– Судя по характеру повреждения, вы ударились об присоску типа вантоз. – Какую еще присоску? Вы что, вызвали меня сюда, чтобы издеваться надо мной?! – Боже упаси, Альбина Васильевна! Вот, взгляните, пожалуйста, на эти снимки… Потерпевшая дрогнувшей рукой приняла фотографии и впилась в них горящими любопытством взорами. Щечки порозовели, ноздри расширились, грудь взволновалась, того и гляди, в мастурбационный обморок грянется, извлекай потом ее оттуда силою чресл своих… Нет уж, благодарствуем. Достаточно одного раза! Лейтенант Рябько перевел взгляд с потерпевшей на столешницу. – Как видите, Аллочка, ваш внешний вид после изнасилования и внешний вид других его жертв разительно отличаются. Именно поэтому я и пригласил вас сюда, а не приехал к вам сам. Я не хотел, чтобы вам кто-нибудь помешал, – Рябько учинил паузу и понизил голос до заговорщицкого шепота, – сказать мне правду. Даю вам слово офицера, она останется между нами. Все по-прежнему будут думать, что на вас напал именно тот знаменитый маньяк, которого мы ищем. Лейтенант не без внутреннего профессионального удовлетворения заметил, как вздрогнула и напряглась Телешова, услышав о «правде», и, в полном согласии с методикой психологического давления, вперил в беззащитную женщину свой тяжелый аналитический взгляд, который, к слову сказать, и сам выносил с трудом. – Можно… сигаретку, – жалобно попросила Телешова, поспешно скрываясь под столом, вернее, под надуманным предлогом – подобрать оброненные в замешательстве снимки. Рябько слегка растерялся, никак после Штатов не мог привыкнуть к тому, что все еще находятся люди, добровольно травящие свой организм этим смертельным ядом. – Может, все-таки жевательной резинкой обойдетесь, Аллочка? – рискнул он предложить безвредный, по его мнению, заменитель. – Вот, пожалуйста, «Орбит», замечательная экологически чистая жвачка… – С устойчивым вкусом? – слабо усмехнулась Телешова, вновь занимая свое место напротив полицейского. – Раз пожуешь, всю жизнь от него не отделаешься? Спасибочки, не надо. Они туда даже сахарку жмотятся положить… Рябько, обескураженный столь дремучими претензиями к гордости американской пищевой промышленности, не сразу нашелся что возразить. Телешова, воспользовавшись заминкой, углубилась в тему. – Это все ихние ковбои виноваты: переняли у своих коров привычку вечно что-нибудь жевать, и весь мир перезаразили… Такого лейтенант снести уже не мог. – Высказанная вами версия, гражданка Телешова, совершенно не соответствует действительности, – сообщил он для начала. – Жевательная резинка для того и была изобретена, чтобы заменить жевательный табак, кстати, очень вредный для здоровья человека!.. Может, вы еще заявите, что дезодоранты были придуманы специально для негров, чтобы перебить присущие им от природы запахи пота, а потом их белые господа, одержимые завистью к своим ароматизированным рабам, и сами заразились этим средством опрыскиваться? – Да-а?! – пришла в изумление потерпевшая. – А я и не знала! Вот спасибочки, что просветили. Мужу расскажу, пусть попробует вам не поверить! Я-то думала, это французы расстарались, чтоб на баню не тратиться… Рябько крякнул и пошел стрелять сигарету. Однако заголосивший зуммер селекторной связи вынудил его вернуться. – Лейтенант Рябько, срочно к шефу! – Бегу! – И, обернувшись к заметно приободрившейся Телешовой, принужденно улыбнулся: – Я на пять минут… Выйдя из кабинета, крикнул детективам: – Юделевич здесь? – Здесь, – сказал Юделевич, выныривая из-за автомата с кока-колой. – Ты еще не бросил курить, Женя? – Наоборот, лейтенант, – ухмыльнулся детектив, – как раз сегодня я в очередной раз бросил не курить. – Очень кстати. Зайди ко мне, угости даму сигаретой и посиди с ней там до моего прихода. Только учти, если что, турну из органов за аморалку, – предупредил строго-настрого лейтенант, сокрушаясь в душе о прискорбном падении нравов среди отдыхающих: «Воздух здесь, что ли, такой, что бабы словно с цепи срываются, а