— Что я такого сделал, что навлек на себя твой гнев? Разумеется, не будем брать во внимание то, что я выполнил твою просьбу оставить тебя в покое. — Ох, да только посмотрите, он снова заговорил, как словарь! Киллиан прижимается губами к моему уху. — Ты бы предпочла, чтобы я сказал, как сильно хочу засунуть свой член глубоко в твою сладкую киску и трахать тебя до тех пор, пока ты не забудешь, как сильно ненавидишь меня? Я рычу на него сквозь стиснутые зубы, но это только заставляет его улыбаться. — Не похоже. Наверное, не стоит рассказывать тебе, каким адом была для меня прошедшая неделя? — Он снова хихикает, дыша в мою шею. — Или, может, хочешь. А может, и так знаешь. Может, тебе будет интересно узнать, что я не могу есть. Или спать. Или делать что угодно… могу только думать о тебе. — Его голос падает до шепота. — Скажи, что ты тоже скучала. — Мне очень жаль, что это все тебя не убило. — Скажи мне, что думала обо мне. — Думала. И это напомнило мне вынести мусор. Он смеется. Это глубокий, удовлетворенный, мужской смех, от которого мне хочется выколоть ему глаза. — Уговорила, воришка. А теперь поясни, что ты имела в виду, когда сказала по телефону, что все поняла? Я поворачиваю голову, отказываясь на него смотреть. Когда он нежно целует чувствительное местечко под мочкой моего уха, я закрываю глаза. — Это не сработает. — Тогда мне придется постараться получше, — бормочет он. Затем медленно скользит губами вниз по моей шее, проводя кончиком языка по коже так легко, как это только возможно. Я пытаюсь подавить дрожь в своем теле. — Нет? Хм. Как насчет этого? И он начинает нежно ласкать мое горло, отчего меня пронзает вспышка удовольствия, но я лежу неподвижно и молчу, ненавидя чувства, которые он во мне вызывает, хотя желаю, чтобы он катился к черту. Напротив моего таза пульсирует его эрекция. Киллиан прижимается своими бедрами, нежно посасывая мочку моего уха. Мне приходится прикусить губу, чтобы не произнести ни звука. Когда он спускается от моего горла к груди и прижимается носом к моему соску, я не могу сдержать вздоха — он срывается с моих губ. — У тебя такие твердые соски, воришка. — Здесь холодно. — Скажи мне правду, и я расскажу свою. Киллиан с нежностью целует мой сосок, затем через ткань втягивает его во влажный жар своего рта. Я не велю ему остановиться, потому что мне слишком хорошо, но еще и потому, что эмоции в моем горле заставляют меня молчать. Он меня использует. Я это знаю, но поступаю как последняя дура, потому происходящее кажется искренним. Когда я прерывисто вздыхаю, Киллиан поднимает голову. Его руки достаточно большие, поэтому он без труда хватает меня за запястья одной рукой и вжимает в матрас, а другой берет за подбородок и поворачивает мое лицо к себе. — Открой глаза. — Нет. Тогда он очень нежно меня целует. — Детка, открой глаза. — Если ты еще раз назовешь меня деткой, — шиплю я, — я сделаю своей целью жизни уничтожить тебя. Могу сказать, что он изучает мое лицо, но отказываюсь смотреть на него. Затем одним быстрым, удивительным движением он перекатывается на спину и тянет меня с собой. Киллиан обнимает мой затылок и прижимает к себе. Мы лежим грудь к груди, живот к животу, бедра на бедрах, наши тела выровнены. Я знаю, что он не отпустит меня, поэтому просто утыкаюсь лицом в его шею, изо всех сил пытаясь выровнять дыхание. Он тяжело вздыхает. — Что бы ты ни думала, что бы ни «поняла», ты ошибаешься. — Разумеется. Как скажешь. — Проверишь свою теорию? — Я не собираюсь ничего проверять. Он стискивает меня в объятиях, прижимается поцелуем к моим волосам, затем снова выдыхает. — Хорошо. Не представляю, что на это ответить. Я лежу молча, гадая над его новой тактикой и ненавидя себя за то, что мне нравится столько удобный «матрас». — Для протокола, — мягко говорит Киллиан, — я думаю, что когда-нибудь ты станешь потрясающей матерью. Я подавляю рыдание и ударяю кулаком в его большую, глупую грудь. — Строгой, но удивительной. — Прекрати болтать. Пожалуйста, прекрати болтать. Мое сердце больше не выдержит этого. Киллиан еще раз стискивает меня и милосердно затыкается. Его пальцы медленно кружат по моей спине, пока мне вновь не удается свободно дышать. Под моим ухом его сердце бьется медленным, ровным стуком. — То, что ты делаешь, неправильно, — шепчу я. — Я человек, а не бумажная салфетка. Его рука на моей спине замирает. — Я знаю, что ты не бумажная салфетка. Что, черт возьми, это вообще значит? — Это значит, что у меня есть чувства. Я не… — Я подавляю рыдание. — Мною нельзя попользоваться и выбросить. Его тело застывает на несколько секунд. Кроме его сердца, которое начинает бешено колотиться, когда остальная часть его тела неподвижна. Затем Киллиан перекатывает меня на спину, приподнимается на локте и берет мое лицо в колыбель своих ладоней. Его глаза пылают от эмоций. Его голос настойчив и суров. — Клянусь, я не использую тебя. Что могло заставить тебя так подумать? Боже мой. Этот мужчина — искусный лжец. О, вспомнила: он как-то упоминал, что актерское мастерство пришло к нему после прихода в преступный мир. За такой спектакль он должен быть удостоен «Оскара». Когда я не отвечаю, Киллиан говорит: — Все мои поступки и каждое сказанное мною слово были искренними. Я стону, закрывая глаза. Он крепче сжимает мое лицо и наклоняется ближе к моему уху. — Каждое гребаное слово, Джули. Блядь, что ты навыдумывала? — Просто уходи, — несчастно шепчу я. — Пожалуйста, попытайся найти в себе хоть каплю порядочности и оставь меня в покое. Навсегда. Он тяжело дышит, держа мое лицо так, словно никогда не отпустит его. — Я никуда не уйду, пока ты не скажешь мне, что, черт возьми, все это значит. — Нет! Убирайся! — Посмотри на меня. — Нет. — Прекрати прятаться! — кричит он. Вот и все. Вся моя скорбная жалость к себе испаряется, как по щелчку пальцев, мгновенно сменяясь термоядерной яростью.