Алюминий удаляется из организма почками, однако у младенцев индекс клубочковой фильтрации очень низок и достигает нормального значения не ранее 12–24 месяцев жизни[112]. Это, тем не менее, не является препятствием к официальной политике введения немалого количества вакцин, содержащих алюминий, уже на первом году жизни. Никто и никогда не изучал безопасность введения солей алюминия в составе вакцин. Ртуть Один из самых токсичных из существующих в мире химических элементов, вредоносное действие которого на человеческий организм продемонстрировано уже достаточно давно. «Ртуть токсична в любой своей форме… Использование… ртутных реагентов в качестве инсектицидов и фунгицидов привело к слабым и сильным отравлениям, затронувшим тысячи людей… Прием всего лишь 1 г ртутной соли смертелен… Органические производные ртути, такие, как хлорид метилртути CH^HgCl, высокотоксичны из-за их летучести… В человеческом организме время полужизни ртути составляет от нескольких месяцев до нескольких лет. Токсический эффект может быть скрытым, и симптомы отравления могут появиться только лишь через несколько лет»[113]. Токсичность ртути зависит как от формы, в которой она проникает в организм, так и от пути проникновения. «Ртуть в элементном виде (Hg°) плохо поглощается в желудочно-кишечном тракте (судя по опытам на животных, менее 1 %), но очень легко это происходит при ингаляции ртутных паров. Абсорбция в желудке и кишечном тракте меченой ртутью 203Hg была подробно исследована в человеческом организме, и для следовых доз неорганической ртути, полученных с пищей, составляет всего примерно 7 %… тогда как метилртуть CH3Hg+сорбируется человеческим организмом на 95 % независимо от того, получил ли он метилртуть с пищей или иным образом»[114]. Ртуть проникает в организм человека из окружающей среды, воды и пищи, при этом некоторые продукты накапливают ее особенно активно: «В некоторых продуктах может содержаться значительное количество соединений ртути, например, в морской рыбе, грибах и корнеплодах…»[115]. Вероятно, невозможность удаления ртути из организма, связанная с генетическими особенностями[116] или возрастными изменениями, играет решающую роль в патогенезе некоторых болезней. Например, у больных, умерших от дилятационной кардиомиопатии (болезни, поражающей молодых спортсменов; эта болезнь – одно из главных показаний для трансплантации сердца в наши дни), уровень содержания ртути в сердечной мышце в 22 000 раз превосходил уровень содержания ртути в других тканях или в сердечной мышце больных, скончавшихся от иных форм сердечных заболеваний[117]. Есть сведения о вовлеченности ртути в развитие болезни Альцгеймера[118]. После смерти двенадцати детей в Бундаберге в 1928 г. (см. главу о дифтерии), причиной которой было названо заражение вакцины стафилококками, в 1930-х гг. ртуть начали использовать в качестве консерванта, т. е. вещества, защищающего биологические препараты от загрязнения микроорганизмами. Используется ртуть в виде неорганических солей. Одна и та же соль (этилртутьтиосалицилат натрия) в России называется мертиолятом, а в западноевропейских странах и США – тимеросалом или тиомерсалом. Введение в практику тимеросала не потребовало никаких серьезных клинических испытаний и иных проверок; фактически, серьезное исследование токсикологии ртути, содержащейся в вакцинах, началось лишь сравнительно недавно. Новорожденный получает большое количество ртути от матери. Коллектив специалистов из консультативно-диагностической поликлиники Института токсикологии МЗ РФ в Санкт-Петербурге сообщает: «…Крайне важно учесть явление возрастания ртути в крови в последний триместр беременности… Если в крови матери содержание ртути доходит до 9,6 мкг/л, то в пуповинной крови, т. е. практически в крови новорожденного, эта величина может составить уже 21 мкг/л при том что в плаценте этот же показатель доходит до 37 мкг/л… Наши данные эпидемиологического обследования… показывают, что содержание ртути в крови беременных в последний триместр увеличивается в среднем в 3 раза. Достаточно высокое