мужики – как с болта? Или наоборот?» Шеф встретил его не поддающейся истолкованию улыбкой. – Садись и читай, – сказал он, протягивая лейтенанту раппорт. В раппорте сообщалось о некоем гражданине, чьи внешние приметы в точности соответствовали не только описанию наемного убийцы, получившему заказ на одного из самых видных бизнесменов побережья, но даже чья фотография, сделанная скрытой камерой, казалась рабской копией присланного Центром фоторобота. – Ну, что скажешь, сыщик? – поторопил шеф. Но сыщик ничего сказать не успел, – вновь включился селектор и возбужденным голосом Катерины Кирилловны доложил о неслыханном ЧП – перестрелке в отеле «Фанагория» между патрулем муниципальной полиции и группой неизвестных. – Есть жертвы, – добавила секретарша срывающимся голоском и, забыв отключиться, всхлипнула. – Погоди, погоди, – тряхнул головой шеф. – Ничего не понимаю! Ты же, Серега, говорил, что «Амфитрита» окончательно одобрена и утверждена в качестве… – Юрий Антонович! – вскричал Рябько. нервно вскакивая со стула. – Да о чем вы? Операция «Жатва» намечена ориентировочно на конец месяца!.. – Тогда я не понимаю… – Думаете, я понимаю? – подбодрил начальство лейтенант, пулей срываясь в направлении служебной автостоянки. 2 Ада Васильевна Охохонина почти всю жизнь (не считая, разумеется, естественных перерывов на детство, учебу, неудачное замужество и декретные простои для продолжения рода человеческого) проработала в гостинице. Сперва уборщицей, затем прачкой, горничной и, наконец, дежурной по этажу. Достичь столь высокого поста было непросто, шла она к этой вершине без малого двадцать лет. Каково же было ее возмущение, когда этот пост, в связи с очередной компанией властей по ущемлению прав простого народа, был официально упразднен, – якобы с целью расширения личных свобод постояльцев и приведения гостиничных порядков в соответствие с международной практикой, а на самом деле – для поощрения разврата и бесстыдства. Не найдя в себе душевных сил справиться с разочарованием и обидой, Ада Васильевна подалась в вахтеры на секретный завод, производящий металлические стружки класса «борт-воздух» для стратегических бомбардировщиков. И промаялась на это неблагодарной ответственной должности с год, пока на прежнюю работу не позвали. На прежней работе все оказалось по-новому. От здания в тридцать этажей до названия: была родная советская гостиница «Красный Черномор», а стала чужеземный пятизвездочный отель «Фанагория». Ада Васильевна поперваху как взглянула на чудо это, так чуть на завод не вернулась – несунов на проходной шмонать, да хорошо товарищи отговорили. Правда, удалось им это с трудом. Не догадайся старший администратор в конфиденциальном порядке сообщить, что она фактически будет все на той же должности, что и прежде, с теми же функциями, только соответствующая запись в трудовой книжке и в штатном расписании изменится, где она будет отныне фигурировать в качестве помощника начальника смены, отель «Фанагория» наверняка лишился бы опытного, проверенного кадра. Однако вскоре Ада Васильевна с горечью убедилась, что ее в очередной раз надули. Стоило ей как-то ровно в двадцать три ноль-ноль постучать в дверь номера, где по верным сведениям находились посторонние люди и, напомнив о правилах проживания, пригрозить милицией, как ей незамедлительно дали почувствовать всю шаткость и двусмысленность ее официального положения. Вы, сказали ей, кто? Помощник начальника смены? Вот и помогайте вашему начальнику, а в нашу личную жизнь не суйтесь! И пылающая гневом Ада Васильевна едва не совершила глупость, бросившись к телефону срочного вызова милиции. Хорошо, подруги оказались начеку: за руки схватили, от аппарата оттащили, здравым смыслом по-сестрински поделились. Ты что, Васильевна, совсем сдурела? Какая на фиг милиция, когда теперь полиция, которая за такой немотивированный вызов не только по головке не погладит, но еще и штраф на гостиницу выпишет, чтоб впредь неповадно