— Чего «три»? — Тысячи три. Понятно? — А как же ты провезла? — А так. Взяла и провезла. И должок тут мне еще должны отдать в городе Сан-Франциско, так что не тушуйся. Главное, чтоб наши, — она презрительно скривила рот на слове «наши», — не засекли мои покупки. А в тебе я уверена — ты тождественна себе, то есть надежна. «Она никогда не забудет вечер в гостинице «Атлас», — подумала Ирина. Господи, как может быть счастлива женщина! Они «купили» тысячу прекрасных вещей — глазами. «Ты покупай глазами, — говорила когда-то в детстве мать, — глазами тоже удовольствие». Потом поднялись на самый верх в кафе и’ съели по огромному салату, заправленному оливковым маслом, и еще какие-то оладьи, политые загадочным, не похожим на мед, медом. — Это что — синтетика? — спросила Ирина. — Это кленовый сироп. Читала у Хемингуэя? Гречишные оладьи с кленовым сиропом, всю жизнь мечтала попробовать, и вот мечта исполнилась. У тебя есть телефон Леонида Осиповича? Ирина поперхнулась: — Откуда? — От верблюда. Ну ладно, не беда. Только не делай такие большие голубые глаза. Они выпили «Капучино», очень вкусный, и впервые Ирина подумала, что если Саша сказал правду о счете в банке, она может остаться в этой стране. Зачем возвращаться? Кто ее ждет? И что ее ждет? Нищая, одинокая старость? Страх? Теперь она понимала, что Сашу надо бояться. Что ему необходимо, чтобы она скрылась навсегда, исчезла. Ирэна Синьоре. А как это делают? Идут в полицию? Никогда. Никогда она не сумеет себя заставить пойти в полицию. И потом — они просто вернут ее по принадлежности, ведь теперь она живет в демократической стране. И кто она? Вдова самоубийцы, бывшая возлюбленная стукача, подруга доктора Каллигари. — Ты о чем? — Обо всем сразу. — А главное: хорошо бы здесь остаться. Нет, милочка, никому мы здесь не нужны. А уж вы-то в вашем возрасте и с вашими принципами тем более… «Она никогда не забудет гостиницу «Атлас». — Так что давайте спустимся с облаков в преисподнюю. Я имею в виду — подвалы. Там продается все, что мы видели, но в два раза дешевле. — Почему? — Не сезон, или пуговица оторвалась, или манекенщица небрежно обошлась, да мало ли что еще. Мне лично нужны отпадные зимние сапоги. Самое время покупать летом. А вам? — Мне ничего. — Ну вот и договорились. На эскалаторах мимо ваз с туберозами, мимо вешалок, прилавков, хрустальных витрин, спустились в подвал. Здесь было попроще и совершенно безлюдно. Они прошли в обувной отдел. Из-за занавески появился китаец-приказчик. Наталья улыбнулась ему и сказала, что, наверное, сегодня такой день, что лучше бы заняться спортом, но она решила купить зимние сапоги. Чуть кланяясь, он провел их в закуток, где на полке стояло несколько пар зимних сапог. — Это все, — сказал он с чудовищным акцентом, — потому что не сезон. Но все эти вещи из хороших домов. Есть даже французские. Наталья, забыв об Ирине, медленно двинулась вдоль полок. Рассматривала подошвы, что-то читала на них, потом вдруг резко развернулась и направилась к другой полке. Сняла лаковые ботфорты. Щеки ее пылали. Ирина же удивилась, что она не обратила внимания на замшевые, винно-серыми ромбами, отстроченные тонкой кожаной лентой, с опушкой из белоснежной овчины. Робко приблизилась к ним. На одном висела цена 99,99, перечеркнутая черным фломастером, ниже 59,99, а еще ниже красным фломастером значилось 39,99. Ирина вдруг почувствовала, что должна купить эти сапоги. Купить, и проблема решится сама. В таких сапогах она будет чувствовать себя другой женщиной. Женщиной, у которой никогда не мерзнут ноги, которой завидуют и которая ничего не боится. «А вдруг не мой размер или Наталья увидит и перехватит?» Но Наталья была поглощена ботфортами. Кружилась перед зеркалом, задрав высоко юбку. Ирина осторожно сняла сапог с ценой. Из голенища торчал картонный вкладыш, удерживающий его форму. «Буду всегда вставлять эти вкладыши, и они долго-долго не изменят формы». Присела на кожаную скамейку, скинула босоножку, засунула ногу. Шло туго, потому что была без чулок. Потянула осторожно за голенище, помогая ноге продвинуться в мягкой овчине. Пальцы уперлись во что-то твердое. Ага — вкладыш в носок. Засунула руку и вытащила узкое, кожаное портмоне. Золоченый язычок замка вдруг отскочил от кнопки портмоне, оно распахнулось, и Ирина увидела вставленные в пластмассовые кармашки глянцевые кредитные карточки. Она узнала их. Именно такую дал ей Саша. Другой кармашек портмоне был набит какими-то бумагами. Часть II В прачечной дородная красавица с ладным длинноногим мальчишкой суетилась возле автоматов с жетонами. Для матери этому мальчишке она была недостаточно молода, для бабушки — недостаточно стара. Странная пара. Одежда — обескураживающее соединение вещей из дорогих бутиков и копеечного тряпья «Тати». Денег мало. Дородная красавица не рассчитывала, что две простыни и два пододеяльника потянут на двадцать франков. Да еще по три франка сушка двойная. Одноразовой не обойдешься, слишком велики пододеяльники. «Помочь или не помогать?» — думала Ирина, разглядывая, как бестолково и ссорясь, как всегда ссорятся в трудных ситуациях соотечественники, суетились мальчишка и «русская красавица». Наконец мальчишка догадался сбегать в соседнюю буланжерию поменять бумажку на монеты. Они заложили в автомат белье, опустили жетон, нажали кнопку. Уселись на убогую скамеечку ждать. «Так и будут сидеть сорок минут сторожить свое тряпье. Не доверяют. А вдруг украдут? Например, эта худая измученная женщина в затрапезном, совсем советском платье? Знали бы они, что платье действительно советское, куплено в магазине «Весна» на Ленинградском проспекте». Бывшая красавица нежно отвела густую челку со лба мальчика. — Надо приучать вот так — набок. Мальчик строптиво тряхнул головой, возвращая челку на прежнее место. — Послушай, а может, ты останешься? Я съезжу посмотрю, как там все это, и вернусь за тобой? — Нее… — Но ведь ты не понимаешь, это действительно опасно, меня могут арестовать. — За что? — Арестовывают всегда ни за что, в этом все дело. — А мы поедем вечером на вокзал? — Поедем. — Вот и спросим, арестовывают или нет. — А вдруг и поезд не придет, ведь аэропорт закрыт. — Так как же ты уедешь, если аэропорт закрыт и поезд не придет? — Нуу… когда-то же откроют аэропорт. Послушай меня, останься, будешь учиться во французской школе. — Не хочу! А как же Бельчик? — О господи! Ты глупый или притворяешься! У тебя там старая бабушка, нянька с инфарктом, наш дом сожгут, а ты о хомяке. — Ну он такой маленький, беззащитный… А почему наш дом сожгут? — Потому что начнется гражданская война. — А почему она начнется? — Ну потому что ты же видел по телевизору, люди вышли на улицу, они не хотят этого правительства. — А кто хочет? — Не знаю… военные, еще кто-то, я не знаю… в Москве танки, ты понимаешь, что это означает. — Нее… — Ну вот мимо нашего дома идут танки… стоят во дворе. — Здорово! Мы с Денисом попросимся в кабину. — Валя, ну неужели тебе непонятно, что произошла катастрофа, что жизнь наша кончена, будет другая, очень плохая… «Что она говорит! Какие танки? Почему танки? А вдруг это провокация? Специально, чтобы заговорила? Вдруг они опять ее отыскали, в этой жалкой щели? Консьержка в доме на бульваре Араго, живет по поддельным документам. Ее высылают, немедленно. Французская полиция самая строгая в мире, после советской». Она вышла из прачечной. Напротив, через улицу, на углу Сен-Марселя и Гобеленов газетный киоск. На первой полосе всех газет черными большими буквами «КУДЕТА» и «URSS au bord du chaos», на фотографиях знакомый дом Совмина РСФСР и какие-то незнакомые лица. Схватила первый попавшийся журнал. «Господи, как могло ей померещиться, что это ушло навсегда? Исчезло, испарилось, превратилось в сон, где перепутаны, перемешаны достоверность и уродливые фантомы. Какое счастье, что она не там, среди ужаса кошмаров, стрельбы, разрухи, голода, холода… Жуткие лица зомби смотрели с фотографий членов нового правительства. Она зашла в брасри «Гобе-линс». Вдоль стойки похаживал Жан-Мишель, кажется, единственный знакомый здесь человек, не считая «бонжур» жильцов и «мерси» господина Марка, с которым она разговаривала иногда.