Когда я заметил, как четырнадцатилетний брат, заикаясь и бормоча, пытался представиться, в груди поселилось сожаление. Малыш начал торговать наркотиками еще раньше меня. И вот этот робкий, неуклюжий ребенок слонялся по улицам, продавая «товар» наркоманам. Поставив на кон юную жизнь, чтобы мама могла жить без боли. Все в его жизни было чертовски неправильно, и я понятия не имел, как же это исправить. – Меня зовут Лекси, – ответила эльфенок, отпуская его руку. Леви посмотрел на меня поверх головы Лекси, а потом вновь перевел взгляд на девушку, и щеки его опять окрасил тот же проклятый румянец. Леви отличался от Акселя, самоуверенного, высокомерного и грубого, который полагал, что сможет одолеть любого, каким бы сильным тот ни был. Но и не походил на меня, измученного и злого на весь гребаный мир, пессимиста до мозга костей. Леви был мыслителем; спокойным и молчаливым. Он практически не разговаривал без крайней на то необходимости. И предпочитал скорее слушать и учиться, чем находиться в центре внимания. Природа наградила его настолько выдающимися спортивными способностями, что подобных я ни у кого не встречал. И умом. Леви оказался чертовски умным. Вот только нам понадобились деньги, чтобы мама относительно спокойно прожила остаток своих дней, и ему, подвергая себя опасности, пришлось пойти работать на улицу. – Ты… девушка Остина? От внезапного вопроса Леви у меня перехватило дыхание. Я ждал, что скажет эльфенок. Но она промолчала, и я почувствовал, будто проваливаюсь в яму, полную разочарования. Леви взглянул на меня. – Так ведь, Ост? Она твоя девушка? Подойдя к ним, я взял Леви за плечи и проговорил: – Она – мой эльфенок. Вот и все, что тебе нужно знать. Я увидел, как нахмурился Леви, сбитый с толку моим ответом. А потом услышал позади себя судорожный вздох. И, повернувшись, заметил потрясение на милом личике Лекси. И в тот же миг от этого прямого намека на счастье вся мое гребаное существование обрело смысл. В груди что-то треснуло, а сердце чуть не разлетелось на кусочки. Вот это и есть чертова жизнь. – Остин? – донесся из спальни едва слышный мамин голос, и, как всегда, я тут же ощутил слабость. В этот миг уже не имело значения, что мне двадцать один и я вступил в ряды банды и готовился пробиться в НФЛ. Я стал беспомощным ребенком, чья мама медленно умирала. Ей с каждым днем становилось все хуже, и меня это просто убивало. – Si, Mamma. Sono qui[39]. Через минуту я принесу лекарства, – крикнул я в ответ, затем снова понизил голос. – Лев, что, черт возьми, сегодня произошло? Ты выглядишь просто ужасно. Впервые с тех пор, как мы вошли, я внимательно взглянул на лицо Леви. Стиснув зубы, поддел пальцами подбородок, вынуждая его поднять опущенную голову. Всю покрасневшую правую щеку брата покрывали царапины, а на коже тут и там виднелись пятна запекшейся крови. Во мне вскипела ярость. – В тебя стреляли из проезжавшей мимо машины? На самом деле я не спрашивал, потому что уже знал ответ. Он явно бросился на землю. Все его лицо покрывали царапины от гравия. – Ну, в меня хоть не попали, Ост. А вот Себа и Карло зацепили. Карло ранили в руку, а Себу… досталось прямо в грудь. Акс сейчас в больнице, вместе с Джио. Хотят понять, выкарабкается ли Себ. Вот почему здесь так тихо. – Глаза Леви наполнились слезами. – Сомневаюсь, что он сможет… Там было столько крови. И когда все уехали, он перестал дышать. Леви снова опустил голову, и, проследив за его взглядом, я заметил, что некогда белые кроссовки парня теперь покрыты кровью. Я так сильно сжал руки в кулаки, что заболели пальцы. И, повернувшись, прошагал в гостиную трейлера, чтобы побыть одному. Мне нужно… нужно… Я почувствовал, как плеча коснулась мягкая ладонь, отвлекая от гнева, и медленно выдохнул. Я понял, что это Лекси. Узнал легкое прикосновение руки к спине и то спокойствие, что охватывало мое тело рядом с ней. Полный и абсолютный мир, который можно обрести лишь вместе с тем, кому безоговорочно доверяешь. – Ты в порядке, Остин? – тихо спросила она. Опустившись на выцветший диван с узором из красных роз, я провел руками по лицу, затем посмотрел на Лекси, которая в этом полуразрушенном жестяном дворце выглядела совершенно неуместно. – Моего младшего брата, который при знакомстве с тобой от застенчивости слова не мог вымолвить, недавно чуть не пристрелили. Но за что? Всего в нескольких футах… – При этой мысли я безотчетно стиснул зубы и произнес: – Выстрел, эльфенок. Гребаный выстрел. Лекси с сочувствием взглянула на меня и села рядом, обхватив мою руку крошечной ладошкой. – Честно говоря, не знаю, что сказать, Остин. Это выше моего понимания. Я знала, что банда плохая. Но всегда наивно полагала, что все не так ужасно, как пишут в новостях. Но сегодня я увидела Леви, услышала больше… о твоем прошлом. Боже, да все еще хуже, чем я могла себе представить. Не знаю почему, но при этих словах я улыбнулся. Она оказалась сильнее, чем думала, словно маленький солдат, принимая всю эту дрянь. Заметив мою реакцию, Лекси нахмурилась. – Чему ты улыбаешься? – Лишь тебе, эльфенок. Тебе одной. Лекси опустила голову. Снаружи ярко вспыхнула молния, осветив дальний конец трейлера. Эта двухсекундная неоново-желтая вспышка пришлась как нельзя кстати, позволив рассмотреть довольный румянец, заливающий безупречные щеки девушки. Я глаз не мог оторвать от ее красоты и в кои-то веки пожалел, что на ней так много косметики. Я лишь раз видел ее без густо подведенных глаз, накрашенных темно-красным губ и бледного готского тонального крема. В тот день в раздевалке, когда она застала меня не в лучшем виде. Розовощекая веснушчатая Лекси казалась просто прекрасной, и меня убивало, что сама она этого не замечала. Словно почувствовав, что я на нее смотрю, Лекси взглянула на меня из-под длинных черных ресниц, и я ощутил, будто грудь моя распахнулась, а сердце оказалось у всех на виду. Именно о таком и говорили люди. Когда смотришь в те же самые глаза, что и тысячу раз прежде, только сейчас замечаешь в их глубине нечто большее. Как будто глядишь в подзорную трубу и, кажется, способен проникнуть в чужую душу… и она, вроде как, срастается с твоей собственной. – Остин? Тебя зовет мама. – Робкий голос Леви заставил меня отвести взгляд от эльфенка. И я раздраженно посмотрел на брата. По крайней мере, судя по виду, он сожалел, что прервал нас. Леви нервно переступил с ноги на ногу и пробормотал: – Ей очень больно. И все мое плохое настроение испарилось, а на смену ему пришла печаль. – Ост, ты можешь… можешь сам дать ей таблетки? Думаю, мне и так прилично досталось… сегодня выдался тяжелый день для мамы… для банды… и для меня… Лекси, увидев, что мой младший брат держался из последних сил, протянула руку, и Леви посмотрел на нее, словно на нечто странное. Он скользнул по лицу Лекси взглядом серых глаз, и она ободряюще улыбнулась и кивнула ему, предлагая принять ее руку в знак поддержки. Наблюдая за реакцией Леви на этот незнакомый жест утешения, я ощутил себя худшим братом на планете. Малыш не знал настоящей любви. Ему было всего семь, когда маме поставили диагноз, и думаю, он даже не помнил, что она когда-то часами пела и танцевала с нами, отвлекая от безумного мира за дверью трейлера. К тому времени, как Леви достаточно повзрослел, чтобы что-то понимать, мама практически не могла стоять без поддержки, и ее энергия стала угасать. Кьяра Карилло, бывшее итальянское сопрано, больше не пела. И не устраивала танцев, чтоб дать нам почувствовать себя живыми. Реальность Леви оказалась суровой; он даже не знал, что такое здоровая мама. И сейчас взирал на Лекси с таким видом, будто сама Мария, Матерь Божья, явилась перед ним во плоти. Словно бы она воплощала в себе надежду. И в этот миг передо мной стоял не четырнадцатилетний Холмчий, только что награжденный стиддой под левым глазом. Я видел лишь потерянного маленького мальчика, что всю свою жалкую жизнь боролся с невзгодами и не знал ничего, кроме страданий, насилия и боли, и понятия не имел, как вести себя, столкнувшись с бескорыстной любовью. Леви сглотнул и протянул дрожащую руку, чтоб схватиться за Лекси. У меня вдруг все расплылось перед глазами. И