Протерев все тело салфетками с детским маслом, Билли залезает под душ и моется, пока стекающая с него коричневая вода не становится почти чистой. И все равно на двух банных полотенцах остаются следы автозагара. Элис спрашивала, сможет ли он уснуть, и он ответил «да», но теперь ему не спится. Перед глазами мелькают картинки происходившего в «Вышине», где он провел не больше часа (если не меньше), хотя казалось, все пять. Особенно четко запомнилась перестрелка с Эдисоном. Летящие во все стороны щепки. Звук смыва. Четыре лба — куда уж серьезней? — сказал Ник. Но ведь Сэл, стоявший на воротах, даже не снял с плеча свой мосси, Фрэнк ни разу не обернулся в коридоре, а Реджи и вовсе забыл вооружиться, пришлось лезть в диван за пистолетом Ника. Только Дана Эдисон был настроен серьезно: даже в туалет взял с собой пушку. И Мардж, конечно. Старуха была очень серьезна и почти не повелась на маскарад. Не забыть про щедрые чаевые, напоминает себе Билли. Двадцатки должно хватить. Он поворачивается на бок и почти засыпает, как в голову вдруг приходит неприятная мысль. Билли вновь ложится на спину и глядит в темноту. М-да, хуже не придумаешь: он оставил рисунок Шан — фламинго Фредди, переименованного в Дэйва, — на передней панели того старого пикапа. И ведь у него было время его забрать, просто он не подумал. Тогда ему хотелось одного: свалить. Забудь, говорит он себе. Это ерунда, просто рисунок. Подумаешь. Ерунда-то, может, и ерунда, но Билли от этого не легче. Потому что рисунок для него был — да, был, правильнее говорить в прошедшем времени — чем-то вроде пинетки в Фаллудже. Той, которую он посеял перед штурмом «Веселого дома». Очередной талисман утерян. Билли пытается убедить себя, что это все предрассудки сродни россказням об отеле-призраке в Сайдуайндере, но это не помогает. Ему все равно плохо. И ведь Шан столько любви вложила в рисунок… Спи, болван, думает Билли. Он наконец засыпает, но просыпается в самый черный предрассветный час: во рту пересохло, кулаки крепко стиснуты. Ему приснился сон, такой правдоподобный и яркий, что первые минуты Билли даже не может сообразить, где он — в «Рамада инн» или в «Башне Джерарда». Во сне он работал над своей историей (видимо, только начал, потому как писал от имени «тупого я»). В дверь постучали. Он пошел открывать, ожидая увидеть на пороге Кена Хоффа или Фил Стэнхоуп, но скорее, конечно, Хоффа. Однако это была Мардж в том же просторном синем платье, в котором встречала его у ворот «Вышины». Только вместо сомбреро она надела бейсболку с эмблемой команды «Вегас голден найтс», а вместо совка держала в руках моссберг Сэла. — Ты забыл своего фламинго, сучий выродок, — сказала Мардж и вскинула дробовик. Дульное отверстие показалось Билли огромным, как въезд в туннель Эйзенхауэра. Я проснулся прежде, чем она успела выстрелить, думает Билли, пробираясь в туалет. Там, справляя нужду, он вспоминает Руди Белла по прозвищу Тако. Кошмары в Ираке были обычным делом, особенно в ходе битвы за Эль-Фаллуджу, и Тако верил (или врал, будто верит), что умирать в кошмаре нельзя, иначе умрешь и в жизни. «Просто сдохнешь от страха, старик. Не лучший способ умереть, а?» Я ведь не умер, успел проснуться, думает Билли, возвращаясь к кровати. Но эта старуха — тот еще крепкий орешек. Дана Эдисон с идиотским пучком на башке — просто малолетний дворовый хулиган в сравнении с ней. В номере холодно, но включать обогреватель Билли не хочет. Он наверняка будет дребезжать, почему-то эти настенные агрегаты в мотелях всегда дребезжат. Билли сворачивается клубком под одеялом и почти сразу засыпает. На сей раз без снов. 9 Элис предлагает не завтракать в гостинице, а поскорее выехать и купить где-нибудь по дороге сэндвичи с яйцом. — Хочу снова увидеть горы. Там такая красота, пусть и дышать с непривычки тяжело. Билли улыбается. — Ладно, поехали. Вскоре после въезда в Колорадо его ноутбук тихо звякает впервые за… черт знает сколько месяцев. Или даже лет. Билли съезжает в первый попавшийся карман, достает с заднего сиденья компьютер и открывает. Звяканье означает, что на один из его запасных почтовых ящиков пришло письмо — на сей раз это [email protected]. Отправитель — «Травертин энтерпрайзес». О такой конторе Билли слышит впервые, но сразу понимает, в чем дело. Он открывает письмо. — Что там? Билли показывает Элис экран. На счет Эдварда Вудли в «Королевском банке Барбадоса» только что поступили триста тысяч долларов от «Травертин энтерпрайзес». С припиской «за оказанные услуги». — Это то, о чем я думаю? — уточняет Элис. — Несомненно, — кивает Билли. Они вновь пускаются в путь. Денек обещает быть просто прекрасным. 