исходное содержание ртути в крови беременной женщины может оказывать токсическое действие как на женщину, так и на плод… Как известно из литературных данных… в крови плода (и новорожденного) ртути больше, чем в крови матери. По нашим данным это превышение составляет в среднем 2,53 раза»[119]. Авторы также пишут: «Превышение определенного порога поступления ртути в организм автоматически признается как наступление интоксикации. Так… приведена усредненная цифра недельного потребления ртути – 3,3 мкг/кг массы тела, при которой могут наступить неблагоприятные последствия для организма, тогда как по данным других авторов… эта величина равна 5 мкг/кг»[120]. А Исследовательский совет Национальной академии наук США в 2000 г. в своем докладе «Токсическое действие метилртути», посвященном токсикологии вещества, очень близкого по всем параметрам этилртути, попадающей в организм из вакцин, сообщил, что в целом данные исследований на животных, включая приматов, показывают – развивающаяся нервная система является мишенью для воздействия низких доз метилртути. Исследования на животных показали влияние на когнитивные, моторные и сенсорные функции. Он также установил, что оральное поступление метилртути в объеме 0,1 мкг на килограмм массы человека является научно-обоснованным уровнем ПДК в целях охраны здоровья[121]. Посмотрим теперь, какое количество ртути получают с прививками младенцы. Учтем еще при этом, что «дети наиболее чувствительны к воздействию токсических веществ тиолового действия (к числу которых принадлежит ртуть. – А.К.) в силу существования критических периодов развития органов и систем, когда чувствительность к экзотоксиканту значительно повышается на фоне незрелости процессов аутодетоксикации… Существовавшие долгое время представления о том, что подпороговые концентрации ртути не вызывают заболеваний и безвредны для организма, не могут считаться сегодня правомерными…»[122]; учтем также, что «известно о сильном эмбриотоксическом действии ртути… т. е. для плода Hg более опасна, чем для взрослого организма… В перинатальный период организм (плод) более чувствителен к действию ртути… У детей, подвергшихся воздействию даже небольших доз ртути, о чем свидетельствует содержание этого токсиканта в моче… значительно увеличивается риск инфекционных заболеваний… снижен иммунитет…»[123]. Следует иметь также в виду следующие важные факторы. Для связывания и удаления ртути из крови нужна желчь, которая у младенцев вырабатывается в очень незначительном количестве. Способствует длительному нахождению ртути в организме и питание молоком, а также лечение антибиотиками, которые угнетают кишечную флору и еще более снижают выведение ртути[124]. Последние, как известно, педиатры бестрепетно выписывают при любой болезни, вызывая при этом иммуносупрессию, которая, в свою очередь, ведет к новым болезням и новым дозам антибиотиков. Таким образом, новорожденные попадают в порочный круг: они уже рождаются с высоким уровнем ртути в организме (в несколько раз пропорционально их массе превышающим таковой в организме матери) и со склонностью вследствие этого к инфекциям. Немедленно на них обрушиваются прививки (первая, от гепатита В – уже через 12 часов после рождения, БЦЖ – на 3–5-й день), о подавлении иммунитета которыми мы говорили в главе «Прививки: основные проблемы». А в России, например, немалый процент младенцев, появляющихся на свет в роддомах, дополнительно страдает от внутрибольничных инфекций (вкратце об этом см. в главе о туберкулезе), против которых назначают антибиотики. Все это – исходно высокий уровень ртути, прививки, внутрибольничные инфекции, антибиотики – приводит к тому, что дети нездоровы буквально с первых часов жизни. Это один из возможных ответов на традиционный вопрос, почему у вроде бы здоровых родителей и после нормальной беременности ребенок постоянно болен. Теперь определим, сколько ртути получает ребенок с вакцинами. Вес новорожденного – 2–3 кг, объем детской вакцины от гепатита В – 0,5 мл. В нем содержится примерно 25 мкг мертиолята (тимеросала), а в нем