Сначала ум, потом смелость Комендант оказался оптимистом: поезд с фуражом для какой-то кавалерийской части прибыл не через два часа и не через три — через пять с половиной. Это был длиннющий эшелон с прессованным сеном на открытых платформах. Мы с Филенко прошли к единственной в составе теплушке, постояли на путях, пока комендант толковал с начальником эшелона, молодым, лихой выправки капитаном, что-то сказали этому капитану, что-то выслушали в ответ и уснули, кажется, раньше, чем упали на мягкое, пружинящее сено. Когда мы садились в поезд, было темно. И темно было, когда капитан тряхнул меня за плечо. Каких-нибудь два-три часа... Мы выбрались из теплушки и пошли в сторону от железной дороги. Сперва по короткой улочке, потом мимо голых зимних садов, потом по открытой степи, по едва различимой дороге, по перешейкам между огромными лужами, которые в темноте казались бездонными, ступи — и с головой уйдешь в холодную воду, в размытую глину, в чавкающую глубину. Когда над степью стало всходить солнце, мы увидели впереди большое село. Я, остановившись, вглядывался в мешанину улочек, переулочков и тупичков. Хатки, хатки — несколько сот дворов. Отчетливо видны кирпичные стены полуразрушенной школы. А вон там, должно быть, здание МТС. Оно тоже в развалинах. Но служебные пристройки целы. Где же тут искать капитана Цветкова? Его знают, конечно, в любой хате. Но время сейчас военное, и в такую рань нам, незнакомым, никто не откроет, сколько ни стучи, пожалуй, еще изнутри подопрут колом. Да и не в наших интересах преждевременно возбуждать любопытство. По безлюдной улице мы двинулись к МТС. От разбитой стены мастерской навстречу нам заковылял сторож, упрятанный в бараний тулуп, дед того возраста, когда, как острит Клименко, самое время хлопотать о визе в рай. Мы поздоровались. Дед тоже поздоровался, зевнул и помянул господа. Охотничья двустволка у него за плечами непочтительно глядела в небеса. Через пять минут я знал все, что нужно. Агроном? Цветков-то? Живет, а как же... Вон в том самом доме и живет. Где ставни синие, там бухгалтер квартирует, а где на проулок окна — там Цветков... Дома ли? А где же ему быть? Вчерась дома был, в отъезд не собирался... Ну, что ж, спасибо, дедушка! Задами подошли мы к дому, стали между сараями. Дальше что? Постучать? Могут не открыть. Ломать дверь? Это не так-то легко. К тому же он может отстреливаться. Или просто выпрыгнуть в окно. На всякий случай я подобрался к стене дома. К окну не подошел: ставни были открыты, а из комнаты улица видна гораздо лучше, чем с улицы комната. Конечно, стоять на виду у стены было глупо. Но мне показалось, что в доме кто-то говорит. Я прислушался — сплошное шипение. Потом что-то щелкнуло, и послышалась музыка. Обыкновенный приемник! Приемник? А может, это и использовать? Мы с Филенко подвинулись чуть правее: отсюда была видна и дверь дома и окно с раскрытыми ставнями. Потом стали ждать. Через полчаса, а может, минут через сорок за дверью полязгали засовы, позвякали крючки, и на крыльцо вышел тощий человечек в шубе, накинутой прямо на белье. Он с сомнением поглядел на небо, иронически хмыкнул и вприскочку направился в угол двора. Скользнув вдоль сараев, я бросился в дом. Филенко остался снаружи. Сени. Две двери. Левая — это к бухгалтеру. Прямо... На всякий случай я тронул дверь... Она открылась прежде, чем я успел сообразить, хорошо это или плохо. Нет, не такой представлял я себе встречу с преступником! Спиной ко мне перед зеркалом стоял человек и брился. Был он в бриджах, нижней рубашке и мирных шлепанцах на босу ногу. Гимнастерка с портупеей висели на спинке стула. Рядом, на кровати, лежала женщина, молодая и довольно красивая, должно быть, та самая Надя... Увидев меня, она не слишком быстро и не слишком медленно потянула одеяло на грудь. — Извините, пожалуйста. — Дурацкая фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык. Цветков