было по старорежимным пустякам ее беспокоить. У тебя же этот штраф из зарплаты и вычтут, да еще и в черный список кляузниц занесут, если только с работы с волчьим билетом не погонят… А надо сказать, что с некоторых пор платить им стали так хорошо, что никто уже об увольнении по идейным соображениям не помышлял, по неидейным – тем паче. В том числе Ада Васильевна, хотя ей, конечно, претило вкалывать, не покладая бдительности, на какого-то там дядю, вместо того чтобы на родное государство. И опять Ада Васильевна была вынуждена обиду свою проглотить из, стыдно сказать, низких материальных соображений. Потому как, поддайся она праведным чувствам, не поступись классовым сознанием, кто бы оплатил учебу старшенькой в Экономическом Колледже? Извините, но на грошовые алименты ее бывшего мужа, сбежавшего за длинным тугриком в какой-то Богом забытый Непал, нынче в Южноморске и недели не прожить – так, чтобы не хуже чем у людей… В общем, пришлось бедной Аде Васильевне новую специальность осваивать, именно ту, что у нее в трудовой книжке значилась: помогать начальнику смены с толком руководить горничными, посыльными да лифтовыми; о непорядках докладывать, упущения примечать, дисциплину труда на высоком уровне международного сервиса поддерживать. Но старая закваска есть старая закваска, никуда она не делась, все навыки вот они, тут, возле души, рядом с сердцем обретаются. Хотела Ада Васильевна того или не хотела, но она автоматически отмечала все нарушения старорежимных порядков: и кто кого к себе привел, и сколько часов сверх положенного там остался, и в каком номере после одиннадцати вечера шумели по пьяному делу, и где запрещенными электроприборами втихаря пользовались, и так далее, и тому подобное… С девушками по вызову она еще как-то мирилась – скрепя сердце, стиснув зубы и обязательно убедившись в наличии у этих шлюх свидетельства об окончании курсов сексуального обслуживания населения. Но вот с тем, когда мужик мужика к себе водит, ее высоконравственная натура мириться наотрез отказывалась, и таким постояльцам она как могла, так и вредила. То неурочным телефонным звонком от греха содомского отвлечет, то, перевернув табличку с наглой просьбой «не беспокоить», горничную в номер под предлогом уборки кайф их мерзопакостный сглазить направит… Одним словом, спуску она этой публике не давала, чистоту гетеросексуальных нравов в постояльческих массах в меру сил и возможностей блюла. Вот и сейчас Ада Васильевна, следуя по своим делам коридором седьмого этажа, краем бдительного ока заметила, как трое приличного вида молодых людей – строго одетые, коротко стриженные, без серег в ушах, без помады на губах, – зашли в номер, занимаемый одним парнем, как к себе домой. Ада Васильевна от такого нахальства аж взопрела. Ну ни на кого, блин, нельзя положиться! А еще в костюмчиках с галстучками – интеллигенты вшивые, пидарасы пассивные! Ну, нет, фуюшки, она этого так не оставит. Чтобы в ее смену всякая прилизанная шелупонь извращенческие групповухи устраивала у нее под носом – никогда! Засуетилась бедная женщина, занервничала несчастная, не зная, что конкретно предпринять, какую меру пресечения выбрать. Но суета ее была недолгой, колебания – непродолжительными; осенило ее: номер-то не ихний, кто они – неизвестно, лично она эти рожи видит впервые. А что проходимцам может понадобиться в чужом номере? Правильно: кража, грабеж, криминал! Звонить гостиничному детективу – только зря время терять. Допустим, он обедает, допустим! И повеселевшая Ада Васильевна кинулась опрометью к телефону срочного вызова полиции. Караул! Обирают средь бела дня несчастного постояльца!.. Ну, погодите, пидарасики, она вам покажет, как над матушкой природой коллективно издеваться! Полицейские – двое здоровенных патрульных в ладной синей униформе и в ковбойских шляпах, – прибыли буквально через три минуты, и, не мешкая, направились к указанному номеру. Держа руки на кобурах с револьверами, стали по бокам