И все же Хайбелл ночью прекрасен, и его красота отвлекает меня от подступающего холода. Большинство домов высотой в три этажа, все построены из того же серого камня, что и гора. Улицы вымощены и местами слегка неровные, но мне по душе стук лошадиных копыт. Уличные фонари вдоль извилистой дороги освещают нам путь, и картина такая живописная, что я не могу сдержать улыбку. Люди выходят посмотреть на нас, с живым интересом разглядывая царскую процессию, но я не снимаю капюшон, скрывающий мое лицо и золотые волосы. Даже наложницы из борделя, обнажив грудь, высовываются из окон, машут стражникам и посылают воздушные поцелуи. Стражник, что идет слева, прочищает горло и наклоняет голову вперед, когда одна из женщин вкрадчиво делает ему довольно щедрое предложение. Я их не виню. Он красивый, с открытым дружелюбным лицом. Наверное, такое лицо всегда выглядит по-доброму, даже когда он злится. У него пепельно-светлые волосы и яркие глаза цвета морской волны, а на подбородке неоднородная щетина, что подсказывает: ему не удается отпустить бороду. – Как тебя зовут? Он смотрит на меня, и я подмечаю, насколько он молод. Ему около двадцати, не больше. – Меня зовут Сэйл, мисс. – Что ж, Сэйл, похоже, ты пользуешься у дам спросом, – замечаю я, кивнув на высунувшихся из окон наложниц, которые зовут его чаще, чем остальных. Румянец на его щеках становится гуще, и причина не в стылом воздухе. – Мама бы задала мне трепку, если бы я проявил к женщине неуважение и заставил переспать ее со мной за пару монет. Я тут же прихожу к выводу, что Сэйл мне нравится. – Знаешь, некоторые бы возразили, что таким трудом женщинам удается зарабатывать на пропитание и оставаться независимыми, – говорю ему я. Сэйл бледнеет, словно только что понял, что сказал, и вспомнил, кто я такая. – Я не… я не имел в виду, что работа наложницей – неуважительный труд. Уверен, что многие наложницы достойны уважения. Или я просто хотел… – Успокойся, – прерываю я его невнятное бормотанье. Юноша боязливо оглядывается на карету с наложницами, словно те могли его услышать. – Если не станешь свысока смотреть на наложниц, то у меня нет к тебе претензий. – Конечно, не стану, – уверенно заявляет он. – Наложницы в этом городе, наверное, выносливее целой армии, учитывая, с чем им приходится мириться. Я бросаю взгляд на тех, кто презрительно, но открыто пялится на бордель. На их лицах не похоть, а ярый плотский голод и жгучая зависть. Я неспешно киваю и отвожу глаза: – В этом с тобой соглашусь. Глава 17 По городу быстро разлетелась молва о нашей процессии. Вскоре люди на улицах начинают выстраиваться в очередь, собираются по пять-шесть человек, машут и радостно нас окликают, желая знать, кто едет в этой кавалькаде, кого из важных персон им, возможно, удастся разглядеть. Я пригибаю голову, держа поводья одетыми в перчатки руками, и не решаюсь поднять глаза и снять капюшон. Вперед путь расчищают стражники, наша процессия идет еще медленнее, поскольку им постоянно приходится разгонять людей, чтобы те дали дорогу каретам. Немного погодя мы сворачиваем с мощеной дороги, удаляясь от собравшейся толпы, и направляемся в самую глубь Хайбелла. Без испытующих взглядов, когда за нами не наблюдают десятки людей, дышать становится легче, руки чуть отпускают поводья, но передышка длится недолго. Чем дальше мы продвигаемся, тем беднее становится вид. У меня на глазах Хайбелл из прекрасного и ухоженного города превращается в мрачные неприглядные трущобы. Я опасливо взираю на перемены, подмечаю, что даже звуки здесь не такие. В них не слышится ни капли того веселья, что царило в центре города. Здесь слышны только плач младенцев, мужские крики и хлопки дверей. – Обычно мы придерживаемся главной улицы, но поскольку направляемся в Пятое королевство, то по южной дороге пролегает более быстрый путь из города, – шепчет Сэйл. Теперь он вместе с Дигби едет верхом на коне ближе ко мне, ведь утрамбованная дорога сужается. По обе стороны от нас дома́ уже не из толстого камня, а из дерева. Постройки неудачно сколочены, какие-то покосились и разрушаются, другие с годами осели, словно ветер и снег пытались их придавить, и человек не выстоял против природы. Даже Раскидистые Сосны кажутся здесь более грубыми, кора шероховатая и расколотая, а на ветках нет половины иголок. Фонари вдоль дороги встречаются все реже, пока не заканчиваются вовсе. Дорога больше не вымощена булыжником и превращается в промокшую ледяную грязь, которая брызжет из-под копыт лошадей. И этот смрад… воздух больше не пахнет прохладой, свежестью и свободой. Напротив, он