В пути поезд провел трое суток. Я аж охренел от длительности путешествия. Куда хоть утащили-то? В Казахстан, что ли? Спрашивал и у сестер, что ухаживали за ранеными, те молчали. Точнее, заговаривали зубы, не отвечая на прямые вопросы. Пробовал быть строгим, не помогало. Но наконец путешествие закончилось. Разгрузка шла быстро, но аккуратно. Кругом была суета, голоса множества людей, ржание лошадей и брехня собак. Мы приехали в старинный город Казань. Вот, ни больше ни меньше. Осмотреть, что происходит вокруг, никак не удавалось, все лежа и только выворачивая шею с риском ее свернуть. Дорога до госпиталя оказалась короткой, и вскоре я уже глазел на белый потолок медицинской палаты. А ничего так, после эшелона с ранеными – рай. Тишина, легкое шуршание халатов бродивших людей поблизости и более ничего. На повторной операции я не смог вырубиться. Лежал и орал, когда меня резали. А резали всерьез. Врач ругался, все время говоря, что я так напряжен, что не даю ему сделать нормальный разрез. – Если не перестанешь сопротивляться, я тебя всего исполосую тут. Давай, боец, возьми себя в руки, право слово. Что ж ты такой нервный? Уложили немцы, так лежи и терпи, когда ранили-то, наверное, больнее было? Мучили часа три, затем унесли в палату, где, дав какое-то снадобье, оставили в покое, а я вскоре заснул. Сколько спал – неизвестно, разбудили осторожно и попытались покормить. Не лезло. Впервые в этом времени я не хотел есть. Точнее, голод-то чую, а вот заставить себя есть не могу. Меня не рвало, не мутило, просто кусок в горло не лез. – Сегодня вторая операция. Грудь больше трогать не станут, а вот ногу чистить нужно, а то гангрену подхватишь, – кто-то взялся за разъяснения. Человек был в халате, по виду и не поймешь, врач или кто там еще. Все время молчать совсем не надоедало. Делал все, что требовали, а требовали немного. Перевернуться, повернуться, не сжиматься, расслабиться, терпеть. Ногу закончили терзать через час, может, чуть больше, не замечал время. Боль была, куда без нее, но терпимая, гораздо сильнее саднило в груди. – Ну что, лейтенант, повоюем еще? – утром следующего дня на обходе мне наконец ответили на вопросы. – Конечно, – кивнул я. – Что со мной, товарищ военврач второго ранга? – Слепое в грудь, осколок. Точнее, не один, а два. Один достали, второй слишком глубоко в легкое ушел, вынимать – опасно… – Только не списывайте… – оборвал я врача. – Да нет, даже не собирался. Пока выздоравливаешь, будем наблюдать. Если, как я думаю, он не будет себя проявлять, то выпишем и вернешься на фронт, небольшая доза металла в организме даже необходима. – Это он так шутит? А, ладно. – А с ногой что? – Тоже осколочное, навылет, рана чистая, все будет в порядке. Первое время похромаешь, конечно, но жить и ходить будешь. Даже бегать. Ранение мягких тканей, кости не задеты, поэтому не напрягайся. – И, – я пошамкал губами, – как долго это? – Что, – уставился на меня врач, – выздоровление? – Ну да, – кивнул я. – Уж это от тебя зависит, лейтенант. Парень ты крепкий, здоровья у тебя немерено, думаю, месяцев пять-шесть, и будешь на ногах. – Сколько? – аж подскочил на кровати я. – А ты как хотел? Это тебе не та царапина, следы которой вижу на ноге или вон на руке. Тут дело серьезное. Куришь? – Видя, как я отрицательно качаю головой, врач кивает, – Уже хорошо, а то было бы тяжелее. А так – лежи, восстанавливался. Пей дрянные микстуры и таблетки, да-да. – Видя, как я сделал возмущённое лицо, врач добавил: – Я знаю, что они невкусные, но что делать, это ж лекарства. Вкусно всегда только то, что вредно. Так уж заведено. * * * И потекли однообразные, скучные, серые дни и ночи. Каждый новый день был похож на предыдущий с разницей лишь в цифре на отрывном календаре в вестибюле госпиталя. Очень хотелось выйти отсюда, просто пипец, насколько невыносимо было лежать. Раненых – море. Тяжелых более половины. Мне самому почти месяц приходилось ходить в утку, а это здорово меня терзало. Ну, стыдно мне, здоровый детина, видели бы вы, как хрупкая такая бабулька ворочает меня, подтирая и вынося предмет туалета. Эх, лучше бы в окопы, привык уже. Как и говорил, через неделю с груди сняли панцирь, оказывается, у меня еще и пара ребер были сломаны, но теперь уже намного лучше. В туалет хожу все так же, но санитарке хотя бы не нужно меня ворочать теперь, сам переворачиваюсь. Да и уколы – только успевай задницу повернуть. Так вот, как стало немного полегче, принялся узнавать о судьбе Никоненко. Сначала никто не обращал внимания на мои потуги, до одного случая. – Лейтенант Некрасов? – Дверь в палату была открыта, нас тут восемь рыл лежит, трое вообще не поднимаются, поэтому дверь всегда открыта, чтобы санитары услышали, если звать будут. – Да, это я, – кивнул я, пытаясь сесть повыше на кровати, а то лежу как овощ, а передо мной важный чин в форме энкавэдэшника. Заявился он через полтора месяца моего нахождения в госпитале. Стоит тут – красивый, чистый… – Капитан Вяземский, мне поручено вам передать вот это. – С этими словами он тупо протянул мне красную коробочку, лист бумаги и спустя несколько секунд добавил: – Вы награждены за успешные действия в бою с немецко-фашистскими захватчиками в городе Воронеж. В результате действий вашей батареи, а также бойцов и командиров стрелкового батальона было сорвано серьезное наступление противника. Благодаря вашим действиям противник не смог заполучить контроль над переправой, а впоследствии был откинут от реки. Враг понес колоссальные потери и сейчас зализывает раны. Но ничего, скоро, уже скоро вышвырнем его из города вообще, а затем и вообще из страны. Согласен, лейтенант? – почти без пафоса, даже что-то живое в голосе слышно. – Согласен, – кивнул я, не в силах моргнуть. Ущипните меня, значит, наши бойцы отдали жизни не зря? О, как же я рад такой новости, кто бы знал! – Выздоравливайте, старший лейтенант, желаю всего наилучшего. Надеюсь, скоро вернетесь в строй! – быстро добавил капитан-энкавэдэшник и, отдав честь, вышел из палаты. – И чего это было? – прошептал я. Как оказалось, меня услыхали. – Братцы, нашего Илью Муромца наградили, вот это да! – кинул клич кто-то из раненых бойцов, и меня обступили все, кто мог ходить. Кто-то жал руку, кто-то трепал за плечо, а я только лыбился как идиот, не в силах что-то ответить. Когда вся палата, а за ней и санитары поздравили, я наконец очнулся. – Эй, ну вы чего? – чуть насупился я. – Ничего такого важного я вроде не совершал, точнее, это мои бойцы стояли насмерть, а я… – Хватит прибедняться, – жестко заключил один из вояк. Он у нас самый старший в палате, как по возрасту, так и по званию. – Слушаюсь, товарищ капитан-лейтенант, – да, самым старшим был моряк с Балтийского флота. – Ну-ка, дай почитаю, – каплей протянул руку и взял у меня бумаги. – Лейтенант Некрасов, будучи командиром гаубичной батареи, умело отражал атаки танков и пехоты противника. Во время вылазки в тыл врага метким огнем своей батареи уничтожил тяжелую артиллерийскую батарею противника, два танка и до роты пехоты. Так же из личного оружия группой бойцов под командованием товарища Некрасова было уничтожено два десятка вражеских солдат. Благодаря смелым действиям группы, было сорвано наступление врага… – Далее описывался очень подробно подвиг отряда. Я немного отвлекся, но услышал слова: – …будучи тяжело раненым, вынес с поля боя разведчика-наблюдателя сержанта Никоненко, тем самым сохранив ему жизнь. – Жив? – воскликнул я. – Ну, в приказе значится, что жив, но что с ним, здесь, конечно, не напишут, – кивал головой каплей. – Ну и хорошо, еще бы найти его… – Поможем, – уверенно заявил каплей, – обещаю. И ведь сдержал слово. Уже на следующий день меня навестил местный комиссар и попросил указать данные Вадика, которого я ищу. А я затупил, ведь кроме того, что Никоненко из Брянска, я ничего и не знал. Так и сказал, расстроившись. Но комиссар был человек умный и сообразил быстро. – Скорее всего, всех, кто был с тобой в немецком тылу, за такой подвиг должны были наградить. Твою награду я вижу, а о сержанте узнаю. Выздоравливай, старлей, когда узнаю что-нибудь, сообщу. Как-то приятно сразу стало выздоравливать. Правда, это никак не сказалось на самом здоровье, но все же, все же… Орден Красной Звезды, да еще и две медали, первая – «За боевые заслуги», вторая, уже в Воронеже – «За отвагу», плюс в звании очередной раз повысили, что-то будет… В госпитале, как начал помаленьку вставать, нашел себе дело, точнее развлечение. Здесь был небольшой красный уголок, а в нем два баяна, гитара, пара балалаек и даже контрабас. Взял в руки, ни разу в этой жизни не державшие, гитару и, твою мать, как же мне, оказывается, этого не хватало! Играл, казалось, целую вечность, на самом деле лишь десять минут. Даже грубые пальцы этого тела были слишком нежны для игры на струнном инструменте. Подушек на пальцах нет, заныли та-а-ак! Решил, что буду играть столько, сколько смогу каждый день, тем более место было практически уединенным, и никто не садился на уши с требованиями песен – разных и много. Просто бренчал для себя, вспоминая то, что нехотя всплывало из той жизни. Через две недели уже мог играть примерно по часу, это вода помогала. После каждой «репетиции» замачивал пальцы в холодной воде. Они и отходили быстрее, да и укреплялись. Как же мне хотелось еще и спеть чего-нибудь, но мурлыкал про себя, дыхалка после операции на легких как-то не способствовала пению. А через месяц, блин, сам дурак, меня повторно резали. В этот раз был какой-то новый врач, светило науки аж из Питера. Его сюда в эвакуацию выслали, вот он и трудится. Узнал обо мне, когда с моим врачом заявился на очередной обход, и начал мурыжить. Ну я и ляпни тогда: – Дышать глубоко не могу пока, больно… – лучше бы я молчал. Но если честно, то реально хотелось вылечиться. Я ж не думал тогда, что это приведет к новой операции. – Кровью не харкаешь? – спросил меня светило. – Сначала было, теперь вроде нет, – я не врал. – Давайте его на повторный рентген, посмотрим, – светило отдал приказ моему врачу. Короче. Сделали снимок, этот, блин, профессор чего-то там разглядел, хотя чего там разглядывать, ежели внутри железка немецкая торчит, ну и решился на операцию. Мой врач меня успокоил тогда, видя мою нерешительность. – Аркадий Моисеевич – доктор наук, профессор с огромным опытом. Он точно сможет сделать все, как говорит, поверь. – Ну и поверил, чего мне оставалось? Конечно, хотелось излечиться, но смущало только затянувшееся восстановление. То есть теперь меня еще тут продержат неизвестно сколько, а между тем скоро Новый год. Надо вспоминать, что там у нас по сорок третьему году. Все же переломный год, тут и Сталинград закончат, и Курск будет, и, как обычно, Харьков возьмем, а потом вновь сдадим, но уже ненадолго. Короче, много чего нас ждет, но изменения есть, вижу их сам и читаю в газетах. Одно то, что член военного совета Сталинградского фронта сейчас не Хрущ, уже хорошо. С чего в газете вдруг такая информация? А-а-а, тут все было вообще интересно. Хруща сняли со всех постов, турнули из членов и даже вроде как из партии. Он под следствием сейчас, причем именно за то, что шил, сука, Сталину в свое время. А именно – за репрессии. Я-то прекрасно помню данные из открытых архивов, как он стрелял людей у себя на Украине, выполнял, гад, задание партии, реально думая, что чем больше убьет, тем лучше. Ну вот сейчас и узнает, лучше будет стране, если его самого кончат. Были и другие изменения, где-то важные, где-то не очень, а где-то и в обратную сторону. Например, чего-то не учли под Ленинградом, и немцы даже чуток расширили участок у Шлиссельбурга, когда теперь его прорвут? Неизвестно. Зато в районе Ржева у наших вновь выступ, причем широкий, хрен срежешь просто так. Воронеж, опять же, неделю назад полностью освободили. Немцы кинули под Сталинград больше сил, чем в моей истории, ослабив Воронежскую группировку, ну и получили по щам между Доном и Воронежем. Хоть мне еще не скоро на фронт, по самым оптимистичным