Кьюри Брюс не показывается в рум-салоне почти три недели. А последние два раза он усаживал меня рядом с толстыми иностранными инвесторами – в наказание. У меня все еще неприятный осадок из-за его помолвки. Недовольная Мадам ворчит, и нужно как-то ее заткнуть. Я написала Брюсу сообщение, но он даже не отвечает. Ублюдок. Не знаю, что мной движет, но, когда наступает последнее воскресенье месяца, я приглашаю Суджин в ресторан «Сеул-кук» отеля «Рейн» – отметить праздник. День движения за независимость замаячил на горизонте еще несколько недель назад – я все смотрела на календарь, отсчитывая даты. Суджин соглашается не сразу. На ее опухших веках до сих пор видны швы, а нижняя часть лица – словно грустный взорвавшийся воздушный шарик. Я убеждаю ее, что она выглядит хорошо и никто даже ничего не заметит. – Я все еще не могу нормально жевать, – медленно говорит Суджин, качая головой. – Мои зубы не выровнялись, и даже на улицах я чувствую себя уверенно только в маске. – У них лучший чачжанмен, лапша очень нежная, – отвечаю я. – И в меню есть супы. Много разных – на выбор. Из акульих плавников. Ты когда-нибудь ела настоящий суп из акульих плавников? – Больше они его не предлагают. Да и я никогда бы не решилась съесть акулий плавник. И вообще… разве «Сеул-кук» не самый дорогой китайский ресторан в стране? Одна из моих клиенток рассказывала о нем – тарелка чачжанмена там стоит сорок тысяч вон! – Ее глаза округляются. – Кьюри, должно быть, ты шутишь. Обычно ты так внимательно относишься к деньгам! – Слушай, я просто хочу узнать, на самом ли деле он так хорош, как говорят. Ты идешь со мной или нет? Мы приходим в «Рейн», когда на часах еще нет и семи, и поднимаемся на лифте на второй этаж. Даже с моей помощью и моими аксессуарами Суджин понадобился час на подготовку. Ресторан забит, и нас просят подождать в холле. Мы усаживаемся в красные шелковые кресла у входа. Раздается звонок лифта, и моя голова идет кругом. – Что с тобой? – шипит Суджин. Я вижу группу людей. Семья из четырех человек, все разодеты как на парад, подбородки гордо вздернуты. Мама, одетая в трикотажный костюм-двойку лаймового цвета, выглядит суетливой; на лацкане у нее красуется брошь-попугай, и она, все время кудахча, смахивает с костюма отца пылинки. Брат невесты высокий и симпатичный, сама она – в старомодном багряном платье с длинными рукавами, в руках – твидовая сумка «Шанель» позапрошлого сезона. Девушка выглядит моложе, чем я думала. Красивая, но эта красота неброская. Грудь плоская, а ведь Брюс постоянно говорил, как ему нравится мой бюст. «В офисе я иногда представляю себе их, – признался он. – У меня есть любимая фантазия – играть с твоими сосками до тех пор, пока они не станут твердыми». Следом из лифта выходят сам Брюс, его родители и две одетые в шифон сестры. Волосы падают ему на глаза, и мне хочется причесать его. Мать Брюса чересчур худая и одета в то, что можно назвать глубоким трауром, – с ног до головы укутана в черный тяжелый шелк. На ушах, запястьях и шее сверкают огромные бриллианты. – Здравствуйте, – кричат матери. – Так здорово наконец-то встретиться с вами! Мужчины крепко жмут друг другу руки, и начинается оргия из поклонов и комплиментов. Брюс широко улыбается, держа руки в карманах, будто не страшился этого момента несколько месяцев. – Похоже на сангенрэ, – шепчет мне на ухо Суджин. – Ну прямо как в дораме! Ты только посмотри на украшения! Они же настоящие, так? – Может, зайдем? – Они проходят мимо, не обращая на нас никакого внимания. Брюс со своей девушкой идут последними, перешептываются и улыбаются. Затем Брюс замечает меня. На секунду он останавливается. Я смотрю на него, наклонив голову и теребя пальцами первый купленный им подарок от «Шанель» – темно-красную сумочку из натуральной кожи. Настоящее произведение искусства. Моя прелесть. Ошеломленный, Брюс моргает, но тут же его лицо каменеет. Девушка вопросительно смотрит на него, и Брюс, обняв ее за талию, идет мимо нас в гудящий ресторан. – Простите, ваш столик готов, следуйте за мной, – раздается над моим ухом голос, и от неожиданности я слегка подскакиваю. Суджин порхает впереди, рядом с надменным хостес, я же иду словно во сне. За столом официант все навязывает чертово комплексное