Недолго думая, я бегу к нему. Но не успеваю сделать и трех шагов, как кто-то хватает меня жирными руками за талию. Я кричу, из горла от жуткого гнева вырывается вопль. Мой голос – потусторонний шум, который разрывает воздух, выстреливает в ночи, проносится по горному перевалу, проклинает спрятанные звезды. От моего крика взволнованные лошади тихонько ржут, а огненные когти шипят. Мой вопль заглушает крики Вдовы Гейл и винит судьбу. Даже когда ко рту прижимают ладонь, чтобы заставить замолчать, звук все равно прорывается, словно мне по силам разорвать этот мир, обрушить небеса. На груди Сэйла разливается кровь, пропитывая хлопковую тунику как раскрывающийся алый цветок. Из моих глаз брызжут горячие слезы, стекают неудержимыми реками, замерзая на щеках. Меня отпускают, и тогда я падаю на землю и ползу к Сэйлу на четвереньках. Я не чувствую обжигающего холода льда. Но имя Сэйла снова и снова слетает с губ, а время словно останавливается, чтобы потрясенно вздохнуть. Его голубые глаза до сих пор устремлены на меня, но моргают, моргают. Опускаются на кинжал. На кровь. Я доползаю до Сэйла, и он тут же падает вперед. Даже когда я кладу руки на плечи Сэйла, он все равно падает. Мне удается только перевернуть его лицом к небу. Из его рта вытекает алая жизнь, он дышит так, словно наглотался воды. Губы синеют, становясь такими же, как и цвет его глаз. Сердце разбивается, ударяясь о ребра. Сэйл смотрит на меня, на его лице мои слезы. Я рыдаю. Он дрожит. – Все хорошо, все хорошо, – плачу я. Вру ради него, как врал он ради меня. И, сделав последний вдох, он кивает. Глава 28 Сердце перестает бесноваться. Перестает стучать. Оно поверженно падает, такое же молчаливое и тихое, как грудь Сэйла. Из его приоткрытого рта тянется кровавая дорожка и брызжет на снег. Окружившие меня Красные бандиты ходят за моей спиной, говорят, смеются. Не обращая на них внимания, я кладу руку на холодное лицо Сэйла. – Тащите ее на борт. Я слегка задеваю ладонью щеку Сэйла, когда меня рывком поднимают на ноги, и пытаюсь неотрывно смотреть ему в глаза, но меня уводят. Сэйл не провожает взглядом. Он, не моргая, смотрит в одну точку, а на его светлые ресницы падает крупный снег. На сей раз пронесшийся в воздухе раскат грома действительно исходит из облаков. Я поднимаю глаза в небо, пока меня ведут к кораблям, и вижу, как оно сотрясается. Когда я оказываюсь у трапа самого большого корабля, начинает хлестать ветер, сверкает молния, и с раскатом грома разворачивается буря. Мягко парящий снегопад заканчивается, и его сменяют истязающая качка и ледяной дождь, колющий, как острые шипы. Он обрушивается на нас, облака словно гневаются, словно заливают меня мстительными слезами за то, что под ними творилось. Но даже вонзающиеся иглы не могут затмить боль в сердце. Потому что мой друг – мой добрый, шутливый страж – мертв. Сэйл мертв. А все потому, что пытался меня защитить. Вступиться. Приободрить. Жгучее. Это горе чертовски жгучее. Увидев, как пираты грубо, бессердечно пинают тело Сэйла, я теряю контроль. Начинаю вырываться, пинаться и кричать. Но подходит Квотер и, жестко схватив за подбородок, угрожающе его стискивает. – А ну-ка прекратила! Стоящему сзади пирату удается крепче схватить меня за руки, удерживая на месте. Из моего горла вырывается разъяренный рык, который даже отдаленно не похож на человеческий, и я смотрю на Квотера с ненавистью, с дикой ненавистью ко всем Красным бандитам, и в особенности к их капитану. Квотер наводит на меня прищуренный взгляд, а потом опускает руку в карман и запихивает в рот грязную тряпку. Она такая толстая, что мне даже не удается укусить его за пальцы. – Молчать! – прикрикивает он и засовывает тряпку так глубоко, что я начинаю давиться. Меня толкают с последней ступеньки покатого трапа, и я растягиваюсь на палубе корабля. И без того ноющее тело с силой врезается в деревянный пол, и я задыхаюсь от затолканной мне в глотку ткани. Я вынимаю оскорбительный кляп и, выкинув его, кашляю и отплевываюсь. Не успеваю встать, как рядом со мной заталкивают остальных наложников, и все мы – очередная пиратская добыча – оказываемся на палубе. Перед лицом маячит рука, и я поднимаю глаза, увидев над собой Риссу. Я опасливо поглядываю на ее ладонь. – Ну? – говорит она с неприкрытым нетерпением в голосе. Я протягиваю руку и беру ее за ладонь, и Рисса помогает мне встать, а потом отпускает. Я начинаю бормотать слова благодарности, но получаю толчок в бок. Повернувшись, вижу, как презрительно усмехается мне Мист, другая наложница. Ее черные волосы спутаны, глаза красные и припухшие. – Осторожнее! – брюзжит она и вытирает рукавом там, где я случайно ее задела. И, возможно, потому что у меня на глазах только что убили друга, потому что нервы сдали, потому что мы