Он с недоверием смотрит на меня, а потом восклицает: – Вот это-то и страшно! Ты серьезно? Совсем больная? Тебе нужно это объяснить? Даже не знаю, с чего начать. Ты хоть представляешь, как могла унизить его семью? В отеле «Рейн»? Ты издеваешься? Говоря, он опять повысил голос и привлек внимание присутствующих. Теперь в комнате висит тишина. Другие девушки снова пытаются отвлечь клиентов, но худощавый мужчина с серебристой сединой обращается к нам резким, недовольным голосом: – В чем дело? Что с настроением в этой комнате? Он, очевидно, и есть клиент: пухлый адвокат уже в панике. – Простите, сэр, – сглатывая слюну, лепечет он. – Э-э-э, эта девушка хотела незаметно вылить свой напиток, потому я разозлился. Меня застали врасплох, но я спешно кланяюсь клиенту: – Простите, сэр. Я слишком быстро пила, поэтому просто хотела сделать небольшую передышку. Но, видимо, не стоило. Желудок сжимается, но я поднимаю стакан виски и залпом выпиваю. – Сегодня он кажется особенно мягким! – произношу я, широко улыбаясь. – Вы заказали дорогой напиток. Клиент хохочет и говорит, что ему нравятся мои манеры. Он кивает на мой стакан, я спешу вновь туда подлить. Делая быстрый глубокий вдох, я выпиваю второй шот. Виски обжигает горло. – Мне нравится хорошая компания, – зычно произносит мужчина. – И это место. Никто даже не пытается покинуть вечеринку. Уверен, Сим-бен, ты ошибался. У этих девочек животы стальные. – Конечно, сэр, мне тоже нравится это место! – спешно отзывается адвокат. – А Кьюри здесь – одна из первых красавиц. Мы просто подшучивали друг над другом. У нее замечательное чувство юмора. – Ох, правда? – Мужчина оживляется. – Так ты тоже, значит, забавная? Почему бы тогда тебе не подсесть к нам? – Он хлопает ладонью по свободному пространству и коротко кивает Миен – девушке, сидящей рядом с ним, – чтобы уступила мне место. – Какая честь! – Я подпрыгиваю. Комната вращается, но я стараюсь это игнорировать. – Предупреждаю: если вдруг попытаешься вылить напиток при мне, тебя ждут большие проблемы, – говорит он, когда я сажусь рядом. – Я трачу здесь немалые деньги и не потерплю подобного. – Ну конечно, нет, сэр. Даже бы и не подумала! И, честно признаться, я ждала, чтобы кто-нибудь налил мне еще, но не хотела, чтобы вы, мужчины, выглядели на моем фоне слабыми выпивалами! Я несу чушь и даже не понимаю ее смысл. Но он наливает мне еще, и мы пьем, потом еще, и еще… больше я ничего не помню. * * * На следующее утро меня так рвет в постели, что Михо, проснувшись от шума, бежит в магазин за антипохмельным средством и бутылкой «покари свит»[28]. Все утро ей приходится стирать мои простыни. Я вижу звездочки в глазах и не могу подняться. Пока Михо вешает постельное белье сушиться, я снова засыпаю на полу в комнате, прижимая подушку к груди. Когда я просыпаюсь, уже почти обед. С кухни доносится лязг, и я, хромая, выхожу из комнаты. Суджин разогревает на плите хэджангук[29] для снятия похмелья. – Михо нужно бежать в студию, поэтому она позвала меня, – говорит Суджин. – Я сходила в ресторанчик, который тебе нравится, рядом со спа для собак. Обожаю это место! Сегодня там столько собачек в ваннах хиноки и с обернутыми вокруг голов полотенцами. Они похожи на маленьких старушек! – трещит Суджин, помешивая пластиковой ложкой кипящий суп. Я не отвечаю. Она, прищурившись, указывает мне на стул, и я сажусь. Помедлив, Суджин спрашивает: – Сколько ты выпила этой ночью? Я едва в состоянии пожать плечами и аккуратно опускаю голову на руки. Она подает мне миску хэджангука вместе с ложкой, палочками и чуть-чуть кимчи, а затем наливает суп в другую миску – для себя. При этом она весело что-то напевает себе под нос. Знаю, Суджин не идиотка – просто так кажется из-за ее врожденной способности сохранять хорошее настроение. Это важно, просто необходимо для выживания в моей индустрии, хотя сомневаюсь, что хоть один человек способен выйти оттуда