Мужчины, который, к сожалению, уже довольно давно пытается меня убить. — Ты думаешь, он это все спланировал? Деклан имеет в виду кражу подгузников. — Нет. Я не могу найти никаких свидетельств контакта между ней и ее отцом. Я не добавляю, что ее мать погибла при взрыве заминированного автомобиля, когда Джулия была ребенком. Кажется мне, что она не особо хотела бы, чтобы я об этом распространялся. Я также не рассказываю о ее годах на домашнем обучении или чрезвычайно закрытом образе жизни, прежде чем в тринадцать лет ее отправили в Вермонтскую школу-интернат для ультра-богатых детей. Похоже, тогда в ней проснулась бунтарка, потому что, покинув отцовский дом, она начала попадать в неприятности. Сразу после окончания школы в восемнадцать лет ее арестовали за кражу в магазине. Обвинения были сняты — папино влияние, без всякого сомнения, — вот только кто-то в папочкиной службе безопасности забыл стереть ее отпечатки пальцев из полицейской базы данных. Ошибка, которую я бы никогда не совершил, зато их промах помог мне. После ареста нет ничего в досье ФБР. Ни ее фальшивой фамилии, ни какого-либо известного адреса. В Интерполе и в АНБ тоже, а они знают всех. Следовательно, она отлично заметала следы. Следовательно, она впечатляет меня все больше и больше. — Аха. Почему тогда именно у тебя они украли подгузники? Мои губы растягиваются в улыбке. — Судя по всему, она с приятельницами воруют только у плохих парней. Так или иначе, я оказался в их списке. — Это все объясняет, — выдает Деклан после минутного молчания. — Что? — Почему она тебе нравится. — Я не понимаю. — Она — благодетельница. Твой криптонит. — С чего, мать твою, ты это взял? Ты не видел меня с женщиной с тех пор, как я заменил Лиама. — Он и сказал мне. Я стискиваю зубы. Сейчас должно быть интересно. Досадно, но интересно. — Что именно он сказал? — Что единственный раз в жизни ты ослабил бдительность из-за женщины, которая была так влюблена в мужчину, что отдала жизнь во имя его спасения. — Не отдавала она жизнь, — ворчу я сквозь стиснутые зубы. — И спас его я. Я не вижу Деклана, но знаю, что сейчас он выпускает кольца дыма и пренебрежительно размахивает рукой в воздухе. — Детали, детали. Суть в том, что она была благодетельницей. Самоотверженной. Щедрой. Как и эта девчонка. — Она воровка. — Воровка-филантроп, — самодовольно поправляет он. — Забирает у плохих парней и жертвует краденное на благотворительность. Если это не определение благодетеля, то я не знаю, что это такое. Когда я слишком долго молчу, Деклан говорит: — Я знаю, что ты сидишь там и пытаешься придумать, как бы со мной поспорить, вот только проблема в том, что ты сам понимаешь, что я прав. — На самом деле я представлял себе твою медленную и мучительную смерть от отравления. — Пфф. Яд — оружие женщины. Ты просто пустишь мне пулю в лоб. — Заманчивая мысль. Я сейчас вешаю трубку. — Не забыл ли ты случайно сказать, как рад, что я пережил нашу маленькую стычку с сербами? — Я в восторге, — невозмутимо отвечаю я и нажимаю пальцем на кнопку отбоя. Он перезванивает мне через пять секунд. — Мне тут набрал приятель из департамента. Федералы сейчас на месте преступления. — Отлично. Пусть сообщат все, что у них есть. — Есть, есть, капитан, — имитируя пиратский акцент, выпаливает Деклан. — Деклан? — Хм? — Никогда больше так не говори. — Тебе не нравится? Это морской термин Британского Королевского флота, означающий «Да, я сделаю, как вы прикажете». В отличие от общепринятого «так точно» в ответ на приказ, который не подразумевает безоговорочного подчинения. Потому что, знаете ли, военные очень любят повиновение. — Мне ли не знать. Я служил в армии. Его тон становится задумчивым. — Точно. Всегда забываю. Наверное, потому что не могу представить, как ты получаешь приказы от кого бы то ни было. Держу пари, тебя постоянно наказывали, верно? — Надо было пристрелить тебя сразу, — бормочу я и снова вешаю трубку. Несколько долгих мгновений я просто сижу и думаю. Когда у меня начинает урчать в животе, я понимаю, что уже несколько часов ничего не ел. Я направляюсь на кухню, чтобы перекусить, но останавливаюсь в гостиной, прислушиваясь. И снова этот звук. Низкий стук, как удар о стену. Он доносится из коридора, который ведет в комнату для гостей, где находится Джулия. Через несколько секунд я барабаню костяшками пальцев по двери ее комнаты. Наступает пауза, прежде чем дверь открывается. Пауза, во время которой мне на удивление трудно не начать колотить кулаком по дереву и кричать. Затем ручка поворачивается, дверь широко распахивается, и вот Джули передо мной. Раскрасневшаяся, взъерошенная, тяжело дышащая. Комната за ее спиной превратилась в развалины. Я позволяю своему взгляду поблуждать по перевернутой мебели, скошенным картинам и кровати, лишенной простыней. Прикроватная тумбочка оказалась придвинутой к вентиляционному отверстию на потолке. Шторы валяются кучей на полу. Я скрещиваю руки на груди, прислоняюсь плечом к стене и мягко говорю: — А я смотрю, ты занималась перестановкой. — Я искала камеры. — И выход. — Да. — Тут нет ни того, ни другого. — Я это уже поняла, спасибо. Мы пристально смотрим друг на друга. Она такая красивая, с румянцем на щеках и горящими от гнева глазами. Мне хочется протянуть руку, чтобы провести ладонью по ее щеке, но уверен, что за подобные вольности получу пощечину. — Ты говорила, что веришь моему слову. — Я сказала, что в основном верю, что ты сдержишь свое слово. Меня нельзя обвинить в том, что я сомневаюсь в твоей честности. — Помолчав, она добавляет: — Извини, если оскорбила. Я не хотела тебя обидеть. — Она закрывает глаза, вздыхает и бормочет: — Не могу поверить, что извиняюсь. — Однако я это ценю. Она открывает глаза и смотрит на меня, нахмурив брови, как будто я головоломка, которую она наполовину хочет разгадать, а наполовину — поджечь и выбросить на улицу. — Ты голодна? Я собирался перекусить. Она игнорирует меня — Ты уже что-нибудь выяснил? Можно мне уйти? Ой.