прогнозам три месяца, но я уже размышляю о том, куда пошлют. Интересно же, войне-то не скоро конец, хотелось бы и дальше воевать, главное, я ж теперь далеко не пушечное мясо, призванное гнить в окопе. Да, конечно, артиллеристов гибнет так же много, но все же, служа в таких войсках, более ощущаю значимость своей службы. Да и в звании-то я теперь ого-го. Думаю, если все нормально, могут и на дивизион поставить, если будет, так сказать, вакансия, а то, что она скорее будет, чем нет, я уверен. * * * На дворе двенадцатое марта, продержали меня в госпитале почти полгода. Теперь, зная, как могут ранить и сколько от этого лечиться, я буду осторожнее. Главное, правда, при такой осторожности, не прослыть трусом. После операции мне почти месяц было очень плохо. Возникло осложнение, рану вновь вскрывали, что-то чистили. Да уж, если б не тот светило, я бы не выбрался из госпиталей. А может, первый мой врач и прав был, решив, что и с осколком можно жить. Кто знает? Профессор очень убедительно описывал, что со мной будет, не проведи он операцию. Калекой или инвалидом я становиться категорически не хотел, поэтому поверил ему. Но все плохое тоже имеет свойство заканчиваться. Уже к концу января я резко пошел на поправку, но держали еще полтора месяца, давая возможность полностью оклематься. А при выписке получил предписание в Москву. Удивился тогда, решил, что просто в запасной полк, а оказалось, мне составили протекцию старые боевые товарищи, причем главным инициатором был тот полковник, начштаба, которого я обидел. Вот и еду сейчас в столицу на, ага, учебу. Секрета тут не было, поэтому узнал, что точно в будущем получу дивизион, но для этого нужно подучиться. Насколько смог узнать, это займет еще три месяца как минимум. Все эти подсчеты не просто так, я все гадаю, куда пошлют воевать. Судя по тому, как идет война, я уже и не могу так прямо сказать куда. Сталинград закончили в первых числах января, на месяц раньше. Курск наш, Харьков взяли и не отдали в этот раз, правда, и далеко не отогнали, стоят обе армии сейчас где-то под городом. Курской Дуги, скорее всего, не будет, ну, под Курском, я имею в виду. Какое-нибудь танковое побоище все одно случится, больно уж с обеих сторон техники много, только вот где на этот раз, вопрос. Насколько мог разузнать – что-то от комиссара госпиталя, что-то от новых прибывающих в госпиталь раненых – танков у нас в армии явно меньше, чем у немцев. Плюс у тех поперли новые, а наши все телятся. Правда, активно внедряются самоходки, причем различных видов, похоже, сказывается большое количество старых танков, которые можно переделывать в эти самые самоходы. Бойцы говорят, что всякие есть, и с орудиями от «тридцатьчетверок» – быстрые, маневренные, но абсолютно беззащитные перед танками врага. А также тяжелые, огромные, хорошо бронированные мастодонты на базе «КВ», с огромным дрыном в рубке. Наверное, о СУ-152 говорят. Так или иначе, но когда-то две армии должны схлестнуться в жестокой битве. И, скорее всего, она предрешит исход войны, так же, как и в моей истории Курск. * * * – Поздравляю вас, товарищ старший лейтенант, с успешным окончанием обучения, вы будете направлены в действующую армию… * * * Выпуск был веселым, экзамен я сдал на отлично, еще бы, с таким-то опытом. Направлялся я сейчас для начала в город, погулять, надо же столицу посмотреть! У меня увольнительная до восьми утра завтрашнего дня. Отпуск не дали, а я ждал. Все хотелось родителей навестить, а то только письма. Правда, мама пишет часто и, что удивительно, письма меня находят. Чуть с задержкой, но находят. Вот работала же почта как надо, а в будущем? Только ленивый не пинал почту России. Дома вроде все в порядке, сестренки, намылившиеся в армию, обломались, обеих приставили к госпиталям, служат, можно сказать, дома. В нашем городе аж четыре крупных госпиталя, работы непочатый край. Описал в ответном письме все, что со мной происходило, немного упростил ранения, не надо маме переживать, и так волнуется. * * *