Через пару дней пехтуру сняли с теплых насиженных мест и погнали куда-то на запад. На передок, наверное. Теперь уже мы занимали их дома, наконец, нагреемся. А долго тут пехтура квартировала, но все хорошее рано или поздно заканчивается. Еще через день, а это уже под Новый год было, в нашу деревню прибыли два неполных артдивизиона, в один из которых вошли и мы. Народу в деревне стало много, что удивило, но снабжение не хромало, еды хватало вполне. Орудий пока не было, да и, если честно, хотелось встретить Новый, сорок второй год не на фронте. А кому ж не хотелось бы? Мама прислала еще одно письмо, пишет, что и Васька, еще один мой брат, не миновал немецкой пули. Лежит в госпитале, в Горьком, тяжелое ранение в живот. Мама все переживает, как у меня, надо написать, порадовать, что со мной все в порядке. Оказывается, она знала, что я тоже был в госпитале, сообщили ей, а я-то скрывал. Отругала за то, что не сообщил, но желала, чтобы скорее поправился. А я и не сообщал ей потому, как действительно все было в порядке. Как ни пугал меня в госпитале военврач, рецидивов не было, а уж грохота я наслушался в последнее время. А маме хватает и без меня заботы, чего ее зря тревожить. * * * Новый, тысяча девятьсот сорок второй год мы встретили там же, на постое в деревне Проскурово. Артмастерские заканчивали ремонт наших гаубиц, да привезли еще пару штук, новеньких. Два дивизиона, что были тут расквартированы, уже полностью укомплектовали людьми и противотанковыми пушками, ждали только нас. И вот, девятого января, вся эта армада, почти в три тысячи рыл, тронулась с места. До целого артполка мы не дотягивали, все же только два дивизиона, но уже сила. Правда, непосредственно на фронте сражаться будут всего около тысячи, остальное обслуга. Господи, сколько же в армии дармоедов на один работающий ствол… Охренеть можно, и ведь никого не уберешь, все вроде как при деле. Но как бы хотелось всех этих юристов, финансистов и прочих в окопы посадить… Ну или на худой конец снаряды подавать, так дохлые все, с ограничениями через одного, не придерешься. * * * Топали вновь под Калинин, на этот раз, правда, будем его проходить. Немцев еще в декабре откинули от города, километров на тридцать, наверное, таким макаром, глядишь, и до Ржева скоро дойдем. Только бы не спешили, а то помню я, как фрицы умеют мастерски части с других участков снимать, да в нужное время бить, где нам не надо. Прибывшие последними в нашу часть бойцы сообщили о хороших изменениях на фронте. А конкретно, от Москвы наступление шло очень хорошо. Не было бездумного движения только вперед и плевать на фланги. Немцев отбросили, может, и не так далеко, как в моем времени, но зато шли более широким фронтом. Да и у нас, вон, может, не будет такой бойни, какой была Ржевская битва. Гибнут люди, конечно, на то и война, но, кажется, все идет к лучшему завершению этой фазы. Чуть позже станет ясно, чего мы добились за зиму, пока мне такой вариант больше нравится. Встали мы в этот раз очень удачно. Тут еще и от разбитого полка нам третьим дивизионом добавили три орудия, теперь вообще силища. Батареей, в которой был я, так и командовал Иванцов. Работать мы будем вновь вместе с батальоном пехоты, прям в центре. Это немного настораживает, всегда волнуешься за фланги, хоть и находишься в отдалении от линии фронта. Но в этот раз я лично видел всю нашу армаду, поэтому было немного поспокойнее на душе. По данным разведки мы в четырех километрах, это хорошо. Можем и по передку работать, и ближние тылы обстреливать. Началась служба. Стрельбы – это десятое дело. Сколько всего нужно делать окромя главного, стрельбы по врагу, обалдеть можно. Мороз чуть спал, около двадцати сейчас. После тридцати с лишним уже тепло кажется. Не зря в мемуарах встречались слова о том, что валенки – это наше стратегическое оружие. Мимо нас однажды провели пленных немцев, жалкое зрелище. Я вообще их мало видел ввиду специфики службы, но тут… Если честно, даже жалко стало. Настолько убого одетые солдаты просто не способны воевать. А ведь воюют. Видимо, боятся они в плен идти, так как столько натворили, пока добрались да этих мест, что и стоят до последнего. – Некрасов, иди сюда, – позвали меня как-то вечером в землянку к командиру батареи. Я находился рядом, поэтому явился мгновенно. – Вот что, Некрасов. Ты отличный наводчик, не знаю, что бы и делали мы без тебя… – началось с дифирамбов, как бы плохо не закончилось. – Извините, товарищ командир, чего я такого особенного делаю? – пожал я плечами. Был у меня один страх, что при полном составе батарей могут вспомнить, что я вообще-то заряжающий, а для меня это как приговор, я так полюбил панораму… – Вот что, я тут с командиром дивизиона наградные составлял, мы приняли решение повысить тебя в звании. Отныне ты младший командир. – Служу трудовому народу! – гаркнул я. А сам думал, с чего бы такая милость, сержантские лычки мне дарят? Да, объем мы выполняем большой, но ничего героического за мной нет. Вот сами командиры, те да! Ведь как ни крути, а они-то на передке всегда. Вон, пошли тут в наступление, вроде как пару деревень отбили, мы то что, просто собираем стволы, и вперед. Сколько сказали, на столько и продвигаемся. А командиры? Они ж в первых рядах идут, вместе с пехотой крутятся. Да уж, опасная служба. А иначе нельзя. Кто, как не командир, артиллерист, даст верные координаты? Вон мы тут стреляли пару дней назад. Пехоту нашу остановили возле речушки, немцы там берег сильно укрепили, не переправишься быстро, хоть речка и замерзшая. Так по команде с передка, именно от Иванцова, мы уже третьим снарядом накрыли минометную батарею врага. Причем первый снаряд полетел через пять минут. А когда выпустили каждым стволом по четыре снаряда, обороняться у немцев было некому. – Так что держи, младший сержант Некрасов, служи дальше так же хорошо, – встав, берет со стола какой-то кругляш и прикалывает его мне на грудь. – Это от нас лично, с лейтенантом Васильевым. За то, что не дал взводу умереть с голоду на пополнении. Иногда это важнее, чем служба на передовой. * * * Вау! Не к месту, конечно, это вражеское слово, но эффект тот же. Мне медаль дали, «За боевые заслуги». И тут я вновь вспомнил, я ведь и об этом писал кремлевским небожителям. Писал, что сильно обделяют нашего брата, простого солдата, наградами. Нет, конечно, не ради висюлек мы тут дохнем. Но как же человеку приятно получать хоть какое-то подтверждение того, что он тут делает важное дело. Что боец реально воюет, а не отсиживается в тылу, как некоторые. Блин, если это моя работа, то, как только окажусь в тылу, сразу пойму. Я ведь так и писал Сталину, что получают награды одни тыловики, а бойцы в окопе только вшей своих могут на себе разглядеть. Черт возьми, как же приятно-то! Кажется даже, что раз наградили, то ты что-то важное сделал, а не просто тут вшей кормишь. – Служу трудовому народу! – во второй раз прокричал я. – Извини, что не перед строем. Просто хотелось лично тебя поблагодарить, так как тогда не смогли. Еще раз спасибо. Мало ли что могло случиться, не найди вы еду тогда. От морального разложения на фронте никто не застрахован. А бойцы уже начинали бузить, я знаю. Все это могло привести к очень печальным последствиям. – Спасибо, товарищ командир, – ответил я на этот спич уже просто, не по уставу. Вижу, что командир сейчас от себя лично говорит, а не так, как должен. – Завтра перед строем, если время будет, мы обязательно объявим, и тебя в том числе, чтоб не обидно было. А вообще вы все молодцы! На следующий день и правда к обеду устроили построение и награждение. Густо, я бы сказал. Вместе со мной на всю батарею пришлось двенадцать наград. Это реально много. А если так во всей армии? Точнее, во всех армиях. Очень хорошо, я думаю, стимул у людей явно появится, а это положительно скажется и на дисциплине. Ведь как ни крути, а бойцы – обычные люди, все друг на друга смотрят, есть и зависть, куда же без нее. Говорю же, мы всего лишь обычные люди, со всеми нашими страхами, предрассудками и прочим. Написал маме письмо. Рассказал о многом, в том числе написал о награждении. Пусть порадуется, хороший она человек, добрый. Пожелал всем здоровья и просил писать мне. Письмецо вышло коротеньким, но для родных, думаю, и это хорошо будет, все ж я не с курорта пишу. А еще через неделю пришлось вновь писать. Просто к нам в полк заявились журналисты из армейской газеты, мы с ребятами уговорили их фотографа нас отснять. Те хоть и жаловались, что пленки мало, но все же сделали общее фото всей батареи. Хоть там и мелко будет, народу-то много, но родителям понравится. Фотки нам прислали быстро, фотограф отпечатал их прямо в Калинине, благо город был почти цел, жизнь в нем не останавливалась. Вот и пришлось писать еще коротенькое письмо и прикладывать эту общую фотку, где у каждого бойца лицо не больше ногтя. А меня вообще-то хорошо видно, хрен ли там, самый высокий я тут, выделяюсь на фотокарточке, искать не нужно. * * * В феврале войска подошли к Ржеву. И вот тут началось уже серьезное бодание с врагом. Немцы, гады, устроились так хорошо, что мы застряли. Не потому, что сил не было или боеприпасов. Нет. В городе много местных жителей оставалось, не все убежали, да и фрицы не отпускали. Вот мы и долбили их в час по чайной ложке. Стреляли только по стопроцентно разведанным местам. Хотя все равно, я думаю, люди страдали. Ведь такая мощная штука, как гаубичный снаряд, это вам не пуля. Нас расположили всего в двух километрах от города, это чтобы могли стрелять в глубину тылов противника. Что и делали регулярно. К немцам постоянно шла помощь, ее нужно было сокращать еще на подходах. Разведка у нас вообще молодцы, заходят так глубоко в тыл противника, что данные у нас отличные. Вот только и гибнет их очень много. Они и связисты – самые большие потери в полку. А их так просто не восстановить, это не в пехоту бойца взять. Тут научить нужно, да и чутье должно быть природное, иначе долго разведчик не протянет. Один у нас, вон, с самого начала с нами, только ранили один раз легко, а так из строя не выбывал, остальные меняются постоянно. А задачки им ставят… оторви и выброси. Как хочешь, а «языка» штаб требует регулярно, да еще не абы какого, а из нужного рода войск и места службы, тяжел их труд, очень тяжел. Жизнь хоть и на фронте, но текла размеренно. Как бы странно это ни звучало. Получили данные, отстрелялись. Закончились боеприпасы, ждем, меняем позиции. Холод вроде немного отступил, скоро весна, конец февраля уже довольно хороший, в отличие от конца декабря. На днях меня пометило чуток. Немцы в ответ на наш огонь прислали бомберы. Четыре «штуки» кружили недолго, мы хоть и с пулеметным, но все же с прикрытием, стояли. Но все же отбомбиться они смогли. Одна из бомб упала метрах в пятидесяти от орудия, осколки уже на излете были, даже щит не пробили, но я, блин, как раз в сторону отбегал, зацепило чуток в ногу. Осколок очень маленький, да еще и вошел-то всего на сантиметр. Военврач, женщина лет сорока, хотела меня в санбате оставить, но, пообещав приходить каждый день на перевязку, уговорил отпустить. Командир был рад, что я не выбыл, долго хлопал по плечу. Эта бомбежка была результатом наступления нашей дивизии. Тут местность такая противная, болота, болота и еще раз болота. Наша пехота, наступая на позиции немецкого батальона, что держал оборону возле одной маленькой речки, залегла, не в силах голову поднять. По данным, что нам передали на батарею, наши были на низком берегу, а фрицы наверху, это и осложняло наступление. Для врага наша махра вся как на ладони, а их хрен достанешь. Там еще и лес довольно густой, минометы не помогали, вот мы и ударили. Сложность была в том, чтобы не допустить недолетов. Расстояние слишком мало между противниками, поэтому старались во всю мощь. Это ведь не из винтовки стрелять. Речка всего ничего, переплюнуть можно, недолет в несколько метров – и лучше не думать об этом. А возьмешь чуть дальше, и снаряды просто будут перелетать позиции врага, та еще задачка. Только пристрелочных пришлось выпустить аж четыре снаряда, а это плохо. Когда идет долгая пристрелка, у врага есть возможность отойти. Но в этот раз нам повезло. Позже пленные рассказали, что им запретили покидать выгодный рубеж обороны, вот и сидели под нашими снарядами. А выпустили мы их… Когда пошла пехота, ребята рассказывали, то шли как по дороге. Участок леса шириной в сто метров выкосили чуть не на полкилометра. Еще бы, такими-то снарядами! Да и отработали знатно, целый боекомплект выпустили. Каждым орудием. Все же у нас вывели из строя самого лучшего разведчика. Парнишка словил осколок в грудь, под минометы попали. Все остальные в отделении разведки были молодыми и неопытными, и командир батареи вдруг взял меня с собой. За себя-то мне уже было кого оставить, у нас один расчет без орудия остался, накатник развалился. Возможности вывезти орудие в мастерские пока не было, вот расчет и остался пока с нами. Первый раз шел на передовую. Сильно переживал, габариты-то у меня – мечта для снайпера. Но Иванцов грамотно вел наш маленький отряд. Пользуясь складками местности, мы выползли почти на нейтралку, с которой и предстояло работать. Я сидел с биноклем, наблюдая за своим сектором, старлей – за своим. Мне было разрешено отдавать команды на открытие огня без согласования с командиром батареи, ибо некогда. Как назло, я ни фига