наблюдая, как младший брат успокаивался, прикоснувшись к незнакомке, я понял, что зрение мне затуманивали слезы. Услышав за спиной сопение, я повернул голову. И сердце дрогнуло, когда я увидел слабую, увядающую маму, сидящую в дверях спальни в новом инвалидном кресле. Она наблюдала, как Леви вцепился в моего эльфенка одновременно со страхом и благоговением. По бледным маминым щекам текли слезы, но она даже не пыталась их вытереть. Может, не могла собраться с силами. Или, будучи захваченной эмоциями, вовсе не замечала, что плакала. Я молча направился к маме, наконец взглянувшей на меня темными глазами. На ней была надета длинная белая ночная сорочка без рукавов, и руки дрожали от напряжения. Когда я откинул с влажного лба мамы мокрую от пота прядь темных волос длиной до пояса, она поверх моего плеча вновь переключила внимание на Лекси и Леви. Я услышал, как Лекси спросила: – Милый, хочешь сладкого чаю? Или что-нибудь поесть? – Да, – услышал я ответ Леви, и грудь моя наполнилась гордостью за эльфенка. Пока я занимался тем, чем должен, она заботилась о моем брате. Просто по доброте душевной. Подняв маму на руки, я захватил со стола пакет с лекарствами. Подойдя к кровати, откинул простыни и уложил ее. Никто из нас не проронил ни слова. Взяв с ночного столика стакан с водой, я рискнул взглянуть маме в лицо. Она все еще смотрела в сторону двери, будто бы могла видеть сквозь стены, тонкие, словно бумага. – Мама, выпей это, – велел я, протягивая ей растворимые светло-оранжевые таблетки, способные заглушить боль. Из-за БАС горло ее уже не работало, как прежде, и удушье превратилось в реальную угрозу. Теперь ей приходилось принимать лекарства через капельницу или класть под язык. А вскоре и кормить ее придется лишь жидкой пищей. Мама не открыла рот, а вместо этого взглянула на меня и проговорила: – Ты привел… свою… piccolo folletto… сюда, к нам? Вздохнув, я сел рядом с мамой на кровать и улыбнулся, вспомнив, как заупрямилась Лекси, когда я велел ей отправляться домой. – Мне нужно было забрать твои лекарства, а для этого понадобилась машина. Она предложила свою, но не позволила мне ехать одному. Мама удивленно дернула губой. – Ах, mio caro… она… украла твое сердце. Я попытался спорить, но почему-то ощущал, что, защищаясь, предаю свою эльфийку. Но мама лишь закрыла глаза и чуть качнула головой. – Мне… не нужно… слышать… твой ответ… чтобы знать… что это правда. – Веки мамы дрогнули, и она распахнула глаза. В них светилось нечто весьма похожее на счастье, и от этого у меня все тело покрылось мурашками. – Ты мой… сын… плоть от… плоти моей… часть твоей… души… живет… во мне. – Мама чуть приподняла руку и приложила ее к сердцу. – Я чувствую… в тебе… перемены. С ней… ты… свободен… – Мама глубоко вздохнула и добавила: – И сердце… мое… наполняет… покой. – Мама… – начал было я, но она накрыла мою руку своей. – Tesoro, Остин… Lei è un… tesoro[40]… Благословенное… сокровище с небес… созданное лишь для… тебя… Бросив быстрый взгляд на приоткрытую дверь спальни, я снова повернулся к маме и прошептал: – У нее проблемы, мама. По-настоящему серьезные проблемы с самой собой. Она мне нравится… признаюсь, даже очень, но я понятия не имею, как себя с ней вести. Если честно, это пугает меня до чертиков. Она словно зажата в тисках. Мама вздохнула и, глубоко задумавшись, посмотрела в окно. В последнее время она часто так делала, словно бы, дорожа этим миром, пыталась сохранить его в памяти. – Я вижу ее проблему, Остин… Я ведь… женщина… Я вижу то… что недоступно другим… Она не понимает… собственной… красоты… Я опустил голову и ощутил настоящий страх. Мне не хотелось, чтоб у Лекси были проблемы, связанные с внешностью. «Она красивая». Мама прочистила горло, неловко наклонилась вперед и проговорила: – У всех у нас… есть тайны… И они глубоко запрятаны… Но лишь пока… мы не отыщем ту единственную душу… которая… сделает их бремя… немного легче… Мама уже дышала с трудом. Поэтому я вновь взял обезболивающее и, строго взглянув на нее, попросил открыть рот. Но прежде чем послушаться, она прошептала: