Не довольствуясь одной только провинцией Мавритания, Гейзерих решил оккупировать Северную Африку. Через год после своего восхождения на королевский трон Гейзерих собрал своих людей – согласно некоторым данным, около 80 000 человек – и отправился в Африку. Западный римский флот, который должен был охранять Мавританию и Нумидию (Восточный Алжир), практически прекратил свое существование. Мавры восстали против правления Рима, и военный правитель Африки (современный Тунис и Ливия) пребывал в конфликте с императором Равенны. Существовала даже гипотеза, что именно этот правитель – Бонифаций – пригласил вандалов в Северную Африку. Однако история почти наверняка выдумана впоследствии придворными Равенны, чтобы дискредитировать Бонифация. Тот на самом деле делал все от него зависящее, чтобы спасти провинцию. Но первая высадка вандалов не встретила сопротивления, и они хлынули вдоль побережья Мавритании. Испания уже была потеряна для империи, и на самый важный источник зерна для Италии теперь, словно саранча, налетели враги. В следующем, 430 году, когда вандалы вошли в Нумидию, Бонифаций собрал все войска, которые мог, чтобы противостоять им. Результатом стала решающая победа Гейзериха. Теперь вся открытая сельская местность оказалась в его распоряжении. Только несколько окруженных стенами городов, среди них Константинополь и Карфаген, остались в руках римлян и имперского правительства. В одном из этих городов, который назывался Гиппон-Регий (современный Бон, Аннаба) и являлся портом на североафриканском побережье, к югу от Сардинии, жил престарелый епископ Аврелий Августин, известный миру как святой Августин. Вскоре после разграбления Рима готами Алариха в 410 году Августин начал работать над одним из величайших христианских трудов – De Civitate Dei («О граде Божьем»). Потрясенный несчастьем, обрушившимся на Рим, город, веками считавшийся центром человеческой цивилизации и духовной столицей мира, Августин стремился показать, что только в «Вечном городе» Бога человек может обрести спасение. В 430 году, спустя двадцать лет после разграбления Рима, такая же судьба постигла Гиппон-Регий, когда Гейзерих и его вандалы осадили город и проделали бреши в стенах. Святой Августин во время осады умер. Он до самого конца молился о том, чтобы Господь даровал помощь церкви, а его освободил от ужасов земной жизни. Быстро развивающийся средиземноморский мир был разделен как религиозным конфликтом, так и противостоянием варваров. Сам Гейзерих не был язычником. Он относил себя к Арианской ветви христианской церкви. Ярость, с которой он преследовал других христиан, может объясняться не только его фанатизмом, но и элементарной жадностью. Арианская ересь, получившая имя ее создателя Ария (неизвестного александрийского дьякона начала IV века), утверждала, что Иисус Христос – отдельная сущность от Бога Отца и сотворен им, а значит, имеет начало своего бытия и не равен Богу Отцу по божественности. На Никейском соборе, созванном императором Константином в 325 году, арианство было осуждено, и абсолютное равенство и единосущность всех трех ипостасей Святой Троицы было объявлено символом христианской веры. Тем не менее ересь продолжала существовать и приобрела большое влияние в разных частях империи. Александрия – рассадник религиозных сект – стала основным центром ереси. Она процветала, как национальный религиозный бренд среди германских племен, и вандалы так же фанатично выступали против католиков, как лютеране в последующие века. Говорят, что, когда Гейзериха, отправлявшегося в очередную пиратскую экспедицию, спросили, куда он следует, тот ответил: «Против всех, кто навлек на себя гнев Господа». После короткого периода, когда Гейзерих и его вандалы считались союзниками императора в Равенне (и были номинально зачислены на службу того, что осталось от Западной Римской империи), стремление стать абсолютным хозяином Северной Африки подтолкнуло Гейзериха к нападению на последний важный римский город на побережье – Карфаген. В 439 году этот город, не оказав сопротивления, перешел к королю вандалов. Третий по величине город империи, Карфаген стал столицей непримиримого врага Рима. В течение 95 лет королевство вандалов, созданное Гейзерихом, мешало средиземноморской торговле и лишало Италию африканских зерновых поставок. Понимая, что имперское правительство сделает все возможное, чтобы изгнать его из богатой провинции, Гейзерих оснастил в Карфагене крупный флот, обоснованно предполагая, что лучшая защита – нападение. В течение года после захвата города Гейзерих контролировал морские пути центральной части Средиземноморья. Он высадился, не встретив сопротивления, в Сицилии, и снова этот неудачливый остров подвергся разорению. Флот вандалов господствовал в Западном и Центральном Средиземноморье, грабил Сардинию и Корсику, отрезая все пути снабжения с итальянского материка. Восточный император решил изменить ситуацию и бросить вызов господству вандалов на море. Однако после неудачного появления у Сицилии византийцы поспешили уйти, поскольку персы и гунны угрожали их северным и восточным границам. После этого никто не оспаривал тот факт, что Гейзерих – хозяин почти всего Средиземного моря. Всадники венгерских равнин быстро освоили морское дело и наносили незаживающие раны западному Риму. Неэффективному западному римскому императору ничего не оставалось делать – только заключить с ними мир и попытаться выторговать наилучшие условия. В 442 году Гейзерих был признан независимым правителем богатейшей части Северной Африки. Католическое духовенство изгонялось из церквей – как епископы Карфагена и Гиппона-Регия, и освободившиеся места занимали ариане. Гибралтарский пролив находился в руках вандалов. Они теперь осуществляли контроль над Центральным и Западным Средиземноморьем. Даже Александрия оказалась под угрозой, и только Эгейское море, где византийский флот удерживал господство, было избавлено от правления пиратов, продлившегося почти сто лет. В 445 году карьера Гейзериха достигла своего пика. Именно тогда он высадился со своими войсками недалеко от Рима и ворвался в город, долго считавшийся безусловной столицей мира. У ворот его встретил папа Лев I и уговорил воздержаться от пожаров и убийств, ограничившись грабежами. Как писал Людвиг Шмидт в «Кембриджской средневековой истории», «вандалы оставались две недели (июнь 455 года) в Риме, то есть достаточно долго, чтобы забрать все сокровища, оставленные вестготами в 410 году, или накопленные после этого. Прежде всего они напали на императорский дворец. Все, что там было, перенесли на корабли, чтобы украсить королевскую резиденцию в Карфагене. Среди похищенного были даже императорские регалии. Такая же судьба постигла храм Юпитера Капитолийского, с которого сняли даже часть позолоченной крыши. В числе похищенных сокровищ были сосуды из храма Соломона, ранее привезенные в Рим Титом». Можно сказать, что исполнилось мрачное пророчество Сципиона Эмилиана, разграбившего Карфаген. Рим не был разрушен полностью, как Карфаген, но был лишен всего своего имперского величия, и его сокровища исчезли, словно на него было совершено нашествие африканских муравьев. Спустя шесть веков Карфаген отомстил Риму. В качестве гарантии против возможных репрессий Гейзерих увез римскую императрицу Евдоксию и ее дочерей. Они стали ценными заложниками. Впоследствии он выдал Евдоксию за своего старшего сына, и до самой смерти в 477 году Гейзерих оставался самой влиятельной фигурой на средиземноморской сцене. Он с уверенностью доказал то, что ни один средиземноморский правитель не может позволить себе забыть: ни одно королевство, граничащее с этим морским бассейном, не может чувствовать себя в безопасности, если не обладает господством на море. Микенцы, финикийцы, греки, карфагеняне и римляне – все они поочередно уяснили, что только господство на море может обезопасить их государства и их торговлю. Теперь вандалы, стоявшие на палубах своих военных галер, не сомневались: все земли Средиземноморья, за исключением Византийской империи, принадлежат им. Хотя название «вандал» стало синонимом бессмысленного дикого разрушения, нет никаких оснований навешивать столь неодобрительный ярлык именно на этот народ. В том веке гунны, вестготы и готы были не менее безжалостны, когда волнами накатывали на Средиземноморье. Негативный смысл слова «вандал» обязан своим появлением в основном тому факту, что вандалы, будучи арианскими христианами, всегда были в плохих отношениях с католиками или являлись их активными гонителями. А именно от католических авторов мы знаем об этом воинственном народе. Вандалы почти ничего не оставили после себя в культурном отношении. Нам неизвестны церкви вандалов, произведения искусства или ремесел. Некоторые ювелирные изделия, обнаруженные в Африке, приписывают вандалам. Они обладают неким странным грубым очарованием. Однако большинство из них, вероятно, были украдены у других народов и не могут считаться творениями этих всадников-моряков. Королевство, основанное Гейзерихом, отсчет которому он вел со дня захвата Карфагена, просуществовало до 533 года, когда Велизарий, величайший полководец Византийской империи Юстиниана, захватил и королевство вандалов в Африке, королевство готов в Италии. Не оставив после себя ничего, кроме названия, вандалы исчезли со средиземноморской сцены. Они сделали больше, чем кто-либо другой, для разрушения единства, навязанного Римом государствам Средиземноморья. Но только триумф Велизария оказался не таким уж большим благом, как представлялось вначале. Вандалы, сколько бы ни было у них недостатков, являлись христианами, причем романизированными. Язык вандалов, к примеру, использовался только в разговорной речи, а все законодательные и дипломатические документы велись на латыни. В последние годы существования королевства вандалов в Северной Африке имело место даже возрождение римской поэзии и архитектуры. Но когда вандалы были изгнаны, южное побережье Средиземного моря оказалось в вакууме. Этот вакуум в конце концов заполнили арабы, пришедшие с Востока. Глава 2 Византия и море Город, основанный Константином и призванный сохранять римскую цивилизацию на Востоке в течение тысячелетия, имел уникальное географическое положение и был защищен прочными стенами. Однако византийская цивилизация, несмотря на то что постоянно находилась под угрозой и часто подвергалась атакам, сумела выжить лишь потому, что Новый Рим – Константинополь – сохранял контроль над соседними морями. Гейзерих полностью разрушил жизнь западной части Средиземноморья, и даже угрожал отдельным частям восточного бассейна, но он никогда всерьез не угрожал городу, расположенному между Черным морем и Эгейским. Византийский флот сыграл яркую роль в истории Средиземноморья, особенно в период мрачного Средневековья (названного мрачным из-за нашего невежества относительно имевших место в это время событий), который продолжался около пяти столетий. В искусстве навигации вклад византийцев невелик. И. Г. Тейлор в «Истории навигации» приводит причины, по которым теократическое общество не сумело развить математические науки, оставшись косным, топчущимся на месте. «Неудивительно, что, когда образование было в руках духовенства и велось в школах при монастырях и соборах, его объем ограничивался подготовкой мальчиков к службе в церкви или администрации, или для выполнения хозяйственных работ. Из всей математики им необходима была только арифметика, чтобы вести конторские книги. Еще им нужны были зачатки астрономии, чтобы составлять календарь… Даже в греческой Византийской империи, где люди вроде Козьмы Индикоплова могли цитировать великого александрийского астронома Птолемея, заниматься науками и математикой предоставляли сирийцам. Высокопоставленное духовенство осуждало старые языческие учения, но сирийцы стали несторианскими еретиками, и, вероятно, это, а также их древние финикийские традиции объясняют тот факт, что они перевели самые важные греческие тексты на сирийский язык, и благодаря одному из них до нас дошел самый древний трактат об астролябии». Арабы – народ, одаренный в математике, – захватил Сирию в VII веке, а с ней и греческие знания, которые были заперты на замок в этой стране. С арабов начался прогресс в науке навигации. Правда, представляется сомнительным, что византийцы имели точные знания об этом море, такие, какими обладали римские мореплаватели в дни империи Августа. Однако в судостроении жители Константинополя имели в своем распоряжении все знания своих греческих предков и могли на них опираться. Также в их распоряжении имелись густые леса Фракии и северной части Греции. Корабли, составлявшие большую часть их флота, были адаптацией классических бирем. Дромон – бегун – быстроходное парусно-гребное судно – описан в трактате IX века, который приписывается императору Льву VI. Нет никаких оснований предполагать, что существовала большая разница между кораблями этого периода и теми, что строились на несколько тысячелетий раньше. Дромон – прямой потомок римской либурны I века до н. э., которую римляне, в свою очередь, приспособили для себя из удобных и практичных кораблей либурнов, пиратствовавших на Адриатике. Византийские дромоны, успешно обеспечивавшие безопасность города и империи, были двух видов. Более крупные, которые можно условно назвать линкорами, принимали на борт две-три сотни человек, из которых пятьдесят человек – или чуть больше – были моряками и солдатами. Представляется, что в бою гребцы верхнего яруса бросали весла, превращаясь в бойцов для абордажа. Крупные дромоны обычно имели сто весел, по пятьдесят с каждого борта в два яруса. На каждом весле работал один человек. Небольшие дромоны имели команду из ста человек и выполняли функции современного крейсера или тяжелого эсминца. В противоположность современной практике, византийский адмирал поднимал свой флаг на одном из небольших дромонов. Они обладали большей маневренностью, и в то время, когда возможности передавать сигналы были ограниченны, адмирал должен был иметь возможность быстро перемещаться с места на место, чтобы контролировать исполнение приказов. Посыльные и разведывательные корабли имели один ряд весел и назывались галеями. Они имели шестьдесят или семьдесят гребцов и не использовались в генеральных сражениях, по крайней мере, в ранние дни византийского флота. В более поздний период галеями называли все распашные суда с одним рядом весел. Но к этому времени усовершенствование механических систем дало им всю скорость и мощь дромонов или бирем. На ранних галерах Восточной Римской империи гребец греб одним веслом. На более поздних галерах весла имели разную длину внутри судна. Гребцы теперь располагались в несколько линий, и одним веслом гребли несколько человек – иногда пять или шесть. Только византийский боевой клич «Крест побеждает!» отличал флот V и VI веков от флота Фемистокла, бороздившего море тысячелетием раньше. Маневренность византийских дромонов была выше, чем у ранних бирем и трирем. Таран мог существовать и во времена позднего Средневековья. Но самое большое преимущество византийцев над своими предшественниками заключалось в наличии в их распоряжении знаменитого греческого огня. Жидкий огонь использовался при военных действиях сотни лет. Фукидид писал, что при осаде Делиума в 424 году до н. э. было применено устройство – предшественник огнемета. Была сделана труба из ствола дерева. К одному ее концу был подвешен на цепях закрытый котел. «Потом бревно покрыли железом и железной же трубой соединили с котлом. Все это привезли к той части стены, которая была сделана из лозы и бревен. Затем к концу пустотелого бревна присоединили большие мехи и стали ими дуть. Сильная струя воздуха, попадая внутрь закрытого котла, заполненного зажженными углями, серой и смолой, произвела громадный жар и подожгла стену. Защитники не могли этого выдержать и бежали. Укрепление было захвачено». В следующем веке имело место морское сражение, в котором деревянные бочки с углем, смолой, серой и горючими материалами поджигались и перебрасывались на палубу вражеского судна. В IV веке Вегеций в трактате о военном искусстве привел несколько формул греческого огня. В них, помимо указанных выше ингредиентов, он упоминает нафту. В более поздних формулах присутствует селитра, скипидар, а также смола, сера и жир. Настоящий греческий огонь византийцев (используемый не только на кораблях, но и для защиты стен Константинополя), вероятнее всего, был изобретением греческого инженера сирийского происхождения по имени Каллиник в VII веке. Каллиник сделал важное дополнение к существовавшей ранее формуле – негашеную известь, которая становится очень горячей при контакте с водой. Есть раннее упоминание об огне, «выбрасываемом из сифонов». Нет никаких сомнений – как показывают иллюстрации к манускриптам и литературные ссылки – в том, что византийцы выпускали огонь с помощью мехов из металлических труб. В самом Константинополе эти трубы устанавливались вдоль стен с морской стороны. Неопытному человеку они могли показаться обычными дренажными трубами для дождевой воды. Однажды русский флот под командованием князя Игоря атаковал стены города со стороны Мраморного моря. Русский летописец описывает, что его флот был обращен в бегство жидким огнем, который выбрасывался на корабли из длинных труб на парапетах. Он обрушивался на деревянные корабли, словно молния с небес. И корабли горели. На флоте использовалось два типа греческого огня. Первый – подобный ранним смесям – или бросали с помощью катапульт на приближающиеся корабли противника, или, на завершающих стадиях атаки, вручную, в специальных закрытых горшках, которые разбивались и взрывались от удара. Это были далекие предки современной ручной гранаты. Прародители современного огнемета – металлические трубы, устанавливаемые в носовой части византийских дромонов. Через них выкачивали смесь извести, нефти и серы. Моральное воздействие такого оружия на русских, арабов и всех прочих народов, которые желали вступить в сражение с византийским флотом, было, вероятно, так же велико, как физическое. В более поздние века, во время сражений с арабами, безопасность всей Византийской империи часто зависела от греческого огня. Точный состав греческого огня всегда был тайной, которая тщательно охранялась. В войне на море использовался «влажный» или «морской» огонь. В манускрипте XIV века описывается византийский дромон, наносящий ответный удар противнику с помощью огня, выбрасываемого из трубы, установленной в носовой части. Интересно, что жидкость воспламенялась в трубе до того, как касалась воды. Византийские механики соединили мехи, которые качали жидкость, с рукавом водяного двигателя у отверстия сифона, так что она вырывалась из трубы уже горящая. Позже (в эпоху Крестовых походов) пизанский флот, грабивший греческие острова, был обращен в паническое бегство византийским адмиралом, корабли которого имели в носовой части голову льва или другого сухопутного животного из железа или меди с открытой пастью. Они вселяли ужас. Огонь, который они выбрасывали на врага, проходил по трубам, установленным в пастях зверей, поэтому казалось, что монстры изрыгали огонь. Хотя, в зависимости от конкретной ситуации, использовали разные диспозиции, византийский флот в основном базировался в Константинополе, несколько подразделений действовало из Малой Азии и с Додеканесских островов, а западная группа – из бухты поросшего лесом острова Кефалония. В разные времена, разумеется, с учетом того, какой именно враг угрожал Восточной Римской империи, диспозиция флота изменялась. Крит, когда арабы начали совершать на него набеги, превратился в важную базу, а эгейский остров Самос считался сущим раем для флота, когда туркисельджуки в XI веке вторглись в Малую Азию. На кораблях по большей части служили греки с побережья Малой Азии и эгейских островов. Эти моряки-рыбаки, сыгравшие большую роль во флотах Древней Греции и впоследствии ставшие опорой флота Древнего Рима, снова оказались востребованными. Теперь, как и в следующие века, они скрепляли флот Восточной Римской империи своей выносливостью, надежностью и унаследованными способностями. Спустя пятнадцать сотен лет или даже больше после написания «Одиссеи» греки снова показали, что они являются величайшими средиземноморскими мореплавателями. Если Константинополь и Византийская империя продержались дольше, чем Римская, этим они в немалой степени обязаны греческому моряку. Глава 3 Запад и Восток После краха Западной Римской империи, учитывая постоянные угрозы с Востока, Константинополь и земли, которые он контролировал, начали ожесточенную борьбу за выживание. Правда, в VI веке был момент, когда две половины Римской империи едва не объединились. Это случилось во время правления императора Юстиниана, который взошел на трон в 527 году. Тогда ему было сорок пять лет. Этот македонский крестьянин по происхождению был обязан своим избранием тому факту, что его дядя, предыдущий император (тоже выходец из северной части Греции), умер бездетным. Юстиниан, в отличие от многих византийских правителей, был императором, ориентированным на Рим. Бытовало мнение, что он говорил по-гречески с варварским акцентом. Он обладал истинно латинским нравом, да и его интересы тоже были связаны исключительно с Западом. Этот крайне амбициозный человек занял видное место в истории Средиземноморья не только за то, чего достиг, но и за то, чего пытался достичь. Желание Юстиниана восстановить западную территорию Средиземноморья и ее и западную церковь под властью одного императора вполне понятно и достойно всяческих похвал. Это было бы невозможно, если бы он не сумел установить мир дома и заключить мир с персами, с которыми уже несколько лет тянулась вялая борьба. Мир у себя дома никогда не был легким делом в раздираемом ссорами Константинополе, где любой религиозный спор усугублялся человеческой жадностью и честолюбием и множился благодаря замысловатому смешению народов, населявших восточную столицу. В 532 году город едва не был разрушен восстанием Ника – крупнейшим бунтом в истории Константинополя и Византии. Он начался ссорой двух противоборствующих группировок на ипподроме – синих и зеленых. Юстиниан, которому помогал его прославленный полководец Велизарий, а также его супруга Феодора, справились с ситуацией весьма жестким способом, погрузившим город в страх и молчание. Феодора, кипрская куртизанка, но умнейшая императрица, в тот раз продемонстрировала больше мужества, чем ее супруг, в какой-то момент решивший бежать из города. Тогда она заявила: «Бегство, даже если когда-либо и приносило спасение, недостойно. Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо. Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой. Если ты желаешь спастись бегством, государь, это нетрудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы спасшемуся тебе не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – лучший саван». Было много споров о разумности политики византийского императора VI века, отвернувшегося от проблем, существовавших в Азии и на Востоке, чтобы начать грандиозный проект на обломках Западной Римской империи. Достоинства и недостатки этой политики еще долго будут обсуждаться. Они четко изложены в труде Кирилла Манго о Средневековье. «Обычно Юстиниана осуждают за то, что он распылил ресурсы империи ради претворения в жизнь собственных колоссальных амбиций, и за то, что он якобы пренебрегал насущными интересами государства, расположенного на Востоке, устремившись на повторное завоевание Запада, которое на поверку оказалось эфемерным. Едва ли стоит отрицать, что Юстиниан имел чрезвычайно возвышенное представление о собственной миссии, но осуждать его за это – значит требовать от него дара предвидения, которого никогда не было у политических деятелей. В действительности, проанализировав политическую ситуацию на Западе в начале VI века, мы согласимся, что Юстиниан оценивал ее довольно проницательно. На Западе царил хаос, и Юстиниан, возможно, видел то, что впоследствии осознали современные историки. Речь идет о том факте, что вандалы, правившие Северной Африкой, остготы, правившие Италией, вестготы, правившие Испанией, и даже франки, завоевавшие Галлию, всего лишь пируют на руинах римской цивилизации…» К этому можно добавить, что довольно просто, оглядываясь назад, утверждать, что Юстиниан должен был сосредоточиться на восточных границах и забыть о Западе. Кроме того, он должен был понимать, что не сможет удержать то, что истребовал обратно. Однако нет никаких оснований полагать, что при жизни Юстиниана не казалось возможным восстановление законности и порядка, равно как и древней западной столицы. Иными словами, он вполне мог рассчитывать объединить все Средиземноморье под властью одного императора. Легкость, с которой он добился своих первых успехов против варваров, вероятнее всего, укрепила в нем эту веру. Если территорию легко вернуть, наверное, ее легко и удержать. Велизарий, под командованием которого была снова захвачена такая большая часть Запада, уже доказал свои способности при подавлении восстания Ника и в персидской кампании. Посланный в Африку против вандалов, он добился полного успеха к 534 году, захватив Карфаген и отдав весь регион под византийское правление. К сожалению, мавров и берберов, которые уже испытывали вандалов на прочность, было намного труднее контролировать. В конечном счете вся Северная Африка снова вышла из сферы влияния империи. Но пока ничего не мешало Юстиниану выполнять другие проекты – очистить Сицилию и Италию от готов. Сицилия оказалась в руках Велизария и его византийских солдат практически без борьбы. Другое дело – Италия. Хотя сначала великому полководцу сопутствовал успех, и через шесть лет после взятия Карфагена он вошел в Рим, последовало несколько тревожных лет. Византийские линии связи были слишком растянуты, и с появлением удивительно способного готского лидера Тотилы снова началась война. Однако в 540 году создалось впечатление, что мечта Юстиниана стала явью. Большая часть Африки находилась под византийским управлением, юг Испании вернулся в империю, а Велизарий и его армия обосновались в Риме. Византийский флот почти полностью контролировал Средиземное море. Впервые после вторжения в Северную Африку Гейзериха сто лет назад по всему морю возобновилась нормальная торговля. Даже если амбиции Юстиниана превосходили возможности империи, даже самые предубежденные его противники признавали, что ему удалось добиться удивительных успехов. Юстиниан внес и другой вклад в развитие средиземноморского мира. Следует отметить выполненную им кодификацию римского права и строительство храма Святой Софии в Константинополе. Этот собор дал вдохновение строителям многих аналогичных сооружений по всей Европе и на Востоке. Однако при жизни Юстиниана заслуженную славу ему принесла систематизация и упрощение бесчисленных законов, которые создавались веками. Огромные расходы на западную экспедицию Юстиниана привели к такому росту налогов, что византийский сборщик налогов стал объектом жгучей ненависти по всей империи. Особенно это ощущалось на Западе, где враждебность населения к императору и Византии по большей части объяснялась налоговым гнетом, от которого страдали сицилийцы и итальянцы. В том, что народы древних римских провинций впоследствии неохотно поддерживали византийцев против ломбардов – последней волны тевтонских завоевателей, в конечном счете подчинивших значительную часть Италии, в какой-то степени виноват византийский сборщик налогов или император и чиновники, его пославшие. Как стало ясно в последующие века, при сильном налоговом гнете население постепенно становится враждебным к правительству и пассивным к иностранным завоевателям. Храм Святой Софии – одно из величайших достижений правления Юстиниана, которое до сих пор восхищает умы и сердца людей. Он напоминает об императоре, который, пусть даже ошибался в своих территориальных амбициях, все же был одним из самых выдающихся людей своего времени. Церковь, которая раньше стояла на этом месте, была разрушена во время восстания Ника, и Юстиниан решил – чтобы возвеличить самого себя и заодно установить мир в раздираемом ссорами городе, – что новый храм должен превзойти все прочие храмы в христианском мире. Византийский историк Прокопий рассказывает, что «император, не обращая внимания на расходы, продолжал строительство, собирая ремесленников отовсюду. Анфимий из Тралл был самым искусным строителем не только из всех живущих, но и из тех, кто жили до него… С ним работал еще один умелый строитель – Исидор из Милета». Храм строился шесть лет. И когда огромные двери, скрипнув, открылись, приглашая императора и прочих людей войти внутрь, и когда вошедшие узрели внутреннее убранство храма, печаль покинула сердца всех пришедших в него и увидевших, как солнце осветило великолепие храма». Говорят, что Юстиниан воздел руки к небу и воскликнул: «Слава Богу, который позволил мне завершить эту работу! Я превзошел тебя, о Соломон!» Юстиниан умер в 565 году в возрасте восьмидесяти трех лет. Он попытался совершить невозможное – объединить весь средиземноморский мир в одну структуру. Эта мечта была слишком амбициозной, но, по крайней мере, благородной. Уже через несколько лет после его смерти Византия снова ввязалась в войну с Персией. Несмотря на некоторые ранние успехи византийцев, персидские армии впоследствии сумели разграбить древние провинции империи, дойдя в северном направлении до Анатолии. Тем временем воинственное кочевое племя аваров двинулось на юг, желая обосноваться на равнинах Венгрии. В результате преемникам Юстиниана пришлось выплачивать дань, чтобы они оставили в покое имперские территории. Временные достижения Юстиниана в Италии были сведены к нулю, когда ломбарды, вытесненные со своих территорий аварами, вторглись в Италию. Уже к концу VI века они завладели половиной полуострова. Качели раскачивались взад-вперед – то персы одерживали верх на Востоке, то византийцы возвращали утраченные обширные территории – Египет, Сирию, части Малой Азии. Не единожды судьба Константинополя и всей империи зависела только от флота. В 626 году город оказался под угрозой объединенных сил аваров, славян и булгар, в то время как персидская армия оккупировала Халкидон, что на противоположном берегу Босфора. Только выраженное превосходство имперского флота, в котором были лучшие корабли, лучшие мореплаватели и «секретное оружие» – греческий огонь, не позволил грозному альянсу уничтожить раз и навсегда Римскую империю Востока. Вскоре после совместной атаки персов и аваров на город Константинополь – это был один из самых опасных моментов в его долгой и полной опасностей истории – император Ираклий изменил обстановку и на какое-то время обезопасил восточные границы империи. Вторгшись на территории Персии, он разбил персидскую армию в сражении у древней столицы Ниневии. В 628 году правитель Персии был убит, империя Сасанидов рухнула, и Ираклий мог по праву считать, что он восстановил и обезопасил Византийскую империю в масштабах, невиданных со времен Юстиниана. Все потери прошлых лет были возвращены его преемниками. Малая Азия, Египет и Сирия были освобождены от персидского владычества и вернулись в Византийскую империю. Освобождение Иерусалима и возвращение в свой древний дом самой ценной из всех реликвий, Святого Креста, создало видимость стабилизации положения христианской империи Нового Рима в Восточном Средиземноморье. Когда Ираклий в 629 году с триумфом вернулся в Град Божий, действительно казалось, что мечта Константина все еще достижима. Хотя Запад уже давно отпал, сгинув в руинах и варварстве, здесь, на дальнем краю Средиземноморья, Восточная Римская империя процветала, игнорируя азиатов, аваров и примитивные русские племена. Когда в храме Святой Софии были зажжены все свечи, и народ собрался, чтобы вознести благодарственную молитву Богу за успехи императора на полях сражений, создалось впечатление, что стихотворение Павла Силенциария, посвященное восстановлению храма, бледнеет перед действительностью: «Пространство церкви пронизывают лучи света, изгоняя облака тревог и наполняя душу радостью. Священный свет радует всех. Даже моряк, ведущий свой корабль по волнам, оставив позади вздымающиеся волны бурного Понта, и прокладывающий курс между скал и утесов, страшась опасностей ночного путешествия, – возможно, он покинул Эгейское море и ведет корабль против враждебных течений в Геллеспонт, с тревогой ожидая шторма из Африки, – плывет не на свет Полярной звезды или кружащей Медведицы, а на божественный свет храма. Он указывает моряку путь в ночи, как лучи Фаросского маяка на берегу Африки, а также ведет к живому Богу». Надежды, пробужденные успехами Ираклия и триумфом византийского оружия на Востоке, оказались недолговечными. Власть Персии была сломлена, и в последнем из великих конфликтов, коих было немало на протяжении вековой вражды между персами и греками, одержали верх греки. Но среди песков Аравийского полуострова уже родился новый враг Константинополя, римского правления и всей христианской Европы. Он креп и набирался сил. Пока в 614–627 годах с переменным успехом шла борьба между Византией и Персией, в Аравии достигла зрелости одна из ключевых исторических личностей, сыгравшая судьбоносную роль в истории человечества. Мухаммед, родившийся в 570 году – через пять лет после смерти Юстиниана, – бежал из Мекки в 622 году после столкновения со своими согражданами относительно идолопоклоннических практик. В этом году Ираклий как раз начинал свои персидские кампании. Однако он вошел в историю как год хиджры. Именно он стал началом новой эры. Именно с этого года миллионы людей по всему миру ведут отсчет всех мировых событий, в отличие от христиан, ведущих отсчет от Рождества Христова. Однако вызов, брошенный христианскому календарю, – ничто в сравнении с масштабной военной кампанией, которая полностью изменила облик стран, окружавших Средиземное море. Глава 4 Вторжение арабов Много разных обстоятельств – и не последним из них была религия, которую проповедовал Мухаммед, – сложилось, чтобы придать арабской экспансии фантастической силы импульс. Ничего подобного история еще не знала. Всего лишь за пятьдесят лет – в 630–680 годах – арабы заняли обширнейшие территории, изменив образ жизни людей на Среднем Востоке, в Леванте, в Северной Африке. В Леванте и на Среднем Востоке отчаянное противостояние между Византией и Персией ослабило обе стороны. Хотя византийцы в конечном счете победили, они не сумели удержать свои восточные территории, на которые наступал сильный и честолюбивый враг. В самой Персии крах Сасанидов оставил опасный вакуум, который довольно скоро был заполнен. На первый взгляд трудно понять, почему пустынный и не имевший никакого значения для сельского хозяйства Аравийский полуостров неожиданно приобрел такое важное значение, даже если бы арабы неожиданно не начали столь масштабную экспансию. Однако география, как в случае с Делосом и крошечным Мальтийским архипелагом, нередко компенсирует отсутствие материальных и минеральных богатств. Сэр Джон Глабб в своем труде «Великие арабские завоевания» указывает, что «тогда, как и сейчас, влияние Аравии являлось следствием ее географического положения – полуостров отделяет Индийский океан и Южную Азию от Средиземного моря и Европы. Восточная торговля была так же важна для Византийской империи в VI и VII веках, как для Западной Европы в XX веке, и этой торговле могла благоприятствовать или мешать любая сила, имеющая влияние на Аравийском полуострове и Красном море. Тайна муссонов была раскрыта в 45 году греческим мореплавателем Гиппалом, после чего завязалась оживленная торговля между Индией и Римской империей. Суда плавали непосредственно из Бомбея и даже с побережья Южной Индии…» Поскольку воды Красного моря кишели пиратами и навигационными опасностями в виде подводных рифов, суда разгружались в Адене или на побережье Йемена. Далее их везли по суше в главный распределительный центр Аравии Эйлат. Именно этот наземный караванный путь придал Аравии особую важность для средиземноморского мира – из Эйлата пути расходились в Египет и Сирию. Александрия стала главным портом для восточных товаров внутреннего моря. Из Дамаска грузы везли или в Газу, или в другие порты побережья, или по суше в Халкидон – а значит, и в Константинополь. В XX веке потоки нефти из Аравии и Персидского залива приобрели большую важность для экономики Европы и средиземноморского мира, но в тот исторический период их место занимали грузы из Индии и с Востока. Враждебная сила, занявшая Аравийский полуостров, могла прервать практически все торговые связи с Востоком. В 632 году, когда Мухаммед умер, его авторитет едва ли выходил за пределы Хиджаза (примерно от Эйлата на севере до мыса Рас-Хали на Красном море, к югу от Мекки). Но огонь, зажженный им в сердцах обитателей пустынь, горел на протяжении многих десятилетий, изменив не только религиозные верования миллионов людей, но также всю структуру Восточного и Южного Средиземноморья. Новая вера – ислам – сама по себе не была революционной. Она включала элементы иудаизма и христианства, а также черты старого политеизма, ранее распространенного в Аравии. В то же время она утверждала, что эти вроде бы несовместимые ингредиенты полностью изменены и очищены благодаря тому, что вошли в послание пророка. Аналогично тому, как христианская церковь использовала греческую философию и некоторые мистические религии Востока, а также включила в свой календарь ряд языческих праздников, так и религия, провозглашенная пророком Мухаммедом, не отвергала полностью все, что существовало до нее. Она преобразовала старые составляющие или утверждала, что сделала это. Ее коренным отличием от иудаизма и христианства было то, что ислам – религия воинов. Рожденные в глубине пустыни слова, которые, по утверждению Мухаммеда, ему сообщил архангел Гавриил, были в своей яростной простоте близки и понятны кочевникам-бедуинам, находившимся на племенной стадии развития. Они хорошо поняли наставления Корана: «Сражайтесь на пути Божьем с теми, кто сражается с вами, но не будьте несправедливы, потому что Бог не любит несправедливых. Убивайте их, где ни застигнете их, изгоняйте их, откуда вас они изгнали, искушение губительнее убийства… Вам предписана война, и она вам крайне отвратительна. Но может быть, что вы чувствуете отвращение от того, что добро для вас, и любите то, что зло для вас; Бог знает, а вы не знаете» (здесь и далее перевод смыслов Г. Саблукова). В то же время ислам, по своей сути, не был агитационной, приглашающей религией. Вовсе не с целью обратить как можно больше людей в ислам арабы покинули свой дом. На самом деле в завоеванных ими странах они проявляли явно выраженную терпимость к религиозным практикам иуде ев и христиан. Экономические условия Аравии, так же как другие факторы, подтолкнули этих суровых воинов к опустошительным рейдам на восточные территории Византии. Правда, новая вера дала арабам одну очень важную вещь – единство. Племена, которые веками сражались друг с другом в пустыне, теперь были объединены новой страстной монотеистической верой. В последние годы правления успехи византийского императора Ираклия в борьбе против персов были сведены к нулю. В 636 году он потерпел поражение от арабских армий. Сирия была утрачена для империи. Месопотамия оказалась в руках захватчиков в следующем году, а в 639 году арабы подошли к границам Египта. Александрия, уникальное творение великого завоевателя, которое, словно в зеркале, отражало неразбериху, теологические конфликты и изящество христианской мысли в течение почти шести столетий, в 642 году сдалась арабскому