Слушает – затихло наверху. Наверно можно, раз не воет больше. Пробрался осторожно в большую комнату – главный зал. Нащупал мягкое – диван. Спичек нет, фонаря нет – плохо. Положил рюкзак на пол, сам на краешек дивана. Пустой дом, чего бояться? Переспит – и дальше. Брюхо голодное руками прижал – нельзя сейчас есть. Ночь перетерпит, заспит – во сне есть не хочется. Завтра день опять идти, завтра утром поест, сил прибавит. Уснул. Утром с первыми лучами проснулся. Заглянуло солнце в окошко – Даньке прямо в глаз лучиком. Зажмурился он, чихнул. Глаза открыл – мать честная! Лежит он на диване, напротив через комнату – кресло стоит. А в кресле том – мужик сидит, на него смотрит! Лицо страшное, оскаленное, кожа синюшная, глаза навыкате. Да не живой мужик, мертвый! Всю ночь с мертвецом в комнате проспал! Подхватился Данька – и вон из дома! Долго бежал. Ушли все силы. После опомнился – а рюкзака-то и нет. Забыл! Вот беда так беда! Подкосились у Даньки ноги. Сел у обочины, заплакал. Назад вернуться – ни за что в дом не войдет. Жутко! Не мертвяк ли ночью на чердаке выл? А ну как снова оживет? Зыркнет на него глазами мутными, ухватит рукой костлявой, да как спросит: – А что ты в моем доме делаешь?! Воровать пришел? А вот сейчас заглочу тебя с потрохами – увидишь тогда, как по чужим домам шляться! Нет, не сможет он. Пропал рюкзак – не воротишь. Пало на Даньку горе страшное. Придавило к земле, притиснуло. Еды нет, воды нет – ничего нет. Только дозиметр с противогазом остались. Как полтыщи верст одолеть? Ложись у обочины и помирай. Раз дернулся назад, два дернулся – но мертвец проклятый перед глазами стоит. Поплелся куда глаза глядят, ногами бахил пыль загребая, кулаками слезы размазывая. Недолго шел. Час прошел, глядь – село. Постоял у околицы, посмотрел – люди. Подвело живот у Даньки. Голова кружится, в ногах слабость. Что делать? Пошел по домам – руку тянуть. Плохо выходит. Деревня бедная. Люди голодные. Свои не кормлены – а тут этот шастает. Смотрят на него – будто заразный он. Гонят так – будто всю жизнь его ненавидели. Отошел было Данька – снова вернулся. Из крайнего дома на улицу ведро плеснули. До крайней нужды дошел – присел на корточки, принялся в траве густой шарить. Авось съедобное выкинули? Нащупал – бумажка. Еще нащупал – железка непонятная. Снова нащупал – корочка хлебная. Поднял, обдул губами, о майку вытер. Не заболеть бы с нее – не знай кто выкинул, да на земле валялась. А рот голодный уже сам разевается, язык голодный к корочке тянется. Ничо, авось с хлеба не захвораешь. Захрустела косточка на губах, потекли в глотку голодные слюни. Раз – и нету корочки, будто и не было. Поднялся Данька с колен, повернулся – и дальше пошел. Шел долго. Верста с верстой складывается, километр с километром. Плохо Даньке, голодно. Пройдет сто шагов – сядет, отдохнет. Еще сто шагов – снова отдыхай. Рюкзак с консервой перед глазами дразнится. Теперь бы вернуться – не побоялся бы мужика мертвого. Вгрызся бы в него, отобрал рюкзак. Да уж поздно. Где та деревня – не помнит от голода. Глядь – перепелка на дорогу выскочила. Трясет хвостом, на лапку припадает, за собой зовет. Смекнул Данька – неспроста. Вокруг себя глядеть начал. Наткнулся на гнездо, там – три яйца маленьких. Обрадовался! Разбил одно, выпил, разбил другое, выпил, разбил третье. Разом сил прибавилось, снова вперед зашагал. Перепелка летает вокруг, кричит – а Даньке что до нее? У него смерть голодная перед глазами. К вечеру дошел в село. Село крупное, у большой дороги стоит. В селе – торг. Народу!.. Начал по рядам ходить, смотреть. Интересно! Здесь оружием торгуют – да не двустволками, как у батьки, настоящим. Там – противогазами, фильтрами. Кто-то снадобья выставил, кто-то одежду, кто-то патроны или еду. Ходил, смотрел, слушал – кой-чего понял. Местные – по всему видать – в достатке. Ярмарка на триста верст вокруг одна. Селяне ее всем миром держат, с нее кормятся. Путников на ночлег пускают, обратно плату берут. Задумался – почему так? Почему несправедливость? Кто с голоду пухнет, а кто ест каждый день. Думал, думал – понял. Дорога большая через село проходит. Караваны часто ездят, путники ходят. Приспособились местные. Жалко стало Даньке свою деревню. Кабы и через нее дорога большая шла – может и не помер батька. И Барбос бы не убег. Защипало снова в носу – но сдержался. Не время щас. Без ничего остался, думать надо, как хозяйство поправить. Что думать. Одному торговцу ведро поднес, другому с дровами помог, третьему ящик подержал. Четвертый покосился недоверчиво – прогнал. Не обиделся Данька. Уже забренчало в кармане – три патрона побольше, остроконечные, два поменьше, на первые похожи, и два совсем маленькие, с тупой пулькой. Уже можно жить! На ночь устроился под КАМАЗом, снутри колеса. Банку заветную перед сном умял – доволен. За место платить – больно жирно, не по его средствам. Сто крат лучше консерву купить. А то и запрятать пульки, походить по рядам с утра, поклянчить. Авось кинут кусок-другой. Эх, мешков нет, все у мертвяка остались. Набрал бы банок – и снова в путь. Утром снова меж людьми ходил. Слушал. Торг, оказывается, не каждый день. В неделю два-три дня, с пятницы на воскресенье. Обеспокоился Данька – сегодня день, да завтра день, после закончится. Нужно быстрее набрать! Заново начал по рядам бегать. Проще пошло – со вчера уж знают его торговцы, улыбаются. Снова помогал, как двужильный до самого вечера, за день не присел. Здесь патрон, там патрон – набрал к ночи сорок штук! Купил банку за три патрона, залез где ночью ночевал, снова наелся от пуза. Захорошело, сил враз прибавилось! Снова показалась дорога по силам. Засунул руки в карманы, пульки крепко сжал в горсти – богатство! Начал подремывать. Вдруг – что такое? Дергает его кто-то за ногу. Выглянул из-под машины – трое стоят. Один таким же возрастом, двое помельче. – Ты чо здесь? Наш хлеб отбиваешь! Нахохлился Данька. – Че эт твой. Место не куплено. Кто хошь тот и работай. – Вылазь! Вылез Данька. Стоят против него трое – местные. Сытые, силушкой не обиженные. Бить начнут – что делать? – Чо наработал? Отдавай половину. Зло взяло Даньку. Сытый голодного не разумеет. Живут, горя не знают, папка-мамка их кормят. Сами не работают – не видал он их день на торге! – и другим не дают. – А вот такого не хошь? – вытянул правую руку вперед и левой поперек нее, мотню показал. – Дай ему, Кирюха, – говорит один. – Чтоб неповадно было… – Наш хлеб отбивает! – подначивает другой. Кирюха рукава засучивает. – Щас научим тебя правилам… Остервенился Данька. Своим трудом заработанное – как отдать? Толкнул Кирюху, навалился сверху. Сильней Кирюха, плотнее, ест хорошо – но Данька как голодный крысеныш в него, прямо в шею, вцепился. Отбился. Отодрался от него Кирюха, отбежал. Мелкие с ним, примолкли, смотрят непонимающе. Как так? Шире, Кирюха, выше. Ест каждый день. Но – не сдюжил. Почему так? Не могут одного своим куцым умишком понять: Кирюха за деньги дерется, Данька – за жизнь. – Я тебя еще поймаю, – грозится Кирюха. – Чо меня ловить. Я – вот он. Поймал уже. Смерил его Кирюха взглядом – Данька у колеса стоит, кулаки сжаты, ноги напружинены. Подойдешь – пожалеешь! Плюнули, ушли. Только на место полез – из-за соседней машины мальчишка выглядывает. Один. И меньше – годов, пожалуй, десяти, а то и девяти вообще. Смотрит на Даньку, подойти боится. – Ты чо? – Дай пульку, а? – Сам заработай. – Я и заработал, – хлюпает тот. – Пять пулек было. Кирюха все отобрал. Жалко Даньке мальчишку. Хлипкий совсем, дунь – упадет. С таким не только Кирюха – и мелкий справится. – Ладно. На, держи. Дал ему патрон. Может себе позволить – богач. Тот снова стоит, не уходит. – Ну чо еще? – А ты как тут? Я тут с прошлой ярмарки, неделю. Тебя раньше не видел. Проходом? – Проходом, – кивает Данька. – А куда? – Далеко. В Ставрополь. Слыхал? – Не-е-е… – Хорошо там. Большой город Ставрополь. И – целый. Нет людей. Туда бомбу новой конструкции кинули. Все умерли – но город целый остался. Все цело – магазины, амбары, склады. Лежит в магазинах мука, хлеб, консервы – ешь, не хочу! И заразы нет – выветрилась. Благодатный край! Вот добраться только трудно. Туда тыща километров, обратно тыща километров. Полтыщи уже прошел, половина осталась. Моргает мальчишка – эка невидаль! Чудо-город! Всего полно, людей нет, бери чо хошь, ешь сколько хошь! – А меня возьми с собой! Хмурится Данька. Вот еще, нахлебника брать… Но – вспомнились вдруг торговцы с каравана. И главный торгаш, что про нахлебников говорил. Нехорошо получается – ужель и он так же мальчишку прогонит, как его самого прогнали? Нехорошо так. – Ладно. Пойдем. Вдвоем и веселее. Звать-то как тебя? – Славка! – радуется мальчишка. – А лет сколько? – Девять. – Только уговор. Я старше, опытнее. Меня во всем слушать. Не будешь слушать – уйду, один останешься. Кивает Славка. Плохо ль. Старший командует, младший подчиняется. Не надо думать, где хлеба достать. За тебя все решат. – Сам-то откуда, как здесь? – Ехали с батянькой в Казахстан. Да напали разбойники. Батяньку убили, я сбежал. Три дня ходил, людей искал. Набрел на дорогу, по ней к селу вышел. Только толку? Прошлый раз что заработал – Кирюха все отобрал. Сейчас вот опять. Хорошо ты ему дал, долго помнить будет. Данька приосанился. Гордится. – Мы, Родкины, такие… Кто подойди – враз по сопле получит.