меню. Я смиряюсь с фактом, что придется потратить вдвое больше и без того непомерной суммы, которую я запланировала. По крайней мере, Суджин наслаждается моментом – она пробует все соусы, обильно наливая их в обе тарелки. – Ты хоть осознаешь, сколько стоит этот кусочек морского ушка? В смысле ты не можешь это есть? Какая ты смешная, Кьюри! В самом разгаре трапезы мне приходит сообщение. «Тебе конец, бешеная сучка». Это, конечно же, от Брюса. Из другой комнаты, другой жизни, другой вселенной. * * * Несколько лет назад у меня была знакомая. Она ушла из рум-салона после помолвки. На свидание вслепую ее отправила подруга матери, и это внезапно сработало. Не знаю, как она выплатила свои долги. Мы часто выпивали вместе. Как она радовалась будущему! Показала мне мебель, которой обставит квартиру… Мы вздыхали над красотой кружев в спальне, умилялись, рассматривая обеденный столик из слоновой кости на фоне яркой стены. А потом однажды я позвонила ей, но телефон был отключен. Она сменила номер: больше не хотела общаться ни со мной, ни с другими девушками. Разумеется, я поняла ее. Наивная, когда-то я представляла, как буду держать фату на ее свадьбе и осыпать ее, спускающуюся по лестнице, лепестками роз и рисом. Но я порадовалась, что ей удалось выбраться из этой жизни. И не виню ее. Спустя несколько месяцев она позвонила мне с заблокированного номера. Ее голос звучал оптимистично, но холодно. «Меня поражает, как я теперь занята! – сразу принялась она болтать. – С ума сойти, сколько времени уходит на покупки, уборку, готовку и ведение хозяйства. А еще я должна заботиться о родственниках. Они уже на пенсии, и им нужен особый уход, который они ждут от меня». Она не задала мне ни единого вопроса. В конце короткого разговора она извинилась за смену номера и пожелала мне удачи. Затем она повесила трубку и больше никогда мне не звонила. Есть у меня также знакомые, которых мужчины делали любовницами. Эти девушки уходили из рум-салонов, мечтая, как будут приглашать всех нас в новые квартиры, когда все срастется. Разумеется, речи о любви не шло, но меня всегда злило, что в их глазах вспыхивали искорки надежды, которые невозможно было скрыть. Мужчины говорили дурочкам то, что раздувало из этих искр огонь. Иногда через год, иногда через два, но все возвращались. До единой. Они играли в семью в красивых квартирах, практиковали моногамию и приглашали нас смотреть с ними телевизор. И долго ждали чуда. Возвращались они по разным причинам. Кто-то не выдерживал бдительности соседей, которые, узнав правду, опасались, что из-за «разврата» снизятся цены на квартиры. Кто-то беременел и делал аборты. Порой жены узнавали правду, и девушкам в лицо летели горячий кофе и угрозы остаться без матки. Но чаще всего мужчинам просто надоедало забавляться. Девушки возвращались, прибавив пару лет, порой – располнев. Им приходилось садиться на жесткие диеты, принимать таблетки и идти на прочие меры, иначе Мадам неустанно стыдили их. Искры надежды превращались в пепел. Что касается Брюса… не знаю, что нашло на меня в то воскресенье в отеле «Рейн». Я всегда считала: надежда – признак молодости и глупости, и от нее нужно избавиться как можно скорее. Я не думала, что способна удивить саму себя. Для меня этот поступок остается необъяснимым. Возможно, Брюс мне нравился сильнее, чем казалось. Но не стоило забывать, что чувства для меня – роскошь. * * * На следующий день, в понедельник, я в темной маленькой комнате ожидания поправляю макияж. Мадам несется мимо так быстро, насколько ей позволяют высокие каблуки и кружевное мини-платье. Она разговаривает по телефону и беспокойно ищет кого-то. – Ты! – выдыхает она, указывая на меня костлявым пальцем. – Ты, иди сюда! Закрыв пудреницу, я следую за ней в пустую комнату. В кромешной темноте до меня доносится приглушенный, но полный ярости голос из трубки Мадам: «Я уничтожу вас! Ты хоть понимаешь, что я могу сделать? КТО я ТАКОЙ? МОИ СВЯЗИ? Да вы никогда больше не откроетесь!» К своему ужасу, я узнаю этот хриплый истеричный голос. Голос Брюса. Мадам пытается его успокоить, но он продолжает кричать. Напряженная, Мадам непрестанно сжимает и разжимает свободную руку – длинные накрашенные ногти так и ходят взад-вперед. – Она здесь, и