не спеша повернул голову и спросил: — Это еще что? Я глянул в угол на полированный ящик немецкого приемника и довольно угрюмо пробормотал: — Предъявите свои документы на право пользования радиоприемником в военное время. Цветков с полминуты поглядел на меня и спокойно сказал: — Давно служишь? — Что?.. — Служишь давно? Мой голос звучал растерянно, его — пренебрежительно. — Два месяца служу. — В комендатуре? — В комендатуре. — Стариковская работа. Тебе-то что там делать, лейтенант? На фронт просись, ордена добывать. Я опустил голову. Мы оба играли. Он — роль бывалого фронтовика, я — глуповатого, исполнительного по молодости лет службиста. Я видел его игру. Видел ли он мою? Между тем Цветков достал бумажник. Раскрыл офицерское удостоверение капитана интендантской службы, я сличал карточку с оригиналом. Наконец-то я мог спокойно разглядеть лицо Цветкова. Оно было худощавое, умное, с негустыми, четкого излома бровями. Волосы уже начали редеть: Цветкову было лет тридцать пять. Глядел он равнодушно и слегка пренебрежительно, не то на меня, не то сквозь меня. — Ну, что, лейтенант? — сказал Цветков. — Изучил? Тогда поехали дальше. Вот справка госпиталя: по ранению я освобожден от службы на шесть месяцев. Впрочем, тебя, кажется, не это интересует... Вот, пожалуйста. Трофейный приемник подарен мне Военным Советом армии за выполнение спецзадания... Читай: «...с разрешением пользоваться в пределах фронта». Я читал. Все верно. И справка госпиталя сфабрикована на таком же бланке, что и справка, украденная Духаренко, только срок отпуска вырос. И в других бумагах видна та же рука... Да, что-то не похож Цветков на дезертира. Все продумано, обосновано. Все ловко, только вот почерк один и тот же... Я не выхватил пистолет. Ведь тогда капитан, наверное, кинулся бы к своему. Нет, я не боялся: неожиданность была на моей стороне. Цветков имел бы один шанс из десяти. Но мне не хотелось давать ему и этот шанс. Недаром Прут как-то в сердцах сказал Клименко, что одну смелость нужно пускать в ход лишь в тех случаях, когда не хватает ума... — Я, конечно, понимаю, — сказал я, туповато морща лоб. — Награда — это, так сказать, совершенно особый случай. Но тем не менее надо регистрировать. Если вы, так сказать, не возражаете, давайте пройдемте в сельсовет, оформим необходимые документы, чтобы я мог сам все дооформить и чтобы вас, так сказать, больше не беспокоить. — Какой там сельсовет! — сказал Цветков. — Дрыхнут, небось. Но тут женщина, до сих пор лежавшая молча, вмешалась: — Да что ты, Коль! И вовсе Аким Федотыч не спит. Он всегда до свету встает. Прямо дома и застанете, чем после в сельсовет переть на край села! Цветков взглянул на нее так же равнодушно и пренебрежительно, как прежде на меня, и усмехнулся: — А что, лейтенант, и баба порой дело говорит. Бывает такое, а? — Я считаю, гражданка рассуждает справедливо. Я по-прежнему говорил тоном, каким, по-моему, стал бы говорить глуповатый молодой канцелярист. — Ну, что ж, пошли... Цветков обулся, надел гимнастерку и шинель. У двери я почтительно пропустил его вперед. Когда он вышел на крыльцо, я вынул пистолет и сказал негромко: — А ну, руки вверх, быстро! Цветков не обернулся, даже не вздрогнул. Но я чувствовал, как, напрягшись, сошлись в пружину все его мускулы. Он чуть-чуть повернул голову, и пружина не распрямилась: он увидел автомат Филенко. — В чем дело, лейтенант? — спросил Цветков, не поднимая рук. — Не валяйте дурака. А ну — руки! Тогда он обернулся и, не спеша поднимая руки, сказал совершенно спокойно: — А ты, оказывается, хитер, лейтенант. Непредвиденная задержка Понятые — бухгалтер и его жена — молча глядели, как я описывал документы Цветкова, покосились на его новенький «вальтер», который я нашел в ящике стола. Надежда о чем-то испуганно спросила его. Цветков усмехнулся и сказал: — Собери-ка еды на дорогу. Поживей. Когда мы вышли за село, он поинтересовался: