Только-только познакомившись с Руби и Ханбином, я призналась им в этом; рассказала и о том, какой панический ужас наводит на меня чуждый мир Нью-Йорка. Прежде друзьям не приходилось встречать кого-то настолько неопытного. Должно быть, они очень удивились. Сами ребята здорово прятались под яркими масками уверенной элегантности. – Что ж, спасибо, – ответила я Ханбину самым ровным, скучающим тоном. – Думаю, Руби ищет тебя. Она сидела в углу и махала нам. Ханбин на секунду задержал на мне взгляд, а затем, повернувшись, направился к ней. Вокруг уже собралась группа ребят. Руби не рассказывала им ничего необычного – просто потягивала коктейль и, казалось, даже не слушала разговор. Но все равно она опять стала центром вселенной. Она со своими вишневыми губами, меховой курткой и смеющимися глазами могла оживить любую вечеринку, просто придя туда. Попивая коктейль, я отвернулась и пошла разыскивать парня, с которым прежде болтала. На вечеринке, где ты чужой, нет ничего лучше, чем притвориться, будто ты ищешь кого-то. Я прошла по первому этажу, прислушиваясь к обрывкам разговоров, затем поднялась на второй. Стены там были пурпурными, а светильники – черными. Я представила, как здорово красить стены в такой цвет, и задумалась, подошла ли бы мне работа дизайнера интерьеров. Сколько времени понадобится, чтобы освоить такую профессию? Мне бы понравилось покрывать стены густыми, насыщенными цветами и изысканными, причудливыми росписями. А сколько жители Нью-Йорка платят за подобное… Услышав голоса в конце коридора, я пошла на звук и вскоре оказалась возле приоткрытой двери. Не раздумывая, я толкнула ее. Взгляду открылся кабинет словно из какого-то фильма: напротив окна стоял стол из красного дерева, а полки от пола до потолка были забиты книгами. В центре комнаты на стоящих друг против друга диванах оливкового цвета сидели четверо или пятеро ребят. Они общались и выпивали, а на ковре фыркал и возился карликовый пудель. – Эй! Заходи! – Парень, с которым я общалась внизу, помахал мне. Пока я шла к компании, стараясь скрыть робость, повисла недолгая тишина: все разглядывали меня. – Садись сюда! – Чжэ направился к столу, принес мне стул и сказал: – Это Бен-джун, который живет здесь. – Он кивком указал на парня, сидящего на диване. Тот приподнял подбородок и слегка кивнул. – А это… прости, как тебя зовут? – уточнил он, обращаясь ко мне. – Что за… – начала сидящая справа от него девушка, но смех заглушил ее вопрос. У нее были обесцвеченные волосы до плеч и очки в форме кошачьих глаз. – Ты даже не знаешь, кто это? Ну ты даешь! – Мы общались внизу, – произнес Чжэ, притворяясь, что оскорблен. – Она пришла с Руби, это ее лучшая подруга. При этих словах ленивый интерес компании перерос в откровенное любопытство. – Откуда ты знаешь Руби? – Вы учились вместе? – На каком курсе в Школе изобразительных искусств? Я улыбнулась и ответила то же, что однажды сказала Руби, когда ей задали нежеланный вопрос: «Не надо так волноваться». Все засмеялись и отстали от меня: ситуация правда выглядела глуповато. Затем все вернулись к прерванному моим появлением разговору. – Как тебя зовут, напомни, пожалуйста? – обратилась я к парню. – Чжэ, – ответил он и пошутил: – Я, вообще-то, старше тебя, так что эй, побольше уважения! Я издевательски поклонилась: – Конечно, сонбэним[24]. Меня зовут Михо. – Я повернулась к Бен-джуну: – Ты тоже учишься в художественной школе? – Кто, я? – изумился он. – Нет, в Нью-Йоркском университете. – Просто цветовая гамма этой квартиры поразительна, – пояснила я. Сердце бешено колотилось. – Потому-то у меня и возник вопрос, а не студент-художник ли ты, как мы. – Нет-нет, – прозвучало едва ли не презрительно. – Это работа декоратора. Она прилетела из Португалии и привезла с собой и художника, а он – краски. Телефон Бен-джуна зазвонил. Парень ответил по-английски: – Хорошо, пусть пройдет. – Затем, поднявшись, он объявил: – Пицца приехала! Я заказал «Папа Джонс»! Все завопили и зашумели. – Чувак, в последний раз я ел «Папа Джонс» в Корее! – Прекрасно! – Я умираю с голоду! Я все еще не до конца понимала, как и на что принято реагировать в этом странном мире. Когда не стоит ничего выказывать, когда, наоборот, нужно… Почему я не должна удивляться необычной красоте квартиры, зато пицца с толстой корочкой требует неистового восторга? Большинство ребят встали и пошли за Бен-джуном. Пудель, тявкая, тоже затрусил следом. Я осталась сидеть и бросила мимолетный взгляд на Чжэ. Если он пойдет, то я последую его примеру. – Ты не голодна? – спросил он, не вставая, и я покачала головой. – Нет, в общем-то. Мы только поужинали. – Я тоже, но уверен: через минуту-другую вновь проголодаюсь. – Почему бы тогда тебе не спуститься к остальным? – Зачем? Он заказывает тонны, хватит на всех. – Чжэ закатил глаза. – А потом жалуется, как пицца негативно сказывается на его низкоуглеводной диете. На ужин он заставил нас съесть сашими в своем любимом суши-ресторане, и вот, через два часа уже проголодался. Я засмеялась. Было здорово разговаривать с парнем так, словно для меня это – обычное дело. Как жаль, что с Ханбином не получалось. – А как ты познакомился с Бен-джуном? – поинтересовалась я. – Ах, да мы дружим семьями. Наши отцы учились одной старшей школе и колледже. В детстве мы много времени проводили вместе. А ты? У тебя здесь есть друзья из Чхонджу? – Нет. – Хотелось добавить «Конечно», но я промолчала. – Они все в Корее. Большинство из-за учебы в университетах переехали в Сеул. – Логично. Чхонджу ведь очень маленький, так? – Да, – подтвердила я. – Очень. Настолько маленький, что, казалось, все здесь знают нас, детей из «Лоринг-центра» – сирот, инвалидов и преступников. Наш выпуск так напугал местных, словно расползлась какая-то зараза. Увидев нас впервые, люди очень удивились, что мы вполне обычные и у большинства даже есть все конечности. Нас избегали. В нашем городе даже само слово «Лоринг» имело второе значение – «умственно отсталый». «Разве он не лоринг?» или «Ты выглядишь полным лорингом!» К тому времени, как мы поступили в старшую школу, слово уже настолько укоренилось в языке, что большинство детей даже не задумывалось о его английском происхождении! «Жду не дождусь, когда мы наконец выберемся из этой сраной дыры!» – брюзжала Суджин всякий раз, когда получала взбучку от своих учителей. Мне повезло: преподаватели художественной школы любили меня, а вот Суджин во время учебы слыла ходячей проблемой, и поддержки с тыла в лице мисс Лоринг у нас уже не было. Она ушла в мир иной до нашего выпуска. С тех пор директора центра менялись практически ежегодно. Я и подумать не могла, что Суджин умчится в свободное плавание, но она воспользовалась первым же выпавшим шансом. Шаг за шагом она строила новую жизнь в Сеуле, в каждом письме сообщая нам, что слово «лоринг» здесь ни о чем людям не говорит. Две другие девочки вскоре последовали ее примеру и тоже отправились в Сеул. А я первой добралась до Америки – в смысле не будучи удочеренной. – Хочешь еще? – Чжэ указал на мой пустой стакан, почему-то кажущийся сейчас очень тяжелым. – Не откажусь. – Здесь полно спиртного, тебе не придется спускаться! Чжэ направился к одной из полок позади меня. Она служила баром: там стояли хрустальные бокалы и графины с напитками янтарного цвета. Остановившись, Чжэ вопросительно глянул на меня: – Ну, если только ты не хочешь опять клюквенного коктейля… – Нет, все в порядке. Виски подойдет. – Вот, – ответил Чжэ, наполнив стакан и протянув его мне, затем вновь развернулся и налил себе. – В ведре на столе лед. Мы разговорились о школе. Чжэ рассказал, какие преподаватели ему нравятся, а каких лучше остерегаться; в каких кафе можно спокойно позаниматься и где покупать все для творчества. Голос звучал приятно: Чжэ оживился, болтая об интересных ему вещах. Мне он казался намного более живым, чем другие знакомые студенты. Воодушевленный, он вел себя так открыто и просто, что я, отвыкшая от подобного в Нью-Йорке, была тронута. – А еще я слышал, что в библиотеке неплохо платят, – добавил он. – Если ты, конечно, ищешь подработку. Не думаю, что ты… – Тут он смущенно запнулся. И даже это показалось мне милым. – На самом деле, у меня уже есть работа, в одной из галерей. – Я решила не говорить, что это галерея Руби и что там-то мы и познакомились. – О, круто! – сказал Чжэ с облегчением. Он явно беспокоился, не обидел ли меня, и это еще больше расположило меня к нему. Не успев опомниться, я подалась вперед и поцеловала его в щеку. Это был просто чмок, и тут же я откинулась на спинку стула – мой поступок удивил нас обоих. Чжэ улыбнулся и, нежно и плавно взяв мои руки в свои, потянул меня к дивану, а затем начал целовать. Его холодные влажные губы пахли виски. – Ты такая красивая, – прошептал Чжэ. – Твои волосы словно с картины. Я рад, что заговорил с тобой там, внизу… Я рассмеялась совершенно без причины и прижалась к нему. Мягкий диван, окружавшие нас книги, жар, ощутимый даже сквозь свитер Чжэ… меня охватило волнение. Щеки горели, а хип-хоп, который внизу казался оглушительным, сейчас звучал успокаивающе тихо. Я не знала, куда бежать, и мне было невероятно хорошо. Вдруг дверь открылась, и в комнату вошел Бен-джун, а за ним – Ханбин. Увидев нас в объятиях, они остолбенели. Бен-джун произнес: – Привет, это еще что? Я думал, ты даже имени ее не помнишь! Я покраснела, но Чжэ лишь засмеялся и невозмутимо парировал: – Я просто притворялся, что мне она неинтересна. Бен-джун тоже рассмеялся, но вид у него был озадаченный, словно он уже думал о чем-то другом. Я взглянула на Ханбина. Тот смотрел на нас сверху вниз ледяным взглядом. – Мы разговаривали о работе Михо в галерее, – произнес Чжэ. – Тебе нужно заглянуть туда, Бен-джун. Разве ты не говорил, что хотел приобрести что-нибудь для кухни? Бен-джун поморщился, будто у него заныли зубы, и ответил: – Да, но я думаю о весьма специфичной детали, поэтому, скорее всего, обращусь за советом к моему декоратору… Тут меня охватил ужас: а вдруг Ханбин подумает, будто я что-нибудь о себе приврала для красного словца?