Я отрицательно качаю головой. – Приятного мало. Не могу винить своего пацана. – Уитмен покачивается на ножках стула. – Кстати, говоря о вредителях, олени в этом году совсем достали. – Он поворачивается к Конраду: – Знаешь, что это означает, молодой человек? Конрад качает головой. – Завтра вечером едим оленину. У Конрада на лице написан ужас. Уитмен ревет от смеха. – Конрад не любитель экзотической еды, – говорит Лео, отрывая себе еще кусок хлеба. Его борода уже вся в крошках. – Дай ему волю, он жил бы на одних чипсах и конфетах. Я кладу в рот большой кусок жаркого. – Попробуй, Конрад. – Уже попробовал, – отвечает Конрад. – Очень вкусно. – Нет, не пробовал. Ты только ковыряешься в тарелке. – Ябеда, – выплевывает Конрад. – Врун. – Дебилка. Тайсон застыл, словно пытаясь стать невидимым. – Ничего страшного, – сглаживает обстановку Уитмен. – Я до двенадцати лет не ел ничего, кроме яичницы. Приготовлю завтра спагетти с фрикадельками. И нет, молодой человек, я не убивал корову. И кстати, если захотите погулять по лесу, обязательно наденьте что-нибудь ярко-красное. У меня проблемы с браконьерами, они пробираются на мою территорию не в положенный сезон поохотиться на оленей. – Ненавижу охотников, – говорю я. – Ну, я ничего не имею против, когда они просто добывают себе ужин, – пожимает плечами Уитмен. – Но эти люди охотятся забавы ради. Никаких моральных устоев. Оставляют бедных животных истекать кровью. Даже не делают последний выстрел в голову. Позор. Мои собаки находят туши в лесу. Потом возвращаются с запекшимися от крови мордами. – Меня сейчас вырвет, – морщится Конрад. – Конрад. – Лео смотрит на него так, будто вот-вот взорвется. – У нас была собака, когда я жила в Гватемале в детстве, – говорит мама. – Она залезала в курятник и откусывала курицам головы. Садовник ее застрелил. – Гватемала? – Уитмен, вздернув бровь, подливает ей вина в бокал. – Моя мать перевезла нас туда, когда мне было двенадцать. – Почему в Гватемалу? – Неудачный развод. И прислуга там дешевая. В те годы можно было найти приличную кухарку за восемь центов в час. Нанетта привыкла к хорошей жизни. Но она ненавидела Гватемалу всей душой. Думала, что на нее в любой момент нападет крестьянин с мачете. – Она все еще живет там? – Она умерла несколько лет назад. Не от удара мачете. Мой брат Остин так там и остался. Женился на местной девице. Ненавидит США. Думает, что мы тут все дикари. – Она, смеясь, опустошает бокал. – Он орнитолог. Попугаевед, можете себе представить. – Я люблю попугаев, – тихо говорит Тайсон. После ужина Уитмен ведет нас по почти вертикальной лестнице на просторный чердак с балками под высоким потолком. Прямо на полу постелены три матраса. – Я оставлю свет в ванной внизу, – предупреждает он. – Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас оступился в темноте. Надеюсь, никто не боится летучих мышей. – Что за фигня, пап? – взрывается Конрад, как только Уитмен уходит. – Мы все спим в одной комнате? – Будет весело. Как в лагере, – говорит мама, но на ее лице тоже написано сомнение. Ночью меня будит шепот. Приглушенные хриплые голоса. Моим ушам требуется несколько секунд, чтобы различить слова. Мама с Лео спорят. Мамин голос звучит расстроенно. – Хватит, Уоллес. – Я слышу шуршание, с которым Лео отодвигается от нее. – Мы не занимались любовью уже несколько недель. – Черт возьми! – шипит Лео. – Не при детях же. – Я буду тихо. Обещаю. Мне хочется писать, но если я сейчас встану, она поймет, что я их слышала. Она умрет от унижения. А мне этого не вынести. – Ты пьяна. – Голос Лео холоден. – Пожалуйста, Лео! – умоляет она. Я натягиваю одеяло на голову и затыкаю уши, чтобы не слышать ее мольбы. Ее голос звучит так жалобно – отчаянный, испуганный. Может быть, именно так звучат кроличьи крики. Должно быть, еще рано, когда я просыпаюсь снова. Весь дом спит. Сквозь окно в покатой крыше сочится пепельный свет. Конрад лежит полностью одетый поверх одеяла. Он