невредимым. Кто-то, увидев меня сегодня, воспримет это как предупреждение и предпочтет не совать нос в рум-салоны. Но я знаю, что Суджин подумает после рассказа о произошедшем. Она сочтет, что это моя ошибка – и расплата за неверные решения. «Я предупреждала: “Сеул-кук” – плохая идея», – скажет она. Она не знает, что подобная работа делает с тобой. Невозможно вернуться на прежний путь. Невозможно скопить денег – их никогда не хватает. Ты будешь творить вещи, которые раньше от себя и не ожидала. Ты даже представить не можешь, как все обернется. Я знаю, о чем говорю. Со мной так и произошло. Я и подумать не могла, что закончу вот так, без денег, с изношенным телом и с истекающим сроком годности. Я молча начинаю есть, когда Суджин подсаживается за стол. * * * Полиция приходит во вторник. Мы готовимся, это наш самый занятой вечер. До сих пор Мадам была вполне благодушна, на ее жабьем лице даже висело подобие улыбки. Она ходила из комнаты в комнату и проверяла девушек, отправляя переодеваться всех, чей вид ей не нравился. Сталкиваясь со мной, Мадам меня игнорировала. Полицейских двое. Нас никто не предупредил: они спустились по лестнице, даже не дождавшись менеджера. Когда сверху до нас доносится приглушенное «Полиция!», слишком поздно: они уже здесь. Испуганные девушки, затаив дыхание, прячутся по раздевалкам. Обычно полиция информирует салоны за несколько дней до визита. «Зачистки» – формальность, скорее даже шутка. Рейд без предупреждения – это серьезно. В таких случаях работницы берут всю вину на себя; ни Мадам, ни фактический владелец рум-салона никогда не виноваты. Он просто призрачный хер, притворяющийся частью высшего общества, его жена подлизывается к богатым, и они делают вид, что их деньги не грязные. Всегда так было и будет. У нас же за плечами годы тренировок: «Говорите, что сами захотели переспать с клиентом. Вам просто нужны деньги. Понятно?» – и вот, ты за решеткой как проститутка, а общество осуждает тебя за жажду легких денег. Некоторые девушки погибают в процессе – их или забивают до смерти, или они совершают самоубийство. Такие даже не достойны новостей. В коридоре задерживаюсь только я: мне хочется знать, о чем разговаривают копы. Один из них, средних лет, явно скучает, на лице читается раздражение. Другой же, новичок, стоит с разинутым ртом. Этот молодой полицейский похож на школьника. – Послушайте, я тоже сюда не рвался. Но вопрос в том, что кто-то официально заявил о проституции в этом заведении. И что будем делать? – рявкает старший на Мадам и бросает листы бумаги на стойку. – Вот обвинение – проституция и мошенничество. Этот господин заявляет, что вы выставили ему счет в миллионах вон. Меня прислал мой босс, который говорит, что заявка свалилась от боссов его босса. Я даже не знаю, кто эти люди – так высоко они стоят. Вы понимаете, о чем я? Мадам в полной растерянности. – Это какое-то недоразумение, – говорит она дрожащим голосом. Она надеется, что дрожь будет воспринята как страх, но я-то знаю: она в гневе. Мадам пытается воззвать к их рыцарскому чувству. Жаль, что она страшна как черт. Должно быть, все спланировано заранее: времени хуже просто не найти. Уже половина седьмого, и совсем скоро явятся первые клиенты. Если они увидят полицию, целая ночь будет потеряна, а может, они больше и не вернутся. Уверена, все потери Мадам запишет на мой счет. Уже к утру мой долг перед ней возрастет до нескольких десятков миллионов вон. Я на грани обморока. Когда Мадам поворачивается в сторону настенных часов, я вижу, что она уже тоже делает подсчеты в уме. Затем она снова переводит взгляд на полицейских. Взяв себя в руки, я вздыхаю и шагаю вперед. – Это заявление поступило от Чой Чан-чан? – спрашиваю я. Это настоящее имя Брюса. – Да, – раздраженно отвечает старший коп. – А ты кто такая? – Я его девушка. – Я нервно откашливаюсь. – Мы поссорились, и таким образом он решил отплатить мне. Полицейские