У него сносит крышу. Толкаясь сильнее, он облизывает губы. Киллиан хочет большего. И да поможет мне бог, я хочу дать это ему. — Я принадлежу тебе. Только тебе. Он мягко стонет, но его взгляд еще мягче. Мое сердце переполняется нежностью. — Я всегда буду твоей, — шепчу я срывающимся голосом. — Несмотря ни на что. Тело и душа. Сердце и разум. Я буду принадлежать тебе вечно. Киллиан резко целует меня, пожирая губами. Его толчки становятся быстрыми, отчаянными. Из его груди вырывается стон, чисто мужской звук, который может свидетельствовать либо о боли, либо об удовольствии. Он трахает меня, кусая мои губы, пока не отрывается с выдохом. Я опускаюсь на колени на посыпанный мукой пол, обхватываю руками его набухший член и открываю рот. Киллиан зажимает мои волосы в кулаки и кончает, глядя на меня сверху вниз. Я сглатываю, закрыв глаза, чтобы не встречаться с его взглядом. Взглядом, в котором я прочту, что ложь, которую он попросил меня сказать, окажется чем угодно, только не маленькой и не ничего не значащей. ГЛАВА 23 Джули После той ночи мы стали неразлучны. Киллиан ест со мной, бродит по городу и пристани со мной, спит рядом со мной в моей маленькой кровати мотеля. По крайней мере, я предполагаю, что он спит. Он должен. Однако каждый раз, когда я просыпаюсь, Киллиан уже ждет меня с кофе и выпечкой. Я никогда не слышу, как он приходит и уходит. Часть меня думает, что Киллиан обладает способностью превращаться в дым, дабы подобно Дракуле бесшумно проникать в комнаты через щели в оконных стеклах или под дверями. Говоря откровенно, меня бы это не удивило. По вечерам за ужином Киллиан задает мне десятки вопросов. С каждым днем они становятся все более личными. Он спрашивает меня о Фин и Макс. О любимых фильмах и телешоу. О любимых блюдах и книгах. Интересуется, кем я хотела стать, когда вырасту, что я помню о своей матери и каково это — быть единственным ребенком. И была ли я когда-нибудь влюблена. На все вопросы я отвечаю честно. Но не спрашиваю в ответ. Если ему и любопытно, почему так, то он не упоминает об этом. Возможно, догадывается, что это мой способ защитить себя. Мне страшно, ведь чем больше я узнаю о сердце этого поэта, что бьется под мощной, опасной внешностью Киллиана, тем сложнее мне будет уйти, когда придет время. Он водит меня танцевать. Он водит меня в кино. Он арендует парусную лодку и сам встает за штурвал. Мы посещаем художественные галереи и музеи, слушаем джазовое трио в баре с видом на океан, лопая омары и крабы. Мы делаем все глупые туристические вещи, которые любая нормальная пара сделала бы на отдыхе. И мы везде занимаемся любовью. Ночами на пристани. На качелях в парке. В джакузи мотеля. В тускло освещенном, уединенном заднем коридоре ресторана. В школьной аудитории, куда мы пробрались после наступления темноты. Наш секс всегда безрассуден и почти всегда без слов. В один момент мы идем за руку по улице или стоим у перил на берегу, наблюдая за кружащими над головой морскими птицами, а в другой мы смотрим друг на друга и лишаемся самообладания. Это можно описать только так и никак иначе: лишаемся самообладания. Изнемогаем от возбуждения и голода. Охвачены нуждой. Когда я спрашиваю себя, так ли чувствовала себя моя мать, встретив моего отца, меня парализует глубокий страх. И я еще больше уверяюсь, что мой мораторий мудр. Но недостаточно мудр. Тогда я этого еще не понимала, но мое сердце было уже потеряно. *** Ко мне подходит парень лет тридцати: хорошо сложен, красиво одет и улыбка до ушей. Волосы забраны в пучок, на предплечье татуировка катаны. Он европеец, поэтому нанесение традиционного японского культурного символа на видимую часть тела означает, что он либо двинутый ученик боевых искусств, либо тупой придурок. — Приветики, — говорит он и усаживается на соседний стул у барной стойки. Киллиан в туалете. Харли смотрит из-за стойки на новоприбывшего с таким выражением, словно заменяет Киллиана. Затем поворачивается ко мне, вскинув брови, на что я пожимаю плечами. Если этому парню неймется «разукрасить» свое лицо, так тому и быть. Харли наливает мистеру Пучок шот текилы и ставит перед ним. — Нет, спасибо, брат, — удивленно благодарит мистер Пучок. — Я буду клубничный дайкири. — Разумеется, — невозмутимо отвечает Харли. — Тампон для твоего членогалища принести? Оскорбленный мистер Пучок выпячивает грудь. — Прошу прощения? Харли оглядывает его с ног до головы и фыркает. — О, только не надо нервничать, сладкий. Через пять минут ты умрешь. Наслаждайся жизнью, пока можешь. И попробуй умереть с достоинством. — Он смотрит на волосы мистера Пучка и кривится. — Ты уже достаточно опозорился. Харли уходит, чтобы обслужить другого клиента. Мистер Пучок удивленно смотрит ему вслед, потом переводит внимание на меня. Я улыбаюсь. — Колоритненько, согласен? — Думаю, это можно назвать и так, — недовольно ворчит он. Я потягиваю вино и жду, когда мужчина представится. Когда он это делает, я чуть не выплевываю вино изо рта. — Я Трипп. С двумя «п». Я тяжело сглатываю, затем возвращаю свою улыбку с пола, куда она упала от шока. — Привет, Трипп с двумя «п». Я Джульетта. Его брови взлетают вверх. — В самом деле? Джульетта? Как у Шекспира? О, ну что за ирония! Парень, чье имя говорит о неуклюжести, удивляется моему. — Да, как у Шекспира. — Ха, — ухмыляется он. — Тогда, наверное, тебе нужен Ромео. Или электрошокер. Я вижу из-за спины Триппа, как приближается Киллиан. Его длинные ноги с пугающей скоростью преодолевают расстояние между мужским туалетом и баром. На мгновение меня посещает мысль, что, вероятно, я должна предупредить Триппа, прежде чем он пострадает. Пока он не наклоняется ближе ко мне и не произносит: — Я готов стать им, если хочешь. — И поигрывает бровями. Твоя судьба решена, мистер Пучок. Но Киллиан удивляет меня своим хладнокровием. Он подходит ко мне, целует в макушку и с дружелюбной улыбкой поворачивается к мистеру Пучку. — Привет, приятель. Вижу, ты успел познакомились с моей женщиной. Сногсшибательная, правда? Тот изучает Киллиана с ног до головы взглядом и сглатывает. Краска сходит с его лица. — Э-э… — Хорошая тату, — говорит Киллиан, рассматривая рисунок меча мистера Пучка. — Синоги-дзукури начали изготавливать после периода Хэйан. Лично я предпочитаю кисаки-мороха-дзукури. Все из-за обоюдоострого лезвия. Предпочитаю острые. Так гораздо проще резать. Он ухмыляется, глядя на оленя в свете фар. — А ты, случайно, не увлекаешься еще и огнестрельным оружием? Я с удовольствием познакомлю тебя со своей коллекцией. Харли с ухмылкой ставит клубничный дайкири перед Пучком, бросает в бокал бумажный зонтик и, хихикая, вновь отходит. Мистер Пучок встает, берет свой дайкири и натянуто улыбается нам. — Было приятно познакомиться.