не видел, но не я один. – Где же эти гады? – чесал в затылке командир, сдвинув шапку на лоб. – Пехота наша сзади, а фрицев нет. Кто ж их остановил-то? – Товарищ старший лейтенант, справа на два часа деревья поломанные… – Вижу, скорее всего, тут наших танк и утюжил. Говорим мы о том, что пехота залегла именно из-за танков. До этого все болотом шли, негде фрицам было здесь танки применять, нет подъездов. А вот как выбрались на более или менее твердую землю, тут и начались запросы от царицы полей. У страха глаза велики, это я о нашей пехоте. Точнее, о тех, кто, увидев любую железную колымагу с крестами, орет благим матом на всю округу о том, что на него прут танки. Вот и сейчас – явно вижу следы от одного танка. Переведя бинокль влево, разглядел такие же следы. Что имеем? – Судя по всему, тут были максимум двое. Отступили вместе со своей пехотой. Местность впереди не просматривается, а значит – что? – заставил меня думать командир. – Овраг? – робко спросил я. – Скорее всего. Или просто сильное понижение. Взойдём наверх, и там и накроют. Да еще, скорее всего, там заминировано. Ну-ка, вызови своих орлов, пусть пару снарядов положат сюда. – Первому. Влево десять-ноль, прицел сто двадцать, один снаряд! – даю команду связисту. Далековато, однако, разброс будет большой, но пока командир не давал команду подвезти орудия ближе, очень уж неопределенное пока положение. – Вот сейчас и увидим, – подводит итог Иванцов. – Думаю, ничего мы не увидим. Как отстреляются, туда пойду, – просто сказал я и заметил, как командир просветлел лицом. Рванул первый снаряд, затем я повторил, но сдвинул прицел чуть дальше. – Вот видишь! – указал командир на разрыв снаряда. Судя по тому, что было видно, снаряд явно рванул где-то в низине. – Так я ж и говорил, что там овраг. Разрешите? – Давай я бойцов с тобой пошлю, прикроют. Мы поползли вшестером. Я, связист и четверо бойцов. До вершины, как мы предполагали, оврага не доползли метров тридцать, когда сверху засвистело. Вот всего ничего воюю, а ведь привыкать стал. Думал раньше, когда слышал о том, что бывалые солдаты не кланяются пулям – это бравада. Так нет, привычка это, ты уже так привык к шуму, к грохоту и вою, что он все больше становится похож на обычный фон. – В землю! – крикнул я и сам вжался. Бежать тут некуда, прятаться тоже. Мы явно под прицелом. Если у немцев просто пристреляна местность, это полбеды, а если сидит наблюдатель… Мины разорвались рядом, противно просвистели осколки. Совсем рядом. Страшно как-то стало, но не так, как в первые разы. Обернулся практически машинально и встретил взгляд Иванцова. Тот высунулся из укрытия и махал рукой. Не, назад не вариант. Помните, как Жукова было принято ругать за то, что он минные поля пехотой разминировал? А спросите себя, как надо? Если рота, батальон, да хоть полк идет в атаку и попадает на мины или под обстрел врага, остается только одно – вперед. Заляжешь или повернешь, все там и останутся, поэтому был ли Георгий Константинович таким уж монстром? – Бойцы, броском вперед, иначе… – Что иначе, я сказать не успел. Новая порция из четырех мин упала прямо впереди нас. Кто-то из бойцов зашипел от злости, видимо, зацепило. – Живой? – Хана Харитону, товарищ сержант, в голову, – ответил за раненого ближайший боец. – Нам всем хана, если тут останемся. Бегом! И мы рванули. Сложнее всего связисту, он же с катушкой. Падая под деревьями, услышали разрывы. Обернулись все, и даже говорить не хотелось ничего. На том месте, где мы только что лежали, разорвались четыре мины. – В сторону, по воде, ползком! – приказываю я и первым ползу вправо. Думаю, наблюдатель здесь уже бесполезен, но фрицы могут просто причесать пригорок. Ведь если знают направление движения, нетрудно догадаться, где мы залегли. Уползти смогли метров на пятьдесят, когда пригорок вспучился от разрывов мин. – Связи нет, товарищ сержант, наверное, провод перебило, – сообщил радист печальную новость. – Млять, – ударил я кулаком по воде. – Боец, как тебя? – обратился я к одному из оставшихся пехотинцев. – Красноармеец Никоненко, товарищ сержант, – парнишка был старшим у махры. – Ползешь на гребень, видишь, все в кустах, не видно ничего? Надо найти корректировщика. Увидишь – просто стреляй в него или в них. Я в обратную сторону, где-то же он сидит… – Товарищ сержант, а мне по проводу? – робко спрашивает связист, а взгляд… Как у кота из мультика «Шрек». – Когда наблюдателя уберем, дам знак, бежишь бегом, ясно?