от купальника и лижет мои груди, как большой слюнявый пес. – Перестань, – смеюсь я, отпихивая его. – Прости. Я должен. Он смотрит мне прямо в глаза и, ни на мгновение не отводя взгляда, широко раздвигает мне ноги. Входит в меня. Когда он кончает, я чувствую, как он пульсирует внутри, наполняя меня. – Не двигайся, – шепчу я. – Останься во мне. Почти не шевелясь, он опускается и едва касается меня, словно легчайшее дыхание, и я всхлипываю, вскрикиваю, изгибаюсь в бесконечность. Мы лежим так, переплетясь, – два тела, одна душа. Я крепче обвиваю его ногами, не отпуская, заставляя погрузиться глубже. Пища и вода. Похоть и скорбь. – Ты не должен был меня оставлять, – говорю я. – Это какой-то кошмар. – Ты сказала, тебе нужен Питер. – Не тогда. А после того лета. Ты так и не вернулся. – Я уехал ради тебя. Чтобы ты могла начать жизнь с чистого листа. – Но я не начала. Мне не с кем было поговорить об этом, кроме тебя, я не могла перестать об этом думать. Даже переезд в другую страну не помог. Он отводит глаза. Между нами повисает печаль. Налетает ветер, колыша деревья. Серая ольха над нами качается, осыпая нас дождем крохотных зеленых шишек. Джонас вытаскивает одну у меня из волос. – Ты рассказывала Питеру про Конрада? – Конечно, нет. Мы же дали клятву на крови. Ты чуть не отрезал мне палец. – Я только хотел сказать… – мнется он. – Вы женаты уже давно. Я бы понял. – Я хотела бы, чтобы Питер знал. Мне ненавистно, что между нами всегда была ложь. Это несправедливо по отношению к нему. Но он не знает. И никогда не узнает. – Я прислушиваюсь к лесной тишине, к неуловимому угасанию дня. Золотистый, как карамель, свет льется на землю, отчего сосновые иголки вспыхивают медью. Вверх по травинке ползет собачий клещ. Он похож на крошечное дынное семечко. Я кладу его на ноготь большого пальца и давлю, а потом смотрю, как шевелятся его ноги, пока он не издыхает. Выкапываю ямку в земле, хороню его в ней и плотно приминаю почву над ним. – Ну да ладно, – бормочу я. Джонас садится, обвивает меня твердыми руками. – Прости. – Пора идти. Питер начнет волноваться.