Немцы зашевелились лишь к обеду, начали обстрел артиллерией, но били куда-то по левому берегу. Видимо, опять закинули корректировщиков. Наверное, именно по этой причине утром обстрела не было. Вадим явился лишь спустя шесть часов. Говорит, не пробраться теперь. Немцы перемалывают наши позиции, которые мы вчера отбили у врага. Приказ найти и уничтожить вражескую артиллерию – ага, не батарею, не дивизион, а именно артиллерию – принес Никоненко аж в письменном виде. Я даже удивился. Или это специально для строптивого меня? Чтобы отказаться не вздумал? Так и не собирался. * * * Немцы под прикрытием больших стволов медленно продвигались к железнодорожному мосту. Светлову удалось убедить командиров соседних подразделений не открывать огонь, более того, отойти и спрятаться. Ведь как – начни наши отбиваться здесь, на берегу и ближних к реке кварталах, фрицы точно перенесут огонь сюда, а нам этого не нужно. Выдвинулись аж вшестером. Два радиста, Никоненко с подчиненным наблюдателем, я и боец автоматчик – так, на всякий случай. Уже здорово стемнело, когда мы выбрались на окраину города. Изучив еще у Светлова карту, я двигался по памяти, не было нужды в остановках и работе с картой. Где ползком, где перебежками, но мы вышли к первой батарее фрицев спокойно. Охрана была, но небольшая. Немецкая гаубичная батарея расположилась в одном из оврагов, довольно широком, накрыть их, я думаю, удастся без труда. Осмотрели подступы, отметил для себя расположение тягачей для гаубиц, точнее, узнал, что пушки быстро передвинуть невозможно. Отослал Вадима искать остальных пушкарей, приказал радисту наладить связь. – Первому, прицел сто шестьдесят, заряд полный, один снаряд… Пристрелку я решил начать без поправки по фронту. Для этого была причина. Разорвись пристрелочный снаряд где-то рядом с немецкой батареей, те переполошатся. А так снаряд лопнет где-то в стороне, но я узнаю расстояние, что позволит мне быстрее пристрелять орудия на дистанцию. Ведь у меня нет лазерного дальномера, поэтому методом научного тыка будем выяснять. «Поросенок» весом в полтонны рухнул и разорвался почти в километре позади оврага с артиллерией врага и сильно левее. Там, кстати, также должны быть враги, но это забота соседей. – Вправо два-ноль, прицел сто пятьдесят пять, один снаряд… – Выстрел, – шепчет мне в ухо радист. В этот раз был недолет, а вот по фронту почти нормально. Делаю очередные поправки, немчура пока не бежит, надо успеть ее накрыть. Начинается бой. Серьезный, без дураков. От нас много чего сейчас зависит, поэтому тороплюсь и стараюсь все делать правильно, опыт-то уже есть, и даже приличный. – Командир, танки слева, шесть штук, идут прямо к нам, – принес дурные вести Никоненко. Ну еще бы, фрицы умные, понимают, что здесь где-то разведка работает, а рисковать не хотят, кинули серьезные силы. С танками наверняка еще и до роты пехоты, кисло нам будет сейчас… Мы находились в разбитом строении, какая-то водокачка или что-то подобное. Это единственное место, откуда можно было разглядеть позиции врага. Поэтому и для немцев это не стало проблемой. Вычислили нас на раз-два. До подхода танков фашисты начали минометный обстрел, причем сзади, из города. – Вадик, минометы не видел? – Нет, а вот танки уже рядом, гляди! – Никоненко протянул руку и указал на двигающиеся в полукилометре железные коробочки. Прошедший недавно дождь превратил пыль в грязь, и это нам несколько помогало. Танки двигались очень медленно, было видно, что чернозем, слипающийся и забивающий траки, мешает им, но все же они ползли. – Прицел сто пятьдесят, влево пять-ноль, два снаряда! – может, хотя бы заставим немца притормозить? Рвались снаряды, танки встали, после нескольких удачных выстрелов наших гаубиц один даже загорелся. Но тут в здание ударило что-то очень тяжелое, и мы, стоявшие на коленях, попадали кто куда. – Это чего было, командир? – ошарашенно спросил Вадим. – Коллеги, – сплюнул я кровь. Губу прикусил. – Ребятки, отход. Так и знал, что толком ничего не выйдет. Ладно хоть батарею одну уработали, и то хлеб. Хотя… – На батарею, координаты… – А дальше я быстро передал координаты для стрельбы без корректировки. Пусть мы уйдем, но моя батарея еще даст им тут прикурить. Снарядов много, пусть перепахивают тут все. Я быстро перечислил все точки, что были у меня на карте после допроса пленного. А вот теперь дёру. – Все передал, просили быть осторожнее. Там комбат был… – Уходим, ребятки, живее… Немецкие артиллеристы тем временем открыли шквальный огонь по нашему многострадальному зданию. Мы же, спустившись, оказались еще и под пулеметным огнем из кварталов города. Но оглянувшись на мгновение, увидел то, что и хотел. Разрыв за разрывом, долбят мои пацаны. Выберусь, всем медалей выбью! – Командир, влево давай, там канализация, уйдем! – кричит Вадик, а я в этот момент подхватываю падающего связиста. – Саня! – тормошу его, но вижу прекрасно, как у него изо рта идет кровь. Вся спина липкая, мои руки срываются, и я падаю на землю вместе с ним. Лицо радиста застыло, глаза закрыты. Пытаюсь нащупать пульс и понимаю – поздно. В трех метрах от меня рвется земля, вскидывая липкую жижу вверх от разрыва мины, и один из стрелков прикрытия падает замертво. – Бежим! – орет Вадик. Вскакиваю, зачем-то хватая разбитую рацию, и тут же падаю. Прямо между нами с Вадимом рвется еще одна мина. Чувствую, что в который раз уже что-то сильно бьет меня в грудь, но пытаюсь встать. Смотрю вперед, боль еще не пришла, поэтому вскакиваю и устремляюсь к Никоненко. Тот лежит тихо, не двигаясь. Падаю рядом и липкими от крови и грязи пальцами пытаюсь нащупать пульс. У Вадика кровь на груди, вижу рваные раны на гимнастерке и штанах. Раздается стон… – Лейтенант… Вань, хана мне, беги! – шепчет сержант. – Да хрен тебе по всей морде, вместе уйдем! – я хватаю Вадика за руку и тело и под громкий крик от боли вскидываю его на плечо. Второй разведчик и один из стрелков еще живы, пытаются мне помочь, второй связист тоже погиб. Втроем ковыляем туда, куда указывал ранее Вадик. Тут какие-то сараи, что скрывают нас от немцев, давая хоть какую-то передышку. – Давайте вперед, я сам, – приказываю бойцам, и те устремляются вперед. Несу Вадима, сознание он потерял тогда, когда я грузил его к себе на плечи. Ну и хорошо, меньше криков. Делаю несколько шагов и понимаю, нога отказывает, но все же держусь. Канализация, к которой вел Никоненко, оказывается почти рядом, развороченная труба видна, чуть не падаем в нее. Плюхая по воде и тому, что было в трубе, уходим все дальше на восток, надеюсь, немцы в такой кутерьме не заметили точного места нашей пропажи, авось уйдем. – Никифоров, дуй вперед, а то выйдем прямо к врагу! – приказываю оставшемуся разведчику. Тот устремляется вперед по трубе, а я так и иду сзади. Через несколько пройденных мною метров возвращается боец. – Товарищ командир, можно выйти в домах, почти там, где мы шли сюда. Тогда прошли, можно и выйти, наверное. Немцев-то там не было… – Проверяй, чего стоишь, я иду, – киваю в ответ. Выбрались мы и правда в развалинах, которыми пробирались сюда. Вокруг стрельба, но это нам даже на руку. От стены к стене, не опуская Никоненко, я уже запинался, но шел вперед. И вот наконец внезапно возвращается из дозора Никифоров, а с ним два бойца. – Товарищ командир, давайте поможем? – предлагают парни. Но я мотаю головой. – Поможете, когда выйдем, пока несу, идем! Оказалось, здесь стояли наши, почти целая рота пехоты держала несколько домов, они нам и помогли. Как мы оказались в отряде Светлова, я не помню, очнулся, будучи уже на берегу. Лейтенант был рядом, я лежал на досках. – Ну и здоров же ты, паря! – воскликнул он, когда я закашлял. – Вадим где? – Да рядом твой сержант, рядом. Живой, спас ты его, лейтенант. А сам-то? – Чего? – не понял я. – Ты сам-то чуть живой, еле дотащили тебя сюда, тяжелый уж больно. Вот же вырастили тебя родители. – Ага. Есть на чем переправить бойцов? – А тебя не надо? – усмехнулся Светлов. – Я… – задумавшись, я мысленно пробежал по телу, – я не знаю. Я не чувствовал ногу, и правая рука была какая-то ватная, как не своя. Видимо, меня тоже зацепило, причем в этот раз серьезно. – Грузите, ребята, – раздался голос Светлова, – да осторожнее, не растрясите! – Куда меня? – с каким-то детским страхом спросил я. Видимо, все же попер отходняк, и