даже обувь не снял. Лео с мамой лежат спиной друг к другу. Я надеюсь, что, когда они проснутся, Лео скажет ей, как сильно ее любит. Я на цыпочках спускаюсь по лестнице, мечтая о свежем воздухе. На улице еще держится ночная прохлада. Я не видела ферму при свете дня, и она прекрасна. Весь железный забор увит лозами диких роз. В огороде ряды цветущих кабачков, побеги гороха, оплетающие колышки, у их щиколоток – заросли оранжевой настурции. Три кролика угощаются листьями салата. А за огородом тянутся кукурузные поля до самого подножия холмов, на склонах которых вздымается к розовеющему небу темный лес. Натянув свитер, я прохожу через картофельное поле, граничащее с кукурузным: над почвой витает мускусно-сладкий запах. Потом иду по широкой тракторной колее, разделяющей море кукурузы надвое. Стебли тянутся по обеим сторонам от меня, как деревья по обочинам дороги. Я прислушиваюсь к их шелесту, их шепоткам. И мечтаю забыть ночной шепот мамы. Я иду уже почти час, когда дорога резко поворачивает, и останавливаюсь на повороте как вкопанная. Посреди колеи в десяти метрах от меня стоит огромный олень. Такой же, как отец Бэмби, с гордо возвышающимися на голове рогами, похожими на голые деревья зимой. Он смотрит прямо на меня, и я смотрю на него в ответ, мысленно заклиная не убегать. И тут раздается выстрел. Его глаза изумленно распахиваются, и он падает. Из раны на шее брызжет кровь. Он лежит там в печальной тишине. Что-то шевелится в кукурузе, мелькает дуло ружья. Я отступаю в густую зелень, прячась от глаз охотников. На дорогу выходит Тайсон. У него пустой сомнамбулический взгляд. Опустившись на землю, он ложится рядом с умирающим животным. Он выглядит таким маленьким рядом с ним, совсем ребенком. Тайсон, не мигая, смотрит в глаза оленя, пока жизнь в них не угасает. Потом, поднявшись на колени, он наклоняется и мягко целует мертвого оленя в губы – жест одновременно трогательный и ужасающий. Я резко охаю, и Тайсон слышит. Он вскакивает, передергивает затвор. – Тайсон, стой! – Я выхожу из своего укрытия. Мгновение он смотрит на меня, а потом, прежде чем я успеваю что-то сказать, исчезает. Я смотрю, как колышутся за его спиной верхушки кукурузных стеблей. Вернувшись, я вижу в огороде Конрада с Уитменом. Конрад помешивает что-то в ведре с водой, а Уитмен сыплет туда какой-то темно-коричневый порошок. Тайсон стоит рядом, на носке его сапога пятнышко крови. – Доброе утро, Элла! – окликает Уитмен, когда видит меня. – А мы все гадали, куда ты делась. – Гуляла по кукурузному полю. Тайсон внимательно наблюдает за мной. Всю дорогу обратно я пыталась понять, чему только что стала свидетельницей, зачем он совершил такую жестокость. Представляла, в какой он, должно быть, агонии, какой гнев чувствует из-за того, что убийца его матери разгуливает безнаказанный. Однако то, что я видела, было больше похоже на акт любви, нежели неправильно адресованной мести. Уитмен протягивает мне ведро. – Не поможешь это разбрызгать? – Ну и вонь, – морщусь я. – Что это? – Засохшая коровья кровь. Отпугивает оленей и кроликов. Они тоже не выносят запах. Всего капельку на каждое растение. Много не нужно. Надеюсь, вы проголодались. В духовке полно бекона. И яйца были еще теплые, когда я собирал их в курятнике. Мы с Конрадом помогаем Уитмену обрызгать кровью урожай, а Тайсон наблюдает со стороны, стоя возле грядок с салатом и огурцами. К тому времени, как мы заканчиваем, вся жизнь в огороде Уитмена пахнет для меня смертью. 11 16:00 – По коктейлю? – Питер выжимает лайм на кобальтово-синие края мексиканского бокала, потом обмакивает их в тарелку с крупной солью. – А что, это уже законно? – говорит мама, заходя на веранду и поглядывая на часы на запястье. – Разумеется, нет. – Питер наливает в шейкер обильную порцию текилы. – В таком случае не могу не соблазниться. Как же меня раздражают шуточки привилегированных потомков белых англо-саксонских протестантов по поводу алкоголя!