завоевателю Амру. После ухода византийцев из Египта великий город Фароса пришел в упадок, который продлился тысячелетие. Существовало одно важное различие между религией, которую проповедовал Мухаммед, и христианством, развившимся в таких крупных городах, как Александрия и Византий. Вопрос, тревоживший бесчисленное количество христиан, ответственный за раскол христианства на разные секты, заключался в следующем: «Как человек может быть связан с божественным?» Проблема, как создать через Христа, а потом, в меньшей степени, через святых лестницу между землей и небесами, вызывал самые страстные споры в старых христианских сообществах. Фостер в «Александрии» отмечает: «Можно утверждать, что этим вопросом задаются все религиозные люди, и в нем нет ничего особенно александрийского. Но нет. Он никогда не возникал и не задавался в исламе, вере, которая смела город, и физически, и духовно, в море. «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его», – утверждает ислам, заявляя о ненужности посредника. Человек – Мухаммед – был избран, чтобы сказать нам, кто такой Бог и чего он хочет, и на этом все кончается, оставляя нас перед лицом Творца». До сегодняшнего дня мусульманину – будь то турок, алжирец, араб или пакистанец – не нужен священник-посредник, чтобы заступиться за него. Ему, в общем, не нужна даже мечеть, в которой он мог бы выказать свое уважение Создателю. Ему вполне достаточно коврика в пустыне, на земляном полу хижины или деревянном полу квартиры. Аллах, Бог Мухаммеда, – это божество силы, а не любви. Он может смягчить свое неумолимое правосудие милосердием, но не является любящим в христианском смысле этого слова. В его связи со своими почитателями нет любви. Он требует от них покорности. Но возвратимся снова к Фостеру. «Ислам, сильный своим отрицанием любви, был единственной системой, с которой этот город [Александрия] не смог справиться. Он не давал простора для маневра. Его символы, его эманации и эпохи, его разные Иисусы – ортодоксальный, арианский, монофизитский и монофилитский – ислам отверг их, как ненужный хлам, который лишь отвлекает истинно верующего человека от Бога». Религия пророка приняла суровость жизни и никогда не утверждала, что такое положение можно изменить или что кодекс поведения, основанный на любви, изменит безжалостность мира. Ислам – более простая и прагматичная религия, чем христианство, и в этом ее сила. О ее создателе Эдвард А. Фримен писал в «Истории и завоеваниях сарацин»: «Назовите его пророком, реформатором или самозванцем – как угодно, все равно погонщик верблюдов из Мекки, покоритель Медины, возвышается над любым человеком, чье имя присутствует в истории Востока. Нигде в истории мы больше не найдем столь могущественного влияния личного посредничества простого смертного». Жители пустыни, арабы, не имели природной тяги к морю. Сначала, после завоевания прибрежных регионов и городов, они взирали на все окружающее с непреодолимым подозрением. Когда было предложено строить флот, Амр ибн аль-Ас, покоритель Александрии, сказал: «Когда корабль стоит, он разрывает сердце; когда он двигается, он ужасает воображение. На нем сила человека уменьшается, а бедствия возрастают. Те, кто на нем, словно черви в бревне, и если он перевернется, они утонут». Несмотря на столь выраженную нелюбовь к морю, арабы – как вандалы и другие нации всадников – в конце концов вышли в море и стали искусными штурманами. Так же как римляне использовали военно-морские ресурсы и способности греков для продвижения своей территориальной экспансии, арабы нашли морской народ в Египте и Сирии. Они также получили торговые суда и военные корабли, судоверфи и морскую административную систему – все это было унаследовано от византийцев и римлян. Прошло совсем не много времени, и грозный арабский флот бросил вызов господству Византии. Используя захваченные острова Кипр и Родос как передовые базы, с которых можно угрожать эгейской торговле, арабы стали господствовать на обширных морских пространствах. Константинополь не единожды спасали только умелые действия флота и использование греческого огня. Разрушение торговли в восточной части Средиземного моря и потеря важной египетской провинции вынудили империю перейти к постоянной обороне. Норман Бейнс и Х. Мосс в «Византии» пишут: «Под угрозой вторжения Византийская империя приняла свою средневековую – окончательную форму. Дни Нового Рима, великой могущественной державы, прошли. Помимо Малой Азии и непосредственно прилегающих к столице территорий, у Византии остался только край северного побережья Средиземного моря. В VII веке византийские передовые базы в Испании были отданы вестготам, а Северо-Западная Африка в конце концов перешла в руки сарацин. Сицилия и Южная Италия, Великая Греция классических времен, все еще сохраняли преданность своим грекоговорящим правителям. Неаполь, Венеция и Истрия оставались в руках Византии, и благодаря ее положению в регионах Рима и Равенны, соединенным узким коридором, Новый Рим сумел предотвратить полное завоевание ломбардами Италии…» Тем не менее Константинополь и вся империя теперь если и не пребывали постоянно в состоянии осады, то, по крайней мере, постоянно ее опасались. Славянские племена сумели закрепиться на Балканском полуострове; римское и греческое население оказалось вытеснено на островки и удобные для обороны города адриатического побережья. Тем самым было нарушено наземное сообщение между Новым Римом на Востоке и Италией. Только византийское морское могущество позволяло двум разделенным половинкам империи оставаться на связи. Вскоре и в этой области ситуация изменилась – арабы освоились в непривычной для себя стихии.