– Нет. – Я слышу в его голосе боль, которую испытываю сама. Он хватает меня за волосы и целует. Грубо, страстно, исступленно. Я не хочу поддаваться, но целую его в ответ с любовью, больше похожей на отчаяние утопающего. Задыхающееся желание дышать. Лунный свет, милая рухлядь, акулы, смерть, жалость и рвота – все вместе. Это слишком для меня. Мне нужно вернуться домой к моим детям. К Питеру. Я в отчаянии разрываю поцелуй и, пошатываясь, встаю. – Элла, подожди, – зовет он. – Конрад все испортил, – только и говорю я. Книга вторая Джонас 13 1981 год. Июнь, Бэквуд В нашем пруду живут черепахи – огромные доисторические создания, прячущиеся в холодной грязи на дне. Ближе к вечеру они выползают из грязи и всплывают к блестящей обсидиановой поверхности пруда, на которой, точно юркие катамараны, носятся водяные насекомые. Их можно увидеть с веранды: сначала над водой поднимается уродливая голова, похожая на черный кулак, а потом показывается верхушка панциря. По расстоянию между этими двумя островками можно определить, кто это: Дедушка, гигантский прародитель всех черепах в нашем пруду, или кто-то из его более мелких потомков размером со слоновую черепаху. Мало кому доводилось увидеть Дедушку. Местные жители утверждают, что это просто легенда или что он давно сдох – и что в любом случае черепахи безобидны. За последние сто лет они ни разу никого не укусили. Но я его видела. Я знаю, что он все еще живет там, в пруду, питаясь лягушками и птенцами, мечтая о том, как мелькнет оранжевая перепончатая лапка, как захрустят мягкие косточки утенка. Когда мы впервые встретились с Джонасом – в тот день у родника, – он был лохматым мальчонкой, который заблудился, преследуя птицу. Мне было почти одиннадцать, всего на три года старше, но мне казалось, что я гожусь ему в матери, когда я взяла его за руку и вывела обратно на дорогу. Я и представить себе не могла, что встречусь с ним снова – четыре года спустя, – и этот странный ребенок безвозвратно изменит мою жизнь. В тот день я проснулась в тревоге – с какой-то тянущей тоской в груди. Мне приснился страшный сон: незнакомый мужчина заставлял меня есть картошку в мундире. Он сказал, что убьет меня. Я умоляла его позволить мне в последний раз увидеть маму. Там были музыканты, игравшие на банджо. Я колотила в стекло, но никто меня не слышал. Анна еще спала. Ее дневник на спирали свалился с ее кровати на пол. Меня одолевало искушение заглянуть в него, но я и так знала, что там может быть написано. Сунув руку под матрас, я вытащила свой дневник. С нефритово-зеленой шелковой обложкой и крохотным замочком. Мама купила мне его первого января, когда мы по традиции пошли есть дим-сам в Чайна-таун. Анна выбрала красную футболку с китайскими иероглифами, но стоило посмотреть на них, наклонив голову, как становилось видно, что это не китайские иероглифы, а буквы, складывающиеся в надпись: «Пошел в жопу!» Себе мама купила лавандовый халат. К тому времени, как мы вернулись домой, я уже умудрилась потерять ключик от дневника. Пришлось взломать замочек булавкой, отчего он перестал закрываться. Но это было не страшно, потому что в основном я записывала в дневнике только списки того, что мне нужно сделать, чтобы стать лучше. Например, «упражняться игре на флейте каждый день по часу!» Или «прочитать „Мидлмарч“!» Ночью прошел сильный дождь, и воздух пропитался влагой. Под первыми жаркими лучами утреннего солнца над мокрыми сосновыми иголками поднимался пар. От нашего домика уже пахло сыростью. Мне хотелось писать. Я тихонько закрыла за собой дверь домика и побрела в туалет, пиная босой ногой колючие, погрызенные белочками шишки. Полотенца, которые мы повесили вчера на веревку сушиться, были все мокрые и в древесном мусоре, нападавшем на них сверху. Сев на толчок, я заметила кровь на голени. Я вытерла ее клочком туалетной бумаги и достала из аптечки лейкопластырь. Уже поставила ногу на сиденье, когда, пытаясь разлепить пластырь, увидела пятна крови на полу. Я задрала ночнушку. Подол сзади был заляпан кровью. Наконец-то. Я так долго этого ждала, каждый день проверяла трусы в надежде догнать подруг. Покопавшись в бельевом шкафу, я достала коробку тампонов Анны и снова села на унитаз, слыша, как капает в воду кровь. Я уже воровала у Анны тампоны, чтобы потренироваться их вставлять. Бекки сказала, что я дурочка, но я боялась, что вставлю как-то неправильно и порву себе плеву. Я внимательно читала инструкцию в коробке, разглядывая картинки с изображениями влагалища, похожего на легкое, и согнутых в нужной позиции ног. Когда я высвобождала тампон из пластиковой обертки, раздался стук в дверь. – Не входите! – крикнула я. – Тут я! – Давай быстрее, мне нужно поссать. – Это был Конрад. – Сходи в кусты. Ты что, девчонка? – А ты мегера? Я услышала, как он с топотом удаляется в лес. Иногда Конрада еще можно было терпеть. Мне даже бывало его жаль. Но было в нем что-то жутковато-противное – он походил на чувака, который все время моет руки. В последнее время он повадился тайком следить за нами с Анной, когда мы шли на пляж. Иногда, валяясь на песке, мы замечали, как он подглядывает за нами из-за дюн в надежде увидеть сиськи. Я проверила, что дверь в туалет заперта. Села обратно на унитаз, задрала ночнушку выше пояса и сняла трусы, чтобы как можно шире раздвинуть ноги. Поднесла розовый аппликатор к нужному месту и уже стала давить на трубку, когда вдруг услышала какой-то звук. К слуховому окошку на противоположной стене туалет прижималось лицо Конрада, который широко распахнутыми глазами, не отрываясь, смотрел мне между ног. Я уронила тампон, и тот покатился по полу. – Убирайся, извращенец! – заорала я, содрогаясь всем телом от гнева и стыда. Мне было слышно, как он убегает, заливаясь отвратительным хохотом. Уже завтра все фрики, с которыми он дружит, будут знать о том, что произошло. Я опустилась на унитаз, рыдая, мечтая умереть. Едва заслышав, как хлопнула дверь его домика, я побежала к себе, запихнула окровавленную ночнушку под кровать, где ее никто не увидит, быстро натянула купальник и помчалась к пруду. Все, о чем я могла тогда думать, это то, что нужно оказаться как можно дальше от Конрада. Я не сомневалась, что никогда больше не смогу взглянуть ему в глаза. Наши весла стояли, прислоненные к дереву. Схватив одно, я стащила наше стеклопластиковое каноэ с вязкого, заросшего зеленью берега в воду, со всей силы толкнула его и, улегшись на дно, позволила ему дрейфовать к середине пруда. Скрестив руки на груди, я стала смотреть в светлеющее утреннее небо. «Я как мертвый викинг», – подумала я, пока лодку скользила по пруду, никем не управляемая. Оказавшись довольно далеко от берега, я села и стала грести так быстро, как только могла. К тому моменту, как я добралась до середины пруда, я решила, что проще всего будет утопиться. Но нужно было привязать к себе что-то тяжелое. Я была хорошей пловчихой и знала, что под конец буду отчаянно пытаться выплыть на поверхность. Если бы у меня был большой камень, я могла бы привязать его канатом от лодки к ноге и прыгнуть за борт. Пусть Конрад никогда не признается в содеянном, но он до конца своей жалкой психопатской жизни будет знать, что это он виноват в моей смерти. Я направила каноэ к болотистому необитаемому берегу пруда, у которого прямо в воде росли хвощи, похожие на армию на переправе, и тонкие стебли кувшинок ждали, когда поймают чье-нибудь весло в свои силки. Земля здесь была усыпана древними камнями, оставшимися после медленно отступающего ледника. Приблизившись к мелководью, я с силой опустила весло в воду, сделала мощный гребок и, подняв весло высоко над кувшинками, бесшумно проскользнула над их паутиной. Послышался хруст песка под днищем. Я уже собралась выпрыгнуть из каноэ и дотащить его через оставшееся расстояние, как услышала тихий голос. – Не двигайся. Сиди в лодке. Я, вздрогнув, подняла глаза. На нижней ветке