10 К дому Баки они подъезжают около пяти часов вечера. Билли заранее позвонил ему из Райфла, чтобы предупредить, и Баки ждет их в своем палисаднике, одетый в джинсы и флисовую куртку: с виду и не скажешь, что он много лет жил и работал в Нью-Йорке. Может, здесь он стал другим человеком, думает Билли, лучше прежнего. Элис же стала. Она выскакивает на улицу прежде, чем Билли успевает полностью остановить машину. Баки распахивает объятия и кричит: — Привет, солнце! Она со смехом кидается к нему. Ну надо же, думает Билли. Кто бы мог подумать. Глава 22 1 Какое-то время они проводят в горах у Баки и даже застают первую снежную бурю (снег метет целый день). Сила и ярость стихии одновременно потрясают, восхищают и пугают Элис. Да, говорит она, на Род-Айленде тоже шел снег, но чтобы за день намело сугробы выше человеческого роста? Когда буря наконец утихает, они с Баки выходят во двор и делают снежных ангелов. После долгих и упорных уговоров наемный убийца тоже выходит поваляться в снегу. Два дня спустя начинается оттепель, и снег тает. Лес наполняется птичьим пением и звоном капели. Билли не хотел задерживаться, но Элис настояла. Он должен закончить историю. Слова — это одно, но решает дело уверенный, спокойный тон, которым она их произносит. Бросать уже поздно, считает Элис, и Билли по зрелом размышлении приходит к тому же выводу. В маленькой хижине, где он писал про «Веселый дом», нет электричества и отопления, поэтому Билли притаскивает аккумуляторный обогреватель. Его хватает, чтобы более-менее прогреть комнату — если не снимать куртку, то писать вполне можно. Кто-то повесил обратно картину с садовыми фигурами, и Билли готов поклясться, что львы стали еще ближе, а их красные глаза — еще краснее. Бык теперь стоит не за львами, а между ними. Так было и раньше, уверяет себя Билли. Картины не меняются сами собой. Это, конечно, так. В рациональном мире должно быть так, но картина ему все равно не по душе. Он снимает ее (снова) и поворачивает лицом к стене (снова). Открывает свой текст и возвращается к тому месту, на котором остановился. Поначалу дело идет туго. Билли то и дело косится в дальний угол, будто ждет, что картина вновь волшебным образом окажется на стене. Этого не происходит, и примерно через полчаса Билли перестает видеть что-либо, кроме слов на экране. Дверь в прошлое распахивается, и он в нее входит. Большую часть октября он проводит по ту сторону двери, и даже снежная буря ему не помеха: взяв у Баки высокие сапоги, он прилежно топает в хижину. Покончив с событиями в пустыне, Билли рассказывает, почему решил не заключать новый контракт. Он пишет про культурный шок, испытанный по возвращении в Америку, где люди не боялись снайперов и самодельных взрывных устройств и не закрывали голову руками от каждого громкого выхлопа на дороге. Для этих людей никакой войны в Ираке будто не существовало, и то, ради чего погибли его друзья, не имело значения. Он пишет про то, как ему заказали типа из Джерси, избивавшего женщин, и как он его убил. Он пишет про встречу с Баки и все последующие заказы, не пытаясь при этом выставить себя героем или хорошим человеком. Он строчит быстро, но текст получается если не идеальным, то на удивление чистым: слова льются, как талая вода, сбегающая весной с лесистых горных вершин. Билли отмечает, что между Баки и Элис установилась прочная связь. Элис, по сути, обрела в нем отца, которого рано потеряла. А Баки обрел в ней дочь, которой у него никогда не было. Между ними нет ни намека на сексуальное влечение, и Билли это не удивляет. Он ни разу не видел Баки с женщиной. И хотя он в принципе не так уж часто встречался с Баки лицом к лицу, во время этих редких встреч тот почти не упоминал женщин. Возможно, Баки Хэнсон гей, несмотря на два брака. Что ж, ради бога. Для Билли важно только одно: Элис с ним счастлива. Однако в октябре душевное благополучие Элис отходит для него на второй план. История родилась — и превратилась в книгу. В этом больше нет никаких сомнений. Тот факт, что книгу никто не увидит (кроме, быть может, Элис Максуэлл), ничуть его не смущает. Важен процесс, а не результат, насчет этого она была права. Примерно за неделю до Хэллоуина, в ослепительно солнечный и ветреный день, Билли пишет про то, как они с Элис (в книге она стала Кэтрин) подъехали к дому Баки (ставшего Хэлом) и как Баки встретил ее с распростертыми объятиями и радостным криком: Привет, солнце! Что ж, на этом можно и остановиться, решает он. Скинув документ на флешку, он закрывает ноутбук, идет выключать обогреватель и замирает. Картина с садовыми фигурами вновь висит на стене. Львы стали еще ближе. За ужином он спрашивает Баки, не вешал ли тот картину на место. Нет, не вешал. Билли переводит вопросительный взгляд на Элис. — Я вообще не понимаю, о чем вы говорите. Тогда Билли спрашивает, откуда в хижине взялась эта картина. — Понятия не имею. Такие фигурные кусты стояли раньше перед отелем «Оверлук» — тем, что сгорел. Когда я купил этот дом, картина уже висела на стене. Я туда почти не захожу. Называю хижину «летним домиком», но мне там вечно холодно, даже летом. Билли тоже это заметил — впрочем, он списал низкую температуру на осенние холода. И все же в хижине он проделал огромную работу: почти сто страниц. И зловещая картина ему не помешала. Возможно, жуткие истории лучше всего пишутся в жуткой обстановке, думает он. Это объяснение ничем не хуже других, поскольку весь процесс рождения книги по-прежнему остается для него загадкой. Элис испекла на десерт персиковый коблер. Раскладывая его по тарелкам, она спрашивает: — Ты закончил, Билли? Тот уже открывает рот, чтобы ответить «да», но что-то его останавливает. — Почти. Еще пара заключительных штрихов — и готово. 2