— Назови девичью фамилию матери и имя любимого питомца детства. Мне нужно в туалет. Мой мочевой пузырь так переполнен, что кажется вот-вот лопнет. — Элизабет Бушнелл. Пеппи Длинный Чулок. Ослепляющий белый свет смещается, открывая человека за видеокамерой на штативе. Еще трое мужчин стоят в стороне, молча наблюдая. Я не вижу их лиц, но чувствую на себе их взгляды. Я чувствую их сосредоточенность. У одного в руке короткий кожаный хлыст. Я начинаю задыхаться. Дыхательные упражнения больше не помогают. Киллиан, прости. Я была идиоткой. Круглой дурой. Если бы я могла увидеть его прямо сейчас, то сказала, что мне все равно. На его секреты, его прошлое, всю его жизнь — мне все равно. Меня волнует только то, что я чувствую, когда он смотрит мне в глаза. Меня волнует лишь он. Неважно, кто. Неважно, кем является. Просто он. — Поздоровайся со своим отцом, Джульетта. Мои глаза полны слез. Я быстро моргаю, чтобы убрать их. Пульс, подобно океану, ревет в моих ушах. — Addio, папа, — хрипло шепчу я. Addio — это неофициальный итальянский способ попрощаться с человеком, которого, как вы думаете, больше никогда не увидите. Именно это меня учили говорить в ситуации, если я почувствую, что шансы на мое выживание невелики. Код, чтобы мои спасатели знали, что им нужно поторопиться. Именно это я сказала закрытому гробу мамы в день, когда его опустили в землю. Всем ее маленьким кусочкам, которые смогли собрать. Человек за камерой делает шаг вперед. Он лысый. Во всем черном. На его кадыке татуировка черепа. Он опускает руку мне на плечо и толкает. Я падаю назад. Моя голова ударяется об пол с ужасным глухим стуком. Я задыхаюсь от боли, инстинктивно перекатываюсь на бок, но мужчина хватает мои связанные лодыжки и обматывает их пластиковой кабельной стяжкой, привязывая мои ноги к ножке стула. Я лежу на спине, уставившись в темноту, и тяжело дышу, убежденная, что вот-вот умру. Вот только похитители запланировали для меня явно не смерть. По крайней мере, пока. На данный момент лишь небольшую легкую пытку. Я слышу свист хлыста, рассекающего воздух за долю секунды до того, как он соприкасается с моей плотью. По нежной, незащищенной коже правой ноги между пальчиками и пяткой. Боль хуже огня. Хуже, чем раскаленное металлическое клеймо. Она обжигает. Пронизывает насквозь, как копье. Я резко дергаюсь, но не кричу. Не сейчас. Сейчас у меня все еще есть надежда, что это может быстро закончиться. Мужчина с хлыстом безжалостно гасит эту надежду. Пока камера снимает, он снова и снова хлещет меня по подошвам обеих ног, пока моя плоть не становится разорванной и окровавленной, а мои крики не превращаются в дикие вопли, заглушая звук его смеха. Через некоторое время меня в полусознательном состоянии, сквозь пульсирующее красное море страданий, отправляют в яму. Тесную комнатку без окон и дверей, с одним-единственным предметом — пустым металлическим горшком в качестве, полагаю, туалета. Потолок — железная решетка, примерно в двенадцати футах надо мной. Ладно, это не комната. Технически, это дыра в земле. Темница. Я осматриваюсь, борясь с паникой. Из положительного — у меня не будет ни единого шанса развить досадный случай Стокгольмского синдрома, потому что, если один из моих похитителей не спрыгнет сюда со мной, чтобы поболтать и немного промыть мозги, похоже, в обозримом будущем в одиночной камере буду только я одна. Не камере… темнице. Я сажусь и с удивлением обнаруживаю, что мои руки и лодыжки развязаны. Я все еще одета — еще один плюс. Но, судя по состоянию моих ног, какое-то время я не смогу ходить, не говоря уже о том, чтобы убежать. С другой стороны, это не особо важно, потому что отсюда нет выхода, если только кто-нибудь не опустит лестницу. Я смотрю на прутья решетки, гадая, отправили ли уже видео моему отцу. А потом решаю, что пора пописать. Тут я быстро выясняю, что неспособность ходить — большая помеха для похода в уборную. Или, точнее, похода на горшок. Закончив кататься по грязи и ругаться, я провожу несколько ужасных минут, гадая, что, черт возьми, я буду делать, если захочу «по-большому». Я не могу присесть, и тут нет туалетной бумаги. Плохо дело. Меня отвлекает звук шарканья сверху. — Берегись. Это тот, кто бил меня. Я молча сижу у стены, скрестив ноги набок, и смотрю на него снизу вверх. Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица и не сердиться. Мне не хочется вновь испытать на себе его навыки порки. Он поднимает небольшой квадрат в решетке и опускает красное пластиковое ведро, прикрепленное к веревке. Когда оно соприкасается с земляным полом темницы, мужчина дергает веревку и втягивает ее обратно. Закрывает решетку и уходит, не проронив больше ни слова. Я подползаю к ведру. В нем нахожу две бутылки воды, аспирин, протеиновый батончик, банан и тонкое шерстяное одеяло. Упаковку детских салфеток, тюбик мази с антибиотиками и пару белых спортивных носков. Я не настолько глупа или упряма, чтобы отказаться от этих подарков. Я понимаю, что мне нужно поддерживать энергию, поэтому съедаю батончик и банан, затем принимаю четыре таблетки аспирина и выпиваю бутылку воды. Морщась и стискивая зубы, я протираю свои израненные ноги детскими салфетками, затем наношу мазь. Натянув носки, прислоняюсь к стене спиной. Если я думала, что тюрьма хороша для серьезных размышлений, то дыра в земле в тысячу раз лучше. И все мои мысли продолжают возвращаться к Киллиану. Вероятность того, что я, возможно, никогда больше его не увижу, гораздо более мучительна, чем боль в ногах. Должно быть, я засыпаю, потому что резко просыпаюсь в полной темноте. Мгновение я пребываю в чистой, ослепляющей панике, потому что мне кажется, что я мертва. Но потом я чувствую запах сигаретного дыма и поднимаю глаза. Кто-то сидит и курит в темноте надо мной. Я молчу. Мне велено помалкивать, пока ко мне не обратятся — это может быть испытанием. После, кажется, вечности, некто говорит: — Ты молодец. Не плакала. Не просила. Обычно всегда плачут и умоляют. Даже мужчины. Здесь кромешная тьма, так что я чувствую себя в безопасности, щелкая пальцами и скаля зубы. Но отвечаю мягких голосом: — Спасибо. Его голос падает на октаву. — Мне понравилось, как ты кричишь. Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала. После еще одной долгой паузы он добавляет: — С твоим отцом трудно связаться. Вот дерьмо. Мой разум мчится со скоростью миллион миль в час, пытаясь найти что-то, что можно было бы ему предложить. Мне ясно дали понять, что с моим отцом еще не связались. Он еще не видел видео. Похитители еще не получили денег или чего они там хотят. И чем дольше они не смогут связаться с ним, тем дольше я буду гнить в этой дыре. — Сейчас август. Он, наверное, на своей яхте. Тишина. Мужчина курит и ждет. — Каждый август он проводит три недели в плавании вокруг островов Хорватии. Яхта называется «Бомбардировщик». Он насмешливо фыркает. С этим с соглашусь. Мой отец далеко не романтик.