только что попали в плен к печально известным своей жестокостью пиратам, но на меня налетает такая бешеная ярость, что я не в силах себя остановить. Все мои двадцать четыре ленты ползут вверх по спине и распутываются. В глазах Мист мелькает недоумение – недоумение, а потом и потрясение, когда ленты делают выпад вперед и с силой ее толкают. Мист отлетает назад, опрокинув на пол остальных наложниц и даже нескольких стоящих за ней пиратов. Упав, она хрипло кричит и тут же вскакивает – не для того, чтобы высказать мне недовольство и потребовать объяснений, как я двигаю лентами, а готовая напасть. Ее пальцы скрючились, напоминая когти, и я вся подбираюсь, готовая от нее отбиваться, но Мист не успевает на меня наброситься, так как между нами встает Рисса. – Хватит грызться, – рявкает Рисса, испепеляя взглядом нас обеих. – Или вы забыли, где мы? От ее слов я судорожно вздыхаю, и ленты опускаются, но Мист не так легко обуздать. Она смотрит из-за плеча Риссы, и сила ее полного ненависти взгляда выбивает меня из колеи. Я полагала, что причиной ее прежней вспышки гнева стали эмоции, тяжелые условия. Но выражение ее лица говорит о другом. Не тяготы вынуждают ее так неразумно пылить. Иначе в ее глазах не было бы такой озлобленности. – Это она виновата, что мы тут оказались! – шипит Мист. Я сердито хмурюсь: – Что за ерунду ты говоришь? С чего вдруг я виновата? Мист смотрит на других сгрудившихся вокруг наложниц, которые смотрят на нас вытаращенными глазами. – Ты и сама прекрасно слышала. Защищайте фаворитку царя. – Девушка мрачновато и омерзительно фыркает. Я резко замираю. Эти слова произнес Сэйл, когда на нас из засады напали снежные пираты. Тогда я даже не догадывалась, как воспримут их остальные наложники. – Когда дошло до дела, стражники не стали нас защищать. Только ее. Мидас всегда ее оберегает, выделяет. Даже в этом поганом путешествии к ней было особое отношение, заметили? Не держите путь целыми ночами, а то царская фаворитка утомится. Не ешьте пайки, потому что должно хватить царской фаворитке. Не идите слишком быстро, ведь царская фаворитка хочет прокатиться на чертовой лошади, неясно зачем! Все крутится вокруг нее! Постоянно! Чувствую, что взгляды наложниц, как по команде, устремляются на меня. – А потом, когда мы попали в переделку, как они поступили? Защищали ее. Пытались помочь ей сбежать, потому что жизнь остальных не имеет смысла. Мы – расходный материал. Нас легко заменить. – Мист открыто рыдает, и ее хрупкие плечи трясутся. – И вот мы здесь, в плену. Что, по-вашему, теперь с нами будет? Рош пытается осторожно взять ее за руку, чтобы успокоить, но она скидывает ладонь и смотрит на меня с этой яростью, с этой испепеляющей ненавистью. – Погубят. Вот что с нами будет. Нас погубят. Пока от нас ничего не останется. Сначала сделают из нас рабов, а потом продадут как товар. Но за ней-то царь явится. Заплатит за нее. Спасет свою фаворитку. Но не нас, – говорит Мист и горестно качает головой со слезами на глазах. – Не нас. Возможно, прежде чувство вины и казалось паром, но теперь оно ощущается как открытая зияющая рана. Все остальные наложницы продолжают смотреть на меня, слова Мист медленно оседают у них в головах, а я просто молча стою, чувствуя, как пересохло во рту и ноет рана. Что тут скажешь? По ее мнению – по мнению их всех, – она права. Может, вины моей и нет, но эта омерзительная правда обоснованна. Окажись я на их месте, что бы почувствовала, услышав тот приказ «защищайте фаворитку царя»? – Хорошо, а теперь прекратите, – снова вмешивается Рисса, пытаясь разрядить обстановку. – Что бы там ни было, нам больше нельзя привлекать к себе нежелательное внимание, и без того его хватает. Ее обычно соблазнительные губы жестко и упрямо поджаты, светлые локоны, беспорядочно разметавшиеся, испачканы чужой кровью. Рисса смотрит на наложниц, на своих наперсниц, друзей. – Мы знаем свое дело. Мы не проститутки из трущоб, а избранные царем Мидасом. Если хотим выжить, придется играть, но свое дело мы знаем. Знаем, как себя вести. Наложницы теснее жмутся друг к дружке, стоя посреди корабля и спиной ко мне, изгою. К одиночке. Даже сейчас, когда мы оказались в жуткой ситуации, я одиночка. Но неудивительно, что они всегда меня ненавидели, всегда держали на расстоянии. Кто посмеет их в этом винить? Я отворачиваюсь от них, от этого отчуждения. Ноги сами несут меня к краю корабля, где я побелевшими костяшками пальцев хватаюсь за борт. В эту минуту единственный, с кем хочется поговорить, единственный, кто может меня подбодрить, лежит мертвым на снегу с колотой раной в сердце. Мой единственный друг мертв по моей вине. Я обвожу глазами землю, разглядывая раскиданные и оставленные пиратами тела. Оставленные на погребение здесь, в Пустоши, облакам и ветрам.