около 12,4 мкг этилртути. Прививка от гепатита В повторяется в 3 и 6 месяцев. Таким образом, только с прививкой от гепатита В младенец в первые полгода жизни получает около 37 мкг ртути. Согласно существующему российскому календарю прививок, в 3,4,5 и 6 месяцев младенцам делается прививка АКДС, каждая доза которой содержит около 50 мкг мертиолята и, соответственно, около 25 мкг ртути. Это плановые прививки, но есть еще и с разной степенью настойчивости рекомендуемые, которые родители должны покупать за свои деньги. К числу их относится прививка против гемофильной палочки. Читатели помнят, что, например, главный педиатр Москвы д-р Румянцев уверен, что в рамках семейного бюджета лучше тратить деньги на вакцины детям, чем на водку взрослым, а наиболее продвинутые родители, по Румянцеву, не только безропотно позволяют вкалывать в своих чад все запланированные вакцины, но и живо интересуются, нельзя ли порадовать ребенка новой прививкой. Некоторые вакцины (например, PedvaxHIB и Act-Hib) содержат или до последнего времени содержали[125] ртуть в том же количестве, что и АКДС. Прививка от гемофильной палочки приходится на 3, 4 и 5 месяцев жизни ребенка. Это еще 75 мкг ртути дополнительно. Суммируем. Российский младенец в первые шесть месяцев жизни планово должен получить 37+75=112, а с рекомендациями – 37+75+75=187 мкг ртути. Это в добавление к той ртути, которую он получил от матери. Много это или мало? Вероятно – очень много, а для некоторых генетически предрасположенных детей – катастрофически и необратимо много. Если ориентироваться на ПДК в 0,1 мкг ртути на кг массы тела, установленный Исследовательским советом Национальной академии наук США, то суммарная доза прививочной ртути за первые полгода жизни превысит ПДК в несколько сот раз! Превышает поступление этилртути (по всем своим параметрам аналогичной метилртути, для которой делались расчеты[126]) и норму, установленную ВОЗ, – 9,43 мкг в сутки. Это, заметим, для ребенка 3–7 лет, а 12 часов назад появившийся на свет младенец получает 12,4 мкг. Примем во внимание и тот факт, что ртуть вводится парентерально, а системы детоксикации организма ребенка еще не функционируют должным образом. Ртуть в высокой степени липофильна, в составе мертиолята она проникает в липиды клеток мозга и задерживается там. Здесь еще раз необходимо отметить, что история с ртутью лишний раз доказывает, насколько мы все еще далеки от понимания некоторых аспектов токсикологии, лихо экспериментируя в то же время на младенцах. Например, все выводы относительно времени выведения ртути из организма долгое время делались на основании определения уровня ртути в крови и ее содержания в волосах. Так рождались успокоительные объяснения, что ртуть-де в организме долго не задерживается. Однако недавно выяснилось, что период полувыведения ртути из тканей мозга значительно превышает период полувыведения ртути из циркулирующей крови (в экспериментах на обезьянах это соотношение было установлено как 24 и 6,9 дня[127]), а низкое содержание ртути в волосах может свидетельствовать вовсе не о том, что ее на самом деле мало в организме, а о том, что организм в силу каких-то поломок или генетических особенностей не в состоянии ее быстро выводить. Того времени, что ртуть находится в мозге, вероятно, достаточно, чтобы у некоторых детей вызвать тяжелые нарушения, в частности – активацию микроглии, регистрируемую у больных аутизмом[128]. Пристальное внимание исследователей ртуть, содержащаяся в вакцинах, стала привлекать к себе в свете резкого роста заболеваемости аутизмом (см. главу о кори), поскольку некоторые симптомы отравления ртутью и симптомы аутизма были разительно схожи. В ряде исследований это сходство было убедительно подтверждено, при этом не только на уровне наблюдаемых симптомов. Так, С. Бернар и соавт. сравнивали схожие биологические отклонения, часто выявляемые при аутизме, и соответствующие патологии, возникающие при отравлении ртутью. Было обнаружено явное сходство между аутизмом и отравлением ртутью в происходящих изменениях в биохимии организма, иммунной