появился страх. То самое противное липкое чувство, что забивает все мысли, и ты уже ни на что не годен. – Нога и грудь, – дернул щекой Светлов, – ничего, Вань, сюда дошел – выживешь. Давай, братец, удачи тебе. Поправишься, бей фашистов до конца, все бы так воевали, как твои бойцы! Сильно сказано. Причем это не штабная крыса хвалит лишь затем, чтобы оправдать свою неграмотность в управлении войсками. Хвалил такой же боец, как и я сам, а это приятно. Это и есть настоящая похвала, за которую и самому не стыдно. Значит, хоть что-то сделал правильно, раз хвалят такие люди. * * * Как переправились, я не помнил. Очнулся ненадолго на левом берегу, смутно знакомые бойцы перегружали меня на повозку, удалось разглядеть, что был я не один, раненых было много. Шума вокруг хватало, где-то слышна стрельба, где-то канонада орудий. Никто ко мне не обращался, да и незачем было. Несут, и то хорошо. Только сейчас я понял, как устал. Тело ныло и гудело, но больше от усталости, чем от ран. Хотя и раны беспокоили, я все ж не железный, хоть и крепкий. Спустя какое-то время я периодически просыпался, тряска усилилась, а облака на небе, в которое смотрел, проносились быстрее, чем до этого. Сделал вывод, что везут на грузовике. В следующий раз, когда очнулся, кстати, реально спал, а не в отключке был, почуял, как меня вновь тащат. Несли, видимо, в санбат, видел сестричек и бойцов, которые и несли носилки. – Ну что, лейтенант, все же уложили тебя в госпиталь немцы? – На операционном столе было холодно, это первое, что я почувствовал. Раздели, голый лежу, стыдно как-то. А врач знакомый, встречались уже. – Ага, – кивнул я и сжался. – Э, нет, братец, давай-ка не напрягайся, а то у меня не получится тебе и рану-то вычистить. Такой большой – и боишься? – А я вдруг осознал, что и правда боюсь. Боюсь, что калекой стану, почему-то именно такие мысли в голове. Ведь я-то знаю уровень здешней медицины. Сейчас распашет вдоль и поперек и скажет, что так и было. Черт возьми, легко сказать – расслабься. Как?! – Стараюсь, – кивнул я вновь. Подумал о матери, об отце, как они там? Как воспримет мама, если принесут похоронку. Почему такие мысли в голове, откуда это все? – Вот, другое дело, сестра, промокни! – Видимо, размышления о родных подействовали на меня, и я расслабился. Но почуяв, как внутри что-то скребет, задевая за какой-то предмет, чуть не вскочил. Держали крепко, а позже понял – привязали. И это правильно, иначе меня отделением держать нужно. Под первый же бряк под столом я отключился. Мыслей никаких не было, просто темнота, тишина и все. Вновь очнулся от тряски. Тело ноет, но теперь уже в определенных местах. Сильно зудит грудь, нога на фоне этого зуда не ощущается. Скосил глаза, ага, ясно, куда-то вновь перевозят, вроде опять грузовик. – Эй, браток, помочь? – кто-то справа спросил, а затем навис надо мной. – Где мы? – тихо, как оказалось, спросил я, пришлось переспрашивать. – На станцию едем, в тыл вас везем. Шестеро вас таких, тяжелых. – Чего, совсем худо? – спросил я с надеждой в голосе. – Ну, врач сказал, раз выжил, значит, должен поправиться. Молчи теперь, нельзя тебе болтать, швов много, как бы не разошлись, вон бинты и так намокли. Каких швов, о чем он? Многое хотелось спросить, но решил все же последовать совету, хотя глаза скосил как мог, хотелось посмотреть на грудь. Правду сказал, все красное. Старался лежать спокойно, терпел и молча наблюдал. Вскоре стали доноситься звуки, слышимые всегда на железной дороге. Свистки паровоза, грохот колес по рельсам, гул, звон и еще что-то. Сотни звуков. Машина останавливалась, вновь двигалась. После очередной остановки меня стащили на носилках вниз и положили на землю. Кто-то что-то говорил, я не слушал, не до этого было. Затем была долгая погрузка в поезд, короткое ожидание отправления и ровный, спокойный перестук колес. Ехать в санитарном эшелоне то ещё удовольствие. Вокруг суета, стоны, иногда крики, стараюсь быть овощем и не думать об этом. Эх, ребята скоро в наступление пойдут, а я неизвестно где и насколько выбыл. Как Никоненко, выжил ли? Черт, в санбате не спросил, теперь уж и не узнать, наверное. Но попытаюсь, конечно.