входной двери и вежливо позвонили. – Кто там? – спросил притворный сонный голос. – Полиция, – ответила полиция. – Зачем? – удивились за дверью. – Откроете – скажем, – объяснили полицейские. – Открывайте, не заперто, – пригласили из-за дверей. Полицейские мигом вооружились, нажали на ручку, толкнули ногой дверь… И тут началось нечто невообразимое. Сначала послышалось два хлопка, словно две бутылки шампанского откупорили. Один полицейский схватился за плечо, а другой, заведя руку с револьвером в проем, загрохотал им так, что у Ады Васильевны моментально уши заложило. Раненный тем временем сполз по стене и попытался помочь напарнику, но оружие выпало у него из рук, сам он завалился на бок, а из-под него медленно выкатилась тоненькая струйка крови. Ада Васильевна закричала, но с места не сдвинулась. Не могла, ноги хоть и держали ее, но повиноваться отказывались. Кто-то, схватив ее за руку, грубо толкнул к стене. Стена швырнула ее на пол. Ада Васильевна увидела еще двоих в ковбойских шляпах, спешащих к злополучному номеру. В это время проем двери огрызнулся целой серией хлопков, ящиком шампанского. Один из вновь прибывших, рявкнув в ответ с обеих рук, вдруг выпрямился, просиял и загремел всей своей дородной тушей на пол. Аду Васильевну стошнило, и она уже не видела, как одетые во все черное, с непроницаемыми шлемами на головах, вооруженные автоматами детины стали врываться в соседние номера, перекрывая преступникам пути отхода. Затявкали гранатометы слезоточивым газом, заговорили автоматы. Отвечал ли номер своими смертоносными хлопками, расслышать в этом аду было невозможно. Выблевав весь свой нехитрый харч (пирожок с капустой да чай с марципановой булочкой), Ада Васильевна, как была на четвереньках, так и поползла прочь, плача, икая и орошая ковролит горячей мочой, казавшейся ей собственной кровью. Не дойду, истеку, скончаюсь, – причитала она, и всхлипывала так горько, как только могла. Но об оборзевших в конец педерастах ни словом не обмолвилась… Ворвавшиеся в номер собровцы обнаружили в истерзанной гостиной два трупа с многочисленными огнестрельными ранениями. Третий преступник находился в спальне, тоже напрочь мертвый. Зато четвертый пребывал в задумчивой нерешительности: то ли отвалить на тот свет, то ли причалить к этому – оба берега казались ему одинаково отвратительными. С большим трудом лейтенанту Рябько удалось уговорить разъяренных потерями ребят пощадить раненого, подпустить к нему врачей скорой помощи, дабы этот гад выжил и вывел их на главарей. Наконец собровцы, вняв лейтенанту, пнули в последний раз безжизненное тело и бледные, преисполненные профессиональной решимости эскулапы склонились над пострадавшим. Рябько, услышав посторонний шум, вышел в коридор. Раненых полицейских, из которых один находился в тяжелом состоянии, уже унесли. Из дверей номера, расположенного по другую сторону коридора, выглядывал какой-то ухоженный мужчина в шлафроке при галстуке бабочкой и допытывался у хмуро косившихся на него полицейских сварливым квакающим голосом: «Полагаю, вы осознаете, что испортили мне всю сиесту?» Повторив свой нешуточный вопрос раза три подряд по-английски, но, не добившись никакой реакции, он задал его на неплохом испанском, после чего прибегнул к исковерканному французскому. Заметив в глазах лейтенанта проблеск понимания, мужчина обратился непосредственно к нему, вновь перейдя на родное наречие. Лейтенант помедлил, смерил иностранца сочувственным взглядом, взвесил давно готовый ответ на аптекарских весах мудрости, осторожности и толерантности, и, мило улыбнувшись, удовлетворил законное любопытство интуриста: – Fuck off son of a bitch![78] 3 И какую только гадость не называют работой! Убийство, зачатие, производство абортов, произнесение высокопарных мерзостей о доблестях, о подвигах, о славе, сочинение дебильных реклам, подлых газеток, дефективных бестселлеров… Да мало ли что еще в век узкой специализации может удостоиться этого великого