системе, структуре центральной нервной системы, нейрохимии и нейрофизиологии[129]. В опытах на мышах было показано, что тимеросал вызывает подавление иммунитета и аутоиммунные реакции[130]. Природу токсического влияния ртути и ее производных изучал проф. Бойд Хейли, заведующий кафедрой химии университета в Кентукки. Он установил, что тимеросал приводил к разрушению важного белка, называемого тубулином и формирующего структуру аксонов. Разрушение тубулина приводило к оголению нервных волокон, что характерно для болезни Альцгеймера. Он также определил, что алюминий является синергистом ртути – в присутствии алюминия в тот же период времени в культуре клеток нейронов погибало на 60 % больше, нежели под воздействием одного только тимеросала. На 20 % увеличивал токсичность тимеросала антибиотик неомицин, также содержащийся в некоторых вакцинах[131]. В другом исследовании было продемонстрировано, что тимеросал настолько токсичен, что даже в самых ничтожных концентрациях разрушает клеточную мембрану и ДНК, вызывая быструю гибель нейронов и фибробластов, в культурах клеток которых проводились опыты[132]. Точные механизмы поражения ртутью развивающегося мозга до конца не выяснены, однако интенсивные исследования в этом направлении ведутся. Так, коллектив исследователей из университета Джона Хопкинса заявил, что «обнаружение проводящего пути PI3-киназы/МАР-киназы/метионинсинтетазы и его сильного угнетения содержащимся в вакцинах мертиолятом дает возможное объяснение того, как рост используемых вакцин может приводить к росту заболеваемости аутизмом»[133]. Большой интерес вызывает гипотеза о том, что причиной отравления организма ртутью и последующего развития аутизма является генетически обусловленная нехватка вещества, которое называется глутатион, связывающего и выводящего ртуть из клеток. Это было продемонстрировано в исследовании группы ученых из университета в Арканзасе[134]. Эпидемиологические данные также говорят в пользу связи между содержанием ртути в вакцинах и развитием аутизма. Проф. Дональд Миллер пишет в своей статье: «Исследования[135] показали, что существует прямая связь между увеличением количества поступающей с вакцинами ртути и аутизмом. В 1950 г., когда национальный календарь прививок содержал всего 4 прививки (от дифтерии, столбняка, коклюша и натуральной оспы), аутизм развивался всего у одного ребенка из 10 000. По мере появления новых вакцин против других болезней медицинские работники начали вводить детям все увеличивающиеся дозы ртути. Те, кто был рожден в 1981 г., получили 135 микрограммов ртути (в среднем), и регистрировался уже один случай аутизма на 2600 детей, рожденных в том году. С добавлением вакцины от гепатита В (вводимой в день появления на свет) и вакцины от гемофильной инфекции типа В дети, рожденные в 1996 г., получили с вакцинами уже 246 микрограммов ртути. Аутизм теперь регистрировался у одного из каждых 350 детей. На сегодняшний день медработники следуют календарю иммунизации, подготовленному Центром контроля заболеваний и утвержденному Американской академией педиатрии и Американской академией семейной медицины. Этот календарь включает в себя 13 вакцин, каждая из которых может вводиться серией из нескольких уколов. В общей сложности ребенку, прежде чем он достигнет возраста двух лет, когда завершается развитие мозга, 33 раза будет введена какая-либо вакцина. Аутизм сегодня поражает одного из 100 мальчиков и одну из 400 девочек, и каждый год врачи диагностируют 100 000 новых случаев этой болезни в США по диагностическим критериям DSM-IV…»[136]. Обращает на себя внимание факт четырехкратно большей заболеваемости аутизмом мальчиков. Он также свидетельствует в пользу вовлеченности ртути: наиболее тяжело поражаются те зоны мозга, где высока концентрация рецепторов к мужскому половому гормону тестостерону, усиливающему нейротоксичность мертиолята, в то время как женский половой гормон эстроген снижает ее. Этот факт был доказан как с помощью визуализации метаболических процессов в мозге и его перфузии у детей, страдающих