сосны, висящей над прудом, прямо у меня над головой, совершенно неподвижно сидел Джонас. Почти невидимый среди листвы. Без рубашки, в шортах цвета хаки, с длинными ногами, болтающимися в воздухе. Он стал более поджарым, чем тогда, когда я видела его в прошлый раз. И, конечно, выше, ведь ему уже должно было исполниться по меньшей мере двенадцать. Спутанные пряди его густых черных волос спускались ниже плеч. Но глаза сохранили то не по годам серьезное выражение, которое так поразило меня в тот день, когда он нашел меня в лесу. – Дай мне свое весло, – прошептал он. – Почему ты шепчешь? Он показал на камыши возле моего каноэ. Я перегнулась через борт, чтобы посмотреть, на что он показывает, но под таким углом не смогла ничего увидеть. – Весло! – снова прошептал он. Я осторожно встала, стараясь не раскачивать лодку, и протянула весло вверх. Джонас достал из кармана пакет с чем-то похожим на сырой фарш и положил его на лопасть весла. – Смотри. Он опустил весло прямо передо мной. Последовавший за тем звук навсегда запечатлелся в моем мозгу – внезапный оглушительный треск древесины. Джонас откинулся назад всем телом, не отпуская весло. И тут я увидела, как из мутной воды, сомкнув пасть на моем весле, поднимается Дедушка – уродливая черепаха размером с лодку. Доисторическая. С головой, как у курицы. И он был зол. Джонас спрыгнул на берег и стал тянуть что есть силы. Заскрежетали зубы. – Нужна помощь. Стараясь не приближаться к животному, я подошла к Джонасу, и вдвоем мы вытащили черепаху на сушу. – Мне нужен твой канат, – бросил Джонас. – Не отпускай. Подбежав к лодке, он отвязал толстую веревку от ее носа. – Пожалуйста, быстрее, – сказала я. Дедушка медленно пожирал весло, приближаясь ко мне. Джонас завязал канат скользящим узлом, подкрался к черепахе сзади и закинул лассо ей на толстый, покрытый чешуйками хвост. – Попался, – ухмыльнулся он. – И что теперь? – Нужно затащить его в лодку. Дедушка зашипел и забился, натягивая свои путы. Изогнул длинную шею, безуспешно пытаясь дотянуться до веревки, не выпуская мое весло из острых зубов. Потом посмотрел на меня страшным гневным взором – в ярости оттого, что его поймали, выволокли на поверхность, лишили достоинства – и снова пополз ко мне, цепляясь за весло. Теперь его добычей стала я, и я поняла все, что он чувствует. – Отпусти его, – попросила я. – Ни за что. – Джонас сильнее потянул за веревку. – Так нельзя, – сказала я. – И он собирается меня съесть. – Я два года пытался его поймать. Братья говорят, что его не существует. – Ну, теперь ты его поймал. – Да, но они мне не поверят. – Значит, они идиоты. – Они говорят, что это я идиот. – Не самое подходящее время для дискуссии, – заметила я, глядя, как животное приближается ко мне. – Но если твой план в том, чтобы затащить разъяренного монстра, который весит полцентнера, в маленькое хлипкое каноэ, то, возможно, твои братья правы. Джонас окинул обстановку оценивающим взглядом: рвущееся в своих путах чудовище, мое испуганное лицо и каноэ из стеклопакета. С глубоким вздохом он развязал свою добычу. Я отпустила весло, и мы попятились. Несколько томительных мгновений черепаха продолжала наступать. Потом, медленно сообразив, что он свободен, Дедушка выронил изо рта весло, наградил нас последним настороженным взглядом и, развернув гигантскую тушу, отправился обратно на безопасное дно. Мы смотрели, как он медленно, по-стариковски, заползает на мелководье, а потом, оказавшись на глубине, уплывает так быстро, как только может. От весла осталась только погрызенная палка. Мы заново привязали канат и потащили каноэ вдоль берега обратно ко мне. В какой-то момент Джонас взял меня за руку, совсем как несколько лет назад, когда я вывела его из леса. * * * Конрад сидел у воды, и когда заметил, что мы идем, его обрюзглое лицо расплылось в мерзкой ухмылочке. Его отвратительный смех звучал в моей голове с самого утра, но стыд и страх сменились холодным гневом.