– Чернь и белая кость? – ухмыльнулся Добрынин. – Ну… как-то так… – развел руками Николай. Музыка в баре гремела изрядно. Пробравшись вдоль барной стойки между толкающихся, держащих в руках кружки и орущих на разные голоса морпехов, отыскали столик в дальнем углу. Уселись – и Данил тут же начал осматриваться. Любопытно было. В фильмах он частенько видел подобные бары, но вживую – в первый раз. Большой полутемный зал делился на четыре зоны: у входа – барная стойка с высокими стульями вдоль нее; зона со столиками – напротив; между ними – площадка для танцев; и большая зона с бильярдными столами в глубине. Не сказать, чтоб тут было столпотворение, но вполне достаточно. И у бара, и на танцполе, и за бильярдом – везде. Люди стояли кучками, общались, смеялись, что-то пили – в общем, отдыхали, как умели. Вроде бы все, как и должно быть в подобных заведениях… Но среди всей этой людской мешанины Добрынину вдруг неприятно кольнула глаз некая странность в поведении некоторых мужиков – вели они себя как-то… не по-мужски, что ли… Несколько таких как раз сидело за соседним столиком, и Добрынин, сосредоточив на них внимание, озадачился еще больше. Слишком плавные движения рук; через чур гибкие пальцы и кисти; мягкие переливы голоса и плавность речи, затянутое «а», во всем поведении и стиле общения – какая-то неприятная манерность, искусственность, жеманность; и что ошарашило его более всего – один из них, тот кто сидел лицом к нему, был накрашен!.. Но окончательно поразило сталкера то, что происходило в данный момент на танцполе! Это были два парня. Одному на вид лет двадцать-двадцать пять, второй постарше, около тридцати. Он стоял в центре, делая руками этакие приглашающие движения – а младший, крутясь вокруг себя и как-то этак по-женски помахивая бедрами, шаг за шагом боком приближался к нему… – Чего это они? – Добрынин толкнул Николаса рукой и глазами указал на парочку. – Кто? – тот, оглянувшись, зашарил по танцполу взглядом. – Ну вон… эти… – Кто? – снова не понял парень. Парочка, меж тем, сошедшись, обвила друг дружку руками – и младший вдруг яростно впился своим ртом в губы старшего. Добрынина чуть на стол не вытошнило, хотя желудок с самого обеда был пустой… – Да вон эти, двое, в центре! Что это с ними?! – он, уже не скрываясь, ткнул пальцем в парочку. Николас, наконец, врубился. Глянул на Добрынина как на дикаря – и пояснил: – Так пара же. Любят друг друга… Нормальные парни, обычные. Просто – геи… И вдруг Данил вспомнил… Эта тема в Убежище отсутствовала полностью, как класс, и лишь один раз они с Сашкой, усевшись за какой-то фильм в «Тавэрне» у Пива, наткнулись на этакое непотребство. Посмотрели недолго – неприятно было – и выключили. Данька, тем же вечером спросив у деда, получил очень серьезных звиздюлей, и понял, что это – плохо. Мерзко. Отвратительно. И – забыл. Да и фильм-то неким таинственным образом исчез из фильмотеки… Но он помнил слова деда, который называл таких людей совсем по-другому. Не геи, нет. Совсем не этим нежным и зовущим словом. А резким, резонирующим, четким словом: «пидорасы». – Так это они и есть, пидорасы? – глядя во все глаза на облизывающих друг друга мужиков, спросил он. – Какие это тебе пидорасы! Геи!.. – нагнувшись к нему и понизив голос, зашипел Николас. – Нельзя их так называть! Толерантнее нужно быть, терпимее! Данил молчал, пребывая в легкой прострации. Запустил пятерню в затылок, поскреб в недоумении череп… Ладно. Пусть. Не ему здешние порядки осуждать. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. Примем за непонятность, отложим пока в сторону, выясним потом… Подошла официантка, молодая девчонка лет восемнадцати. Приняла заказ. Данил, изрядно проголодавшийся, по совету рекрутера заказал какой-то «гамбургер canned meat», «биг мак» и «картошку фри». Что заказывает не понимал, но надеялся на своего проводника. Николай тоже сделал заказ и полез в карман куртки. И вот здесь Добрынина ожидал сюрприз. – Десять баксов, – записав в блокнот пожелания клиентов, мило улыбнувшись, оповестил девушка. Данил озадаченно посмотрел на парня – тот уже тянул из потрепанного кожаного кошелька зеленую бумажку. – Патронами принимаете? – спросил Добрынин. Девчонка, округлив глаза, неуверенно попятилась… – Стой! Стой, подожди! – хлопнув себя по лбу, замахал рукой рекрутер. – Э-э-э… как тебя… Вика!.. Подожди! Я – рекрутер! Новенький это, новенький! Порядков еще не знает! Я оплачу за него! – и, выудив из кошелька еще пару бумажек, передал девчонке. Та, кивнув и приняв средство оплаты, удалилась, несколько раз с сомнением оглянувшись через плечо. – Администрацией Белого Дома строжайше запрещено хождение внутри общины патронов и иных средств оплаты, – в частности драгоценных металлов и камней, – кроме доллара США, – подняв палец вверх, оттарабанил Николай. – Да ты не волнуйся, потом отдашь… – Где ж столько долларов набрали, чтоб свободное хождение обеспечить? – Так банков-то вокруг сколько!.. Только на этой стороне – десятки! А бакса там до Войны было полно. Вот оттуда и доставали. Так что теперь законодательно закреплен доллар как средство платежа. Пункт пять-семь-двенадцать бюджетного кодекса ОАО, Объединенной Американской Общины. За попытку оплаты патронами или иным – сразу в карцер, а дальше суд. Приравнивается к измене. Добрынин пожал плечами: – Ну извини, браток, не знал. Предупреждать нужно. – Да ничего, – кивнул Николас. – Я рекрутер, для нас это привычно. Это те, кто внутри общины работают, редко сталкиваются. Подожди, сейчас она еще Эм-Пэ вызовет… – Эм-Пэ? – Да, милитари полис. Военную полицию. Все как положено. Если не доложит по инстанциям – могут за неблагонадежную принять. Тогда возникнут проблемы с гринкард[36]. Отнимут скорее всего. Здесь правило простое: столкнулся с нарушением – доложи. Да ты не волнуйся, все чисто будет. Я же рекрутер, полиция знает, что мы с новичками постоянно общаемся. Не нарушение это, а просто по незнанию. – Откуда же эта ваша военная полиция узнает, что она, эта официантка, утаила? – озадачился Данил. – Так ведь и я могу доложить, – пожал плечами рекрутер. – И тогда ее уже за недоклад подтянут. И также в неблагонадежные запишут. Данилу, выслушав такое, оставалось только руками в оторопи развести. Все следят за всеми. Ни хрена себе порядочки здесь… Милитари полис появилась спустя минут десять, еще и заказ не подали. Два средней упитанности дядечки в серого цвета униформе и таких же кепках. На правом рукаве ниже плеча вышиты большие красные буквы «MP» и на кепках то же самое. – Хей, Николас, доброго вечера… А мы-то думаем – что за бардак тут творится? – мельком глянув на Добрынина, обратился к парнишке один из них. – Новенького привел? – Добрый вечер, господин офицер, – подскочил из-за стола парень. – Да вот, показываю понемногу… У него встреча с командованием, какую-то информацию хочет сообщить. Ну а я пока рассказываю, что у нас тут и как… – Дело нужное… – кивнул толстячок. – Хорошо, не будем вам мешать. Сигнал поступил, обязаны проверить… Удачного вечера, Ник. – И вам того же, господин офицер, – чуть поклонился Николай и, проводив взглядом удаляющихся толстяков, с облегчением выдохнул: – Ну все… Нормально. Мистер Льюис хороший мужик, не то что некоторые… Вот тот же офицер Крейсен – такая сука… Привяжется: и гринкард ему покажи, и удостоверение личности… Хотя ведь знает меня, так нет… Добрынин молчал. Про монастырь и устав, оно, конечно, заметка может быть и правильная, но происходящее нравилось ему все меньше и меньше. Принесли заказ. Гамбургер – две булки друг на друге с пластом тушенки между ними и какая-то трава; биг мак – тоже самое, только в двойном формате. И картошка фри – нарезанный тонкими ломтиками и обжаренный картофель. Непривычно, конечно, но вроде сытно… – Откуда мука? – спросил он, принимаясь за еду. – И где картошку берете? – Мука на складах в бомбарях «Авиастара». Да и много чего оттуда… А еще – бартер с соседями организован. Патроны на продовольствие и прочие вещи, необходимые в обиходе. Этого добра у общины хоть залейся, на складах патронного завода берем. Там их еще лет на пятьдесят припасено. Меняемся вот хоть на ту же картошку. На том берегу местные выращивают. Делают парнички, почву очищают – и туда высаживают, чтоб радиации не было. Удобряют-поливают… Ничего, нормальная картошка получается. – Не понял… – озадачился Данил. – Что значит – бартер? Мне говорили, что ваша община с соседним берегом воюет… Какой может быть бартер с врагом?.. – Ну, во-первых – не очень то и воюет. Так… Отдельные перестрелки, боестолкновения, и только… А во-вторых… ну, даже если и воюет… И что? – теперь удивился уже Николай. – Одно другому не мешает. Война отдельно, а торговля отдельно. Должны же солдаты что-то есть… Прозвучавший бред Данил снова не понял. Не врубился и все тут. Как это так: война – отдельно, а еда – отдельно??! Ведь понятно же: для того, чтобы выиграть войну, нужно давить любыми средствами, до последнего! Если америкосы перестанут снабжать соседей патронами, те не смогут вести войну! И если соседи прикроют кран продовольствия, у этой самой ОАО начнется голод! А голод – очень даже действенное средство. Это что же получается?.. До обеда Джим Моррис с Джоном Смитом друг в друга стреляют, потом – перерыв на обед, причем Смит дает Моррису патронов, а тот ему – гамбургер, а после – продолжаем перестрелку? Что за чушь?!.. – Это именно типично русский взгляд на вещи, – кивнул Николай – или уже Николас? – когда Добрынин обрисовал ему этот вопрос. – Все мешать в одну корзину… Но это же глупо! Вредит бизнесу! Бизнес не должен простаивать. Кстати, говорят, и до Войны так же было. Российская общественность очень негодовала, когда Белый Дом избирательные санкции вводил. И Российское правительство почему-то в ответ тоже санкции вводило… А бизнесу – прямой убыток. Вот это уже совсем возмутительно. Не понимали, что для их же пользы… Добрынин снова промолчал. Во-первых, потому что смысла спорить не было – он-то по-другому воспитан, и переубеждать сейчас человека… зачем? Во-вторых, не понимал предмета. Не жил в то время. Юка, может, и сказала бы чего… А в-третьих, он уже потерял интерес к этой теме. Его вниманием снова завладел танцпол – и вот там сейчас действительно происходило что-то очень и очень странное… Из глубины помещения, откуда-то из темного угла за бильярдом, один за другим, вереницей, начали выходить… существа. Иначе Добрынин их и обозначить-то затруднялся. Это были люди, хомо сапиенсы, вроде бы мужского пола, но… выглядели они сейчас похлеще любого выродка. Полураздетые: кто в розовых обтягивающих шортиках, кто в чем-то вроде юбочек, кто и вообще в одних только подтяжках, удерживающих кожаные мешочки на мудях; в перьях: короны из разноцветных перьев на голове, разноцветные веера, окрашенные в цвета радуги, перья на теле, перья, прикрывающие голые задницы, разноцветный перышки на руках и ногах; с флагами – причем флаг единообразный у всех – прямоугольник, раскрашенный во все цвета радуги; да и просто разодетые кто во что горазд: один в колготках в сеточку, второй – в кожаной фуражке и расстегнутом плаще, между полами которого мотыляется мужское достоинство, третий – с розовыми крылышками за спиной, словно огромная бабочка… Это было нечто невообразимое! Кривляясь и пританцовывая, раскланиваясь направо и налево под свист и одобрительные выкрики публики, они прошествовали на танцпол, смешались с людьми – и принялись вытанцовывать, выделывая мерзкие недвусмысленные движения и жесты, адресуясь в зал, улыбаясь до ушей накрашенными губищами и посылая вокруг воздушные поцелуи… – А это… а это еще что?! – глядя во все глаза на сие действо, растерянно выдохнул Добрынин. – Ты удачно попал! – улыбаясь и кивая в такт музыке, ответил Николас. – Сегодня гей-парад! Сейчас весело будет! Выпивка бесплатно для всех! Тебе чего принести? – Гей-парад?! – поразился Добрынин. – То есть сейчас эти вот… пидорасы… будут здесь маршем ходить и мудлом своим трясти?! – Да не пидорасы, я же сказал! – мгновенно отреагировал парень. – Геи! Так их и надо называть! Такие же люди, как мы! Как ты и я!.. – Как я?! – во весь голос вопросил Данил. Поперхнулся, закашлялся – биг-мак пошел не тем горлом. – Слышь, ты!.. Да я тебе сейчас за это нос в голову заряжу! Это я-то такой как они??! Николас, сообразив видимо, что немного переборщил с новичком, не достигшим пока еще вершин цивилизованного общества, и потому испытывающим сейчас культурный шок, резко пошел на попятный: – Все, все, дружище, извини! Не то имел ввиду! Прошу прощения!.. Хотел сказать, что здесь это – норма, в порядке вещей… Обычное дело! Добрынин, глядя на него, растерянно молчал. Ну и вечерок… Как начался – так одна хреновина за другой! Недолго и с катушек съехать! И главное – сам-то этот парень, Николай-Николас, нормально все воспринимает!.. Как же так? – А давно ль ты здесь живешь, дружище? – сообразив вдруг, что к чему, спросил он. – Так почти с самого начала. Когда война началась, мне пять лет было. Все это время я тут. Отец-то погиб, а мать – жива, здесь же в общине при школе работает. Вот теперь все сразу стало понятно. Парень жил здесь с детства. Оно и немудрено, что для него это – обыденность. И Данилу вдруг стало как-то жалко его, этого парнишку. Может, и не виноват он?.. Живя в грязи – как не запачкаться? – Где же вы с ней живете? – сочувственно спросил он. – Комнату, небось, выделяют? – Мать в Чердаклы, у нее там свой домик, небольшой. А я – здесь, при общине. До семи лет с матерью жил, а потом меня в детдом забрали. – Как это – забрали? – снова, в который уже раз за последний час, оторопел Добрынин. – Кто?! – Ювенальная группа. – Кто-о-о?.. – пытаясь понять, что говорит парень, и прежде всего, почему он так спокойно это говорит, переспросил Данил. – Да ювеналы же… Администация организовала особую ювенальную группу, которая следит за всеми детьми общины, – принялся подробно растолковывать Николас, время от времени прерываясь, чтоб откусить от своего «бургера». – Если, к примеру, семья неполная – за такими сразу контроль… Или не все благополучно в семье – еды мало, или одежды, или бьют ребенка родители, ремнем, там, или еще как руку на него поднимают… Детей из такой семьи изымают – и в детский дом. Или другую семью для них ищут. – А если ремнем – в воспитательных целях? – спросил Добрынин, у которого в башке все сказанное не умещалось… – Если неоткуда матери денег взять? Может быть, лучше помочь?.. Этих ваших… долларей зеленых… подкинуть… Или еще как? – Нет, это все так себе… полумеры. Понятно же – нехорошо ему в такой семье, – ответил Николас, и было видно, что говорит он без тени сомнения, верит в свои слова. – Ребенку лучше в детском доме, чем с такими родителями, которые ему достойной жизни обеспечить не могут. – И кто же оценивает, хорошо ребенку такой в семье или нет? – спокойно спросил Добрынин, хотя внутри пекло от возмущения.