переглядываются, затем окидывают меня оценивающим взглядом с ног до головы. Повисает опасная тишина. – Это правда? Просто любовная ссора? – уточняет наконец старший. На его лице написано: «Ох уж эти богачи, все одинаковые». Теперь он здорово злится. – Я знаю его имя, разве не так? У меня есть сообщения, которые подтверждают нашу близость. Не знаю, что он рассказал полиции, но сейчас он очень зол на меня за то, что я пришла туда, где он не хотел меня видеть. Долгая история, которую неловко рассказывать. Я могу пойти в отделение и дать показания, только, пожалуйста, не позволяйте нашей личной жизни портить наш бизнес. Это не вина салона, виновата я. – Я низко кланяюсь Мадам. – Мне очень жаль. – Я снова кланяюсь и приседаю. Внутри бурлят эмоции, я почти в эйфории. – У меня нет слов. Несколько раз Мадам открывает и закрывает рот. Она решает, как реагировать; старший полицейский, видимо, тоже. Он смотрит на меня с отвращением. Молодой же потерял дар речи. – Любовные ссоры! – восклицает наконец Мадам. – Богачи в наше время совсем потеряли совесть! То, что они злятся, еще не дает им права очернять чужую работу, ведь от нее зависит существование других людей! А что насчет вашего плотного графика? Уверена: вам есть чем заняться, кроме как бегать за девушкой богатенького мужчины только потому, что он знает ваших начальников. Неправильно это. Ей можно доверять: она способна уколоть мужскую гордость и самолюбие, а потом задать делу нужное направление. – Дурацкая ситуация, – цедит сквозь зубы старший полицейский. Теперь мы все ждем лишь его ответа. Мадам снова смотрит на часы, и я знаю: в этот момент она переживает череду микроинфарктов. Менеджеру скоро придется обзванивать клиентов, зарезервировавших места на ближайшее время, с просьбой не приходить. – Так, все, ты, – старший полицейский указывает на меня пальцем, – прямо сейчас пойдешь с нами. Даже не думай, что сможешь переодеться, – я потратил много времени, чтобы добраться сюда. Из коридора, где за приоткрытыми дверями прячутся девушки и официанты, раздается тихий хоровой вздох облегчения. Я спешу за полицейскими к лестнице, как вдруг выбегает наш менеджер и дает мне свой пиджак. Я благодарно улыбаюсь. В машине я надеваю его и нахожу в карманах наличные и пакетик с орешками. Слава богу. Ночь обещает быть долгой. В Миари я видела и переживала моменты, ниже которых, казалось, упасть уже нельзя. Мне доводилось жить и работать среди настолько злых и потерянных людей, что в их головах не оставалось ни единой мысли. Попав туда, я сразу поклялась себе выбраться как можно скорее. Когда это получилось, на прощание мне сказали, что я жестокая, токсичная, неблагодарная сучка, раз после всего сделанного мне добра могу так просто взять и оставить их в прошлом. Те люди подсчитали все свои мелкие одолжения: «Я каждую неделю отпускала тебя в баню», «Я купила тебе те дорогие туфли», «Я помогла тебе украсить твою комнату», «Я водила тебя ко врачу, когда ты была больна». Доктора и фармацевты, держащие клиники в таких районах, как Миари, и наживающиеся на девушках и их болезнях, ничем не лучше помойных крыс, продающих смазки и платья «ручной работы». Ничем не лучше менеджеров и сутенеров, политиков и полицейских, а также общества, которое осуждает лишь девушек, запертых в подсвечиваемых красным цветом комнатках. «Это ваш выбор», – говорят они. Все это – огромная чудовищная помойка. * * * В полиции я провела несколько часов, прежде чем у меня взяли показания. Это в наказание. Они даже не подозревали, насколько я рада быть сейчас здесь, а не пить в салоне алкоголь. Меня наконец отпускают. Уже очень поздно, на улицах полно пьяных, опирающихся на фонарные столбы и ждущих смены светофора. Я должна ощущать голод, но кроме подкатывающей головной боли не чувствую ничего. Нужно что-то предпринять, прежде чем она накроет меня. Это лишь вопрос времени, и тогда я не смогу даже идти прямо.