стоячий и, кажется, просочился в эти просевшие фасады. Запах мочи и пота такой стойкий, что у меня слезятся глаза. – Что это? – спрашиваю я, оглядывая обветшалую и унылую часть города. – Лачуги, – отвечает Сэйл. Еще громче становится вопль младенцев, ругань здешних жителей, по переулкам шныряют тени, а бродячие псы, ребра которых торчат из-под облезлой, покрытой льдом шерсти, обнюхивают закоулки. Хайбелл больше не кажется таким живописным. – И давно город в таком состоянии? – не в силах отвести взгляд, интересуюсь я. – Всегда был таким, – пожав плечом, отвечает Сэйл. – Сам я из восточного района. Там чуть попросторнее, но… почти так же, – признается он. Я качаю головой, смотря на лужи и понимая, что они не от дождя, а от ведер с нечистотами, которые жители выливают из окон. – Но… у Мидаса столько золота, – недоуменно бормочу я. Назовите меня простодушной, но я считала само собой разумеющимся, что после того, как Мидаса короновали, а замок из каменного превратился в чистое золото, Хайбелл тоже станет богатым городом. Я даже не подумала, что здесь, в городе, некоторые подданные Мидаса будут прозябать в бедности. С чего бы им бедствовать? У него столько возможностей щедро платить за любой труд. Золота ему хватает, так почему его народ живет в такой нищете? – Не сомневаюсь, миледи, что он использует золото ради других целей, – говорит Сэйл, но я замечаю брошенный им взгляд на свои золотые нагрудные доспехи и вину в голубых глазах, рассматривающих окрестности. Он в полной готовности, как и вся остальная стража. Они будто поджидают, что вдруг из-за угла выскочат бандиты и нападут на нас. Учитывая окружение, не сомневаюсь, что такая возможность имеется. Некоторые люди кажутся настолько доведенными до отчаяния, что вполне могут это сделать. Но когда некоторые стражники обнажают мечи, открыто угрожая вымазанным грязью людям, мимо которых мы проходим… что-то сильно и напористо давит на сердце, и в груди ноет от боли. А когда я замечаю выглядывающих из-за пустых ящиков для мусора детишек, которые смотрят на нас, округлив глаза… они одеты в поношенные лоскуты, лица отощали от голода, к щекам прилипла холодная грязь… вот тогда боль вонзается в сердце еще сильнее и глубже. Натянув поводья, я преграждаю Криспом дорогу Сэйлу и подъезжаю к карете. – Миледи! – окликает Сэйл, и я вновь слышу, как ругается Дигби. Я останавливаю коня и спрыгиваю, приземлившись немного неуклюже. Чуть не поскальзываюсь на замерзшей грязи, но опираюсь о карету. Она продолжает катиться, когда я резко открываю дверь, но тут же останавливается, стоит мне подняться внутрь. – Миледи, нам нельзя тут задерживаться! – говорит за спиной Сэйл, но я не обращаю на него внимания и, в карете приподняв бархатное сиденье, роюсь в своих вещах. – Полезайте обратно на коня! – рычит Дигби, а я лихорадочно роюсь в вещах, разбрасывая шарфы, запасные рукавицы, ищу и ищу… – Нашла. Вылезаю из кареты и схожу на землю, но наша остановка посреди улицы привлекла еще большее внимание, и сюда стекаются темные фигуры. – Забирайтесь на коня, – снова приказывает Дигби. – Секундочку. – Слишком занятая поиском, я не смотрю на него. Вот. На другом конце улицы у колодца с водой сгрудилась компания. Вокруг этого удручающего источника воды валяются сломанные ведра и порванные веревки. Я иду туда и слышу недовольный ропот стражников, несколько наложниц в каретах спрашивают, почему мы остановились. Потом кто-то спрыгивает с коня, и за спиной раздаются уверенные размашистые шаги. Но я продолжаю идти к группе детишек. Они насторожены. Заметив мое приближение (или крадущегося сзади стражника), двое бросаются наутек и прячутся в тени. Но самая маленькая девочка лет четырех не убегает. Она стоит впереди других детей и смотрит, как я опускаюсь перед ней на колени. В общей сложности их двенадцать, не считая тех, кто убежал. Дети слишком тощие, слишком грязные. А глаза их… глаза не по возрасту старые. Плечи поникли от усталости, которую не должен переживать ни один ребенок на свете. – Как тебя зовут? Она не отвечает, но внимательно разглядывает мое лицо, словно видит блеск кожи под капюшоном. – Вы принцесса? – спрашивает девочка постарше, но я улыбаюсь и качаю головой. – Нет. А ты? Дети хором смеются и переглядываются: – Думаете, принцессы живут в лачугах как оборванцы? Я опускаю капюшон и заговорщически ей улыбаюсь: – Может быть, тайные принцессы и живут. Некоторые изумленно на меня смотрят: – Вы золотая девушка! Та, которую стережет царь. Я открываю было рот, чтобы ответить, но меня загораживает напряженный Дигби.