я своими руками ее прикончу, – произносит она. – Давайте все уладим. Пожалуйста, прежде чем совершить опрометчивый поступок, подумайте пару дней. Мне очень жаль. Закончив разговор, она отвешивает мне такую пощечину, что я падаю на пол и вскрикиваю. Мадам хватает со стола стакан виски и яростно швыряет в стену. Он разлетается; осколки сыплются на меня. – Гребаная сука!!! Ты двинулась? Ты что натворила? На звук разбитого стекла в комнату врываются, распахивая дверь, другие девушки. Мадам кричит кому-то принести ей пустую бутылку. Если бы Едам и Сехен не сдержали ее, она наверняка разбила бы стекло о мою голову. Я слышала, что однажды она уже так поступила с девушкой, давшей клиенту пощечину. Бедняга к тому моменту и так была вся в долгах, и ей пришлось наложить более пятидесяти швов на голову. Клиент уже готов был подать в суд на рум-салон, но, узнав о травмах, нанесенных девушке, передумал. Прибегает менеджер и успокаивает Мадам: уверяет, что все будет хорошо, Брюс просто зол, но это пройдет, и разве Кьюри не лицо салона? Столько мужчин заказывают ее каждую ночь! Мадам не хочет потерять своей выгоды, так ведь? Тяжело дыша, ни на кого не глядя, она застывает посредине комнаты. Единственный звук, который я слышу, – тихий, неестественный скулеж. Кажется… это я скулю. Резко развернувшись на каблуках и не произнеся ни слова, Мадам выходит из комнаты. Девушки тут же помогают мне встать и обнимают меня. Они спрашивают, что случилось, почему Мадам в таком гневе? Конечно, они хотят знать правду и не повторять моих ошибок. Но я отвечаю, что один из моих постоянных клиентов зол на меня, и на этом останавливаюсь. * * * Всю неделю я, задерживая дыхание, плаваю в каком-то полусне. На работе я игрива, остроумна и искрометна до невозможности. Несколько клиентов интересуются, почему я в таком приподнятом настроении. «Случилось что-нибудь хорошее? Поделись!» – говорят они, когда я не могу устоять на месте и прыгаю, пьяная в стельку. Всем кажется, что сейчас со мной еще веселее, чем обычно. «Из-за тебя-то я и прихожу сюда, Кьюри!» – Они довольно хлопают себя по бедрам и зовут официанта, чтобы заказать еще алкоголя. Я пою, танцую и сажусь на шпагат. Мое узкое арендованное платье рвется по швам, и они умирают со смеху. «Я никак не ожидал подобного от “десятки”», – говорят некоторые новые клиенты, пришедшие сюда со старыми, но это не упрек – нет, им тоже весело. Все это время я молюсь, чтобы Брюс остыл. Менеджер уже сообщил мне, что Мадам добавила плату за разбитый стакан и уборку стекла в список моих долгов. «Готовься: она может добавить что-нибудь еще, чтобы просто выпустить пар. Будь я тобой, я бы постарался не обращать внимания», – взволнованно произнес он, оттягивая манжеты. Этот менеджер новенький и очень добрый, в отличие от других. Он похож на подростка с отросшей челкой, хотя ему не меньше тридцати. У него ужасная кожа, и мне хочется порекомендовать ему пару масок – просто за доброту. Хотя уверена: таким хорошим он останется недолго, деньги довольно скоро изменят его. Я ничего не ответила на его утешения – лишь молча ковырялась в ногтях. Их пора было полировать. Позор, но я совершенно забросила их. * * * В пятницу в салон приходит один из друзей Брюса с клиентами и коллегами – толстый адвокат. Об этом сообщает Седжон, зайдя в комнату, где я работаю. Я тут же извиняюсь перед гостями и лечу к нему. – Ох, нет-нет-нет, – с тревогой выпаливает он. Пухлое лицо краснеет, когда я вхожу и сажусь рядом. – Только не ты. – Почему? – Притворяясь веселой, я откидываю волосы назад. Сердце начинает бешено биться. – Разве ты не рад меня видеть? Я же так скучала! – Я слышал о случившемся. – Он понижает голос. – Вся наша компания в курсе. – Он наклоняется вперед. – Я не хотел сюда идти, но мой клиент настоял, поняла? И я мог бы рассказать всё ему – тогда он бы точно выбрал другое место. Но дело в том, что моя девушка живет неподалеку, и, перед тем как отправиться домой, я хочу заглянуть к ней. С несчастным видом я смотрю на него. Я выпила всего пару стопок в первых двух комнатах, но сердце уже как будто сжимается. – Я не знаю, что такого сделала, – говорю я. Понимаю: опасно поднимать эту тему, особенно здесь и сейчас, но не могу с собой ничего поделать.