звания – работа! Чем дальше в лес, тем больше щепок, тем уже их назначение: на растопку, на лучину, на карандаши, на зубочистки, занозы, опилки… Недалек тот день, когда дружная семья отоларингологов распадется на знатоков правого уха, экспертов левой ноздри да умельцев среднего горла… Не избежали гибельных веяний и спецслужбы. Давно уже прошли времена таких мастеров широкого профиля, как Джеймс Бонд, Мата Хари, Вильгельм Штибер. Вместо них появились агенты влияния, агенты воспитания, агенты-провокаторы, агенты-дезинформаторы, агенты-организаторы плановых провалов, наконец, агенты-обживатели явочных квартир. Последних кое-кто из не шибко сознательных высокомерно сравнивает с разнашивателями новой, безжалостной к мозолям обуви. Злостная клевета, не стоящая опровержения! Трудно переоценить значение хорошо организованной, мастерски обжитой, искусно вписанной в окружающую реальность явочной квартиры с основательно и детально проработанной легендой ее хозяина. Те агенты, которым доводилось оставаться одним, без всякого прикрытия в чужом враждебном городе, могли бы рассказать немало интересного и поучительного о том, чем была и что для них значила надежная конспиративка. Но они, к сожалению, хранят молчание, – не то из ложной скромности, не то из страха нарушить подписку о неразглашении. Ну, да и без их откровений всем знающим, думающим и разумеющим ясно, что занятие это почтенное, требующее от агента предельной самоотдачи и беззаветной преданности любимому делу. Итак, место, время и обстоятельства определяет главный режиссер. Он же уточняет контуры требуемого образа или, попросту говоря, перечень того, чего не должен агент, вошедший в образ, себе позволять. А вот дальше начинаются детали, которых ни один режиссер предусмотреть не в состоянии. Полный простор для творческих мук талантливого исполнителя. Необходимо так насытить образ нюансами, чтобы и легенда не пострадала, и реальность не отторгла его как чуждый своему хаотическому естеству элемент. Было время, когда в конторе совершенно не брали в расчет индивидуальных особенностей, психических склонностей и общего образовательного уровня исполнителей. Нередко случалось, что обживателя, который не посрамил бы родной конторы, обживая Версаль или Букингемский дворец, посылали обживать какой-нибудь медвежий угол под видом злостного неплательщика алиментов со всеми сопутствующими данному социальному типу пороками: диким пьянством, внебрачными половыми связями и стремительно люмпенизирующим интеллектом. И хотя исполнение подобных ролей оплачивалось достаточно щедро, мало находилось охотников до них среди истинных профессионалов. Те же, которые находились, и даже чувствовали именно в исполнении подобных ролей свое призвание, как правило, не подходили конторе, поскольку в большинстве своем почти не отличались от персонажей, в которых должны были искусно перевоплощаться, а значит, не заслуживали высокого доверия. Личина и лицо сливались и перемешивались у них настолько, что человек уже не способен был сам себя идентифицировать: то ли он агент, прикидывающий хроником, то ли наоборот, хроник, косящий под какого-то там агента. Тут начиналась иная мука, иной предел. А именно: как исполнителя одного-единственного амплуа подтянуть до общих требований главного режиссера по части минимальной сообразительности? Да еще и умудриться сделать это так, чтобы усвоенный минимум не выдал агента с головой, превзойдя тот низкий интеллектуальный уровень, который следовал из легенды. Постепенно к пониманию относительности всеобщей моды пришла и контора, и принялась, поначалу робко, непоследовательно, а затем все смелее и определеннее, отдавать предпочтение агентам пусть и неяркого, зато надежного универсального дарования. Конкретнее выражаясь, видных юродивых, скандальных художников и политизированных проповедников вечных ценностей стали теснить на теплых от насиженности местах скромные труженики интеллигентстких профессий – бухгалтеры, коммивояжеры, библиотекари, нотариусы и застенчивые авторы непритязательных детективов (из тех, что и Джеймса Бонда не выдумают, но и каким-нибудь непостижимым Раскольниковым не огорошат). Вот в подобного рода ролях и поднаторел за долгие годы безупречной службы Вадим Петрович Солипсинцев, сделавшийся по велению свыше простым южноморским обывателем, владельцем типично холостяцкой по здешним меркам (гостиная, спальня, кухня, ванная) квартиры в кондоминиуме. Только прибыв, разместившись и осмотревшись, Вадим Петрович понял, почему некоторые из его коллег с такой откровенной завистью отнеслись к его новому назначению. Вадиму Петровичу всегда нравилось думать о себе не как о секретном агенте определенного профиля, но как о джентльмене средней руки, удачно пристроившим свой капитал и ведущим спокойную, размеренную жизнь утонченного рантье, – ценителя искусств, литературы и красивых женщин. Прежние его задания и легенды редко способствовали пестованию в себе этой невинной слабости – склонности к отвлеченным фантазиям. Скорее наоборот, часто заставляли его помимо воли закалять характер, в том числе и по части восприятия жизни такой как она есть (а не такой как кажется, – какой бы они ни казалась), что, понятно, пагубно сказывалось и на самой фантазии и на степени ее отвлеченности. Обстоятельства, надо отдать им должное, не раз подводили Вадима Петровича вплотную к пограничной ситуации ложного выбора, вынуждая прибегать к жесткому аутотренингу самого последнего разбора (жизнь – не сахар, Бог – не фраер, водка – не вода, я – не пальцем деланный сукин сын). Словом, некоторые из прежних командировок едва не превратили Солипсинцева в законченного мизантропа, – из тех, что мало в ком нуждаются, кроме себя, да и в себе испытывают потребность лишь изредка, в виде неприятного исключения из правил. Естественно, что от какого-то заштатного Южноморска Вадим Петрович ничего хорошего не ждал. Сам он просился в Петербург или, на худой конец, в столицу Восточной Пруссии – Калининберг, но, как это часто бывает, начальству и на сей раз оказалось виднее и в Питер отправился тот, кто мечтал о побережье Черного моря… Солипсинцев прибыл в Южноморск ночью, пылавшей заревом реклам отелей и ночных клубов, и поначалу решил, что, либо он что-то перепутал с рейсами в аэропорту отправления, либо экипаж, пилотировавший их самолет, залетел куда-то не туда – значительно западнее, чем ему по его подорожной надобности требовалась. Следующий сюрприз поджидал его в виде швейцара, предупредительно распахнувшего дверь парадной, услужливого мальчика-посыльного, подхватившего его багаж и радушного председателя кондоминиума, встретившего новосела цветами и шампанским. Мелькнула мысль, что держать в таком доме конспиративку – по меньшей мере, неосторожно, но Вадим Петрович быстренько прогнал нахалку. Когда же утром он обнаружил гостиную плещущейся в ярком солнечном свете, набор молочных продуктов за дверью и посыльного, ожидающего ценных указаний в уставленном зеркалами и выстеленном коврами вестибюле, то понял: Южноморск – это именно то, что нужно джентльмену средней руки, удачно пристроившему свой капитал и намеревающемуся вести утонченную жизнь ценителя всего изящного и респектабельного, в том числе, или, прежде всего, – размеренности и определенности здоровых привычек, присущих его классу. Обрадованный таким открытием, Вадим Петрович хотел, было, тут же набросать примерный распорядок дней недели, но вовремя одумался, вспомнив, что джентльмены средней руки терпеть не могут спешить и опережать события. Они все делают основательно и в срок. И прибыв на новое место, прежде всего, знакомятся с его достопримечательностями: почтенными клубами, приличными ресторанами, съестными лавками и надежными прачечными. Чем дальше какой-нибудь объект от дома, тем меньше у джентльмена оснований уделять ему в первые дни особое внимание. Ближе всех оказался телефон, снарядивший посыльного в поход за свежей прессой…