аутизмом[137], так и исследованиями in vitro (продемонстрирована быстрая гибель нейронов от мертиолята в присутствии тестостерона и, наоборот, их сохранность в присутствии эстрогена)[138]. Американские вакцинаторы несколько лет назад провели собственное исследование, которое показало, что тимеросал связан с поведенческими нарушениями у детей. Оно было засекречено от публики, в печать отправилась отлакированная статья с фальшивыми данными[139], а отчет с истинными результатами, украшенный крупными надписями «Confidential» (секретно) и «Do not copy or release» (не копировать и не публиковать), стал известным лишь благодаря настойчивости публики и «Закону о свободе информации»[140]. Глава исследовательской группы Томас Верстраетен в лучших вакцинаторских традициях заявил в декларации, поданной в журнал вместе со статьей, что является работником Центра контроля заболеваний, хотя к тому времени он уже покинул его и работал на производителя вакцин, компанию «Глаксо Смит Клайн». Американский Институт медицины (ЮМ), о неблаговидной роли которого в решении некоторых проблем, относящихся к прививкам, мы еще не раз будем говорить в этой книге, заявил в 2001 г., изучив проблему связи ртути с нарушениями развития нервной системы, что хотя доказательств в пользу этой связи недостаточно, она возможна. Однако в 2004 г., когда таких доказательств накопилось уже изрядно, равно как и гипотез относительно возможных механизмов поражения ртутью нервной системы младенцев, Институт медицины, комитету экспертов которого, вероятно, разъяснили возможные последствия признания такой связи, внезапно в пику собственным рассуждениям и рекомендациям от 2001 г. о скорейшем изъятии ртути из вакцин заявил… что связи нет[141]. Этим он поставил в очень неловкое положение и Американскую академию педиатрии, выступившую в непривычной ей роли защитника детей, а не доходов своих членов, которая успела рекомендовать изъятие ртути из вакцин еще раньше, в 1999! О проблеме мертиолята и его токсичности, а также о безрезультатной борьбе некоторых советских специалистов за его удаление из вакцин, подробно рассказывается в книге «Прививки: мифы и реальность» Г. П. Червонской, поэтому я буду краток. Если в США хотя бы для формы были проведены поспешные и бездоказательные исследования (в сентябре 1930 г. фармацевтическая компания «Эли Лилли» спонсировала исследование «токсичности ртути для человека» на пациентах, которые умирали от менингококкового менингита, а потом в течение 60 лет ссылалась на эти исследования как на якобы имеющееся доказательство безопасности минимальных доз ртути), то в СССР не потребовалось даже этого. Г. П. Червонская цитирует ответ ст. н. с. лаборатории контроля АКДС ГИСКа Р. П. Чуприниной на вопрос «С какой целью вводится мертиолят в вакцину АКДС и ее модификации?»: «Для доинактивации коклюшного антигена, но лучше поинтересуйтесь у Захаровой М. С. – это она предложила мертиолят то ли в 1955, то ли в 1956 г. – как консервант, после приезда из-за рубежа с какой-то конференции»[142]. Легко можно поверить, что кто-то где-то услышал и предложил, и соль ртути безо всякой проверки, лишь на основании чужого бездумного опыта, немедленно была включена в состав вакцин. Никаких документов, свидетельствующих о проведенных испытаниях, насколько известно, вакцинаторы до сегодняшнего дня не представили. Примечательно, что статья о токсичности мертиолята в составе АКДС, поданная в «Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунобиологии» коллективом специалистов, среди которых были вирусологи, иммунологи и генетики, была отвергнута председателем Комитета вакцин и сывороток А. Сумароковым, а рукопись возвращена со следующим вполне советским резюме: «Статья содержит сведения, препятствующие публикации в открытой печати. Содержание статьи дискредитирует качество советских вакцин, и ее публикация может привести к созданию негативного отношения к проведению массовой иммунопрофилактики»[143]. Вот о чем главная забота – не о низком качестве вакцин, калечащих детей, а о возможном «негативном отношении к проведению массовой иммунопрофилактики»…[144]. Публикации в центральной прессе, начавшиеся в 1988–1989 гг., в которых рассказывалось о составе вакцин и о том, в каких условиях они в СССР производятся (инициатором многих таких публикаций была Г. П. Червонская), вызвали настоящую бурю возмущения, в первую очередь специалистов, которые прекрасно знали, что означают эти вещества для человеческого организма. Это возмущение хорошо было отражено в материалах Российского Национального комитета по биоэтике. Вот, например, что писал замдиректора по научной работе НИИ общей и коммунальной гигиены им. А. Н. Сысина АМН СССР, к. м. н. Н. Н. Литвинов: «Устанавливать научно обоснованные безопасные регламенты… концентраций химических веществ, а тем более ртутных соединений, «разрешенных» 35 лет тому назад для парентерального введения грудным детям, – задача практически неразрешимая. Необходимо иметь очень серьезные обоснования, жизненные показания, чтобы разрешить многократное введение ребенку подобного дезинфектанта, ртутного пестицида. Кроме того, любые химические добавки, используемые в качестве консервантов, стабилизаторов, наполнителей и т. д., могут менять фармакокинетику основного вещества, в данном случае белков-антигенов, а следовательно, и их целенаправленное действие. Я, как специалист, считаю, что в сложившейся ситуации безо всяких промедлений должны быть представлены документы, доказывающие проведение специальных токсикологических исследований на отсутствие тератогенности, эмбриотоксичности, аллергизирующей активности, мутагенности и канцерогенности применяемой дозы мертиолята в вакцине АКДС: либо зарубежными фирмами, продающими нам этот пестицид, либо отечественными контролирующими учреждениями – Комитетом вакцин и сывороток или ГИСК им. Л. А. Тарасевича. Неужели вопрос изъятия ртутного вещества из препаратов, используемых с целью профилактики в детской практике здравоохранения, требует каких-то рассуждений, доказательств'?… Так ли необходимо использование комплексного препарата, каким является АКДС, в конце двадцатого века во всех регионах нашей страны, где иммунизация проводится по одной мерке, без учета климатических условий и, как известно, без индивидуального подхода к каждому ребенку и т. д.? Как учитываются шестнадцать противопоказаний, и кто их «успевает» определить? Признаться, я о них услышал и прочитал впервые. Как определяют повышенную чувствительность детей к ртутной соли и формальдегиду? Кому адресовать все эти вопросы по «допущенным», так называемым малым дозам, содержащимся в вакцине? Совершенно несостоятельны ссылки на ВОЗ – мол, ВОЗ требует определенного содержания этих веществ в АКДС. Это отговорка, рассчитанная на дилетанта. К тому же ВОЗ и ее комитеты не могут отвечать за принимаемые у нас в стране решения. Полностью проигнорированы отечественные специалисты и Фармкомитет СССР»[145]. А вот мнение токсиколога, к. м. н. д-ра Н. Н. Михайлова: «…Что собой представляет мертиолят? Это – ртутьорганическое соединение, иначе называемое этилртутьтиосалицилат натрия, относится к пестицидам. Кстати, в доступной отечественной литературе сведения о нем весьма скудны, он не зарегистрирован в нашей стране, и я не нашел данных о его глубоком токсикологическом изучении. Мельников Н. Н. в книге «Пестициды: химия, технология и применение», 1987, давая классификацию пестицидам, относит последний к бактерицидам, приводит ЛД50 – 40 мг/кг (вызывает 50 % гибель крыс в эксперименте), что позволяет отнести мертиолят по степени его опасности, предложенной ВОЗ, к очень опасным веществам. Это иллюстрирует и такой пример. В «Методических указаниях по применению физико-химических и химических методов контроля медицинских биологических препаратов», М., 1977, утвержденных МЗ СССР (Хлябич, Ковшило), где говорится о приготовлении стандарта, сказано о хранении мертиолята: «ЯД! с притертой пробкой в темном месте». Литературные данные свидетельствуют о том, что органические соединения ртути весьма токсичны для всего живого, могут поражать вегетативную нервную систему, вызывать иммунологические изменения. Однако мне не встретилось ни одного источника, где бы были отражены сведения по изучению этих отрицательных моментов относительно мертиолята. Вместо этого появились «допустимые» дозы его в медицинских иммунобиологических препаратах (МИБП) – вакцинно-сывороточных средствах, используемых для профилактики и лечения инфекционных заболеваний. Для справки: согласно утвержденному в нашей стране перечню допустимых количеств некоторых консервантов в пищевых продуктах, ртутьсодержащие исключены. А мы в плановом порядке вводим «крохотные дозы» этой соли грудным детям… Я пытался выяснить в свое время, есть ли статья в Государственной фармакопее СССР относительно мертиолята. Нет, в отечественной фармакопее его нет. Есть фундаментальный труд «Руководство по вакцинному и сывороточному делу» под редакцией академика Бургасова П. Н., где очень красиво говорится об основополагающих принципах контроля за качеством МИБП в СССР, который заключается в комплексе мероприятий, обеспечивающих поступление в практику здравоохранения полностью безопасных и эффективных средств специфической профилактики и лечения, диагностики инфекционных заболеваний. В этом же руководстве на стр. 166 читаем: «…Должны быть безвредными, стерильными, содержать не более 0,01 % консерванта мертиолята… тиомерсал – 100±20 мкг/мл или не содержать консерванта, и иметь следовые количества формальдегида». А в нормативных документах: «должно содержаться 500 мкг/мл формальдегида». Но это не следы, а вполне ощутимое количество! Вообще, когда знакомишься с этим произведением, рассказывающим о том, как должно быть, возникает ощущение сплошных противоречий, многие из которых вызывают удивление: ну почему не обратиться к специалистам в своем отечестве? Ничего не говорится, например, о токсикологии химических веществ, допущенных в биопрепараты. Какие же они… биопрепараты? Совершенно безответственно констатируется факт того, что нечто «допущено» и «безвредно». А проверка такого «безвредно» прошла всего на 2–5 взрослых животных. Наблюдение проведено в течение 14 суток с момента введения препарата. Есть у меня такое подозрение, что так, как изучена АКДС, можно считать, что ее безопасность не проверена!»[146]. Приведу и слова биохимика, ст. н. с. Института иммунобиологии Минмедпрома к. б. н. В. Д. Кольцова: «Мертиолят – пестицид. Все пестициды токсичны. А мертиолят, к тому же, еще и относится к солям тяжелых металлов. Специалистам известно, что последствия одноразового контакта с малыми дозами подобных соединений непредсказуемы. И в данном случае дело не в дозе, а в индивидуальной чувствительности неокрепшего детского организма, да еще на фоне современного состояния окружающей среды, питания, воды и многого другого… Я – родитель двух детей, страдающих аллергией. По специальности биохимик. Не понаслышке мне известно, что такое формальдегид и ртутные соли. Конечно, вводить их парентерально любому ребенку – преступление, а детям, страдающим разными формами аллергии, – вдвойне опасно (а бывают, как известно, и смертельные исходы от введения АКДС). Ртутная соль может быть одной из причин… Уверен, если бы не публикации в центральной прессе, мы бы так и не знали, что вводят поголовно детям в нашей стране в составе так называемых «вакцин». Кстати говоря, в «Наставлении по применению АКДС» сказано, что инактивация (коклюшного токсина. – А. К) проводится либо формальдегидом, либо мертиолятом. И вдруг узнаем, что они оба входят в состав многих вакцин. Кроме того, вряд ли педиатрам кто-то разъяснил, что мертиолят – ртутьсодержащая соль. Если бы это случилось, то многие бы, наверное, задумались. Отсутствие такой надписи на этикетке – прямое нарушение международных требований об указании в составе лекарственного средства соли ртути!.. Судя по содержанию возражений со стороны чиновников, можно сделать заключение о том, что им абсолютно неизвестны методы изучения безопасности инактивированных вакцин, в которые входят химические вещества… Мой отзыв продиктован чувством солидарности с теми специалистами, которые поднимают вопрос о проведении грамотного изучения безопасности вакцин, добавок, содержащихся в них, а также об индивидуальном подходе к ребенку. Качественная прививка – это а) безопасный препарат и б) качественный организм ребенка. И в этом нет никаких новостей. Реакция чиновников, мягко говоря, странная. Вместо того чтобы честно признать недостатки и некачественность АКДС, устранить их (или прекратить производство!), как это должно быть в случае действительной заботы о здоровье детей, они встают в позу незаслуженно оскорбленных. Но такая реакция может быть только у тех, кто либо недопонимает всю опасность своей деятельности (тогда им нечего делать ни в науке, ни в организации здравоохранения), либо осознает опасность препарата и теперь пытается уйти от ответственности, ошельмовав специалистов, сделавших это явным. Спасибо за обращение к правительству, за то, что нашлись специалисты, взявшие на себя смелость поднять этот очень многогранный вопрос, встав на защиту детей от «охранителей» нашего здоровья. Родители должны знать, что вводят их детям, отчего дети могут стать инвалидами на всю жизнь, и кто повинен в этом. Но есть ведь конкретный человек или группа людей, которые дали разрешение на применение ртутной соли в детских препаратах в нашей стране. Кто они?»[147]. Читатели догадаются, что все эти выступления, все заключения высококвалифицированных действительно независимых специалистов, которые не кормятся от прививочной кормушки, остались гласом вопиющего в пустыне. Никто и не подумал оправдываться или объяснять, кто, когда и на основании каких исследований позволил использование ртути в вакцинах, да еще на пару с формальдегидом, и почему этот дикий абсурд продолжается. Для иллюстрации отношения «противной стороны» – вакцинаторов – приведу такой пример. В своей биографической книге советский разработчик вакцин В. Е. Жемчугов рассказывает, в частности, о совместном с компанией «Ледерле» проекте строительства завода по производству вакцин в Любучанах, где располагался его НИИ (на проекте поставил крест августовский путч 1991 г.): «В середине 80-х годов с подачи «Комсомолки» началась дикая кампания дискредитации вакцинации вообще, противодифтерийной вакцины в частности, и в целом отечественных вакцин. Нам, как профессионалам, смешно было читать, что «вакцина АКДС отравляет детей содержащимся в ней "мертиолятом натрия"»! Весь мир консервирует белковые препараты мертиолятом, доза ртути, попадающей в организм с вакциной, во много раз меньше той, которую получим, прогулявшись вдоль оживленной автотрассы! Печатному слову у нас верят всегда, а тогда верили в особенности, поэтому общественное мнение хотело импортных препаратов. Возникшая идея совместного производства детских вакцин была очень продуктивной для обеих сторон. Американцы получали дополнительный рынок сбыта колоссальных размеров; мы поднимались до уровня GMP (Good manufacturing practice. – А. К.) в производстве такого деликатного продукта, как живая вакцина, сохраняли коллектив, развивали науку»[148]. Интерес смешливых «профессионалов» вполне прозрачен, а внимание здесь привлекает их вопиющая некомпетентность, склонность искать виновных с помощью конспирологических теорий, бездумие, нежелание вникать в проблему, ни на чем не основанная самоуверенность и при этом кивание на «весь мир», опыт которого якобы дает индульгенцию ничего не контролировать и не проводить никаких собственных исследований безопасности препаратов, вводимых младенцам парентерально. Заканчивая изложение фактов о ртути, я хотел бы процитировать вывод проф. Хейли о том, что определение «безопасного уровня ртути» – бессмыслица, поскольку токсичность поступающей в организм ртути зависит от множества факторов, таких как синергизм тяжелых металлов, диета, лечение антибиотиками, генетический фон и др., и что совершенно необходимо заняться скорейшим удалением ртути из биоматериалов и лекарств, что имеет огромное значение для здоровья людей[149]. Проблема наличия в вакцинах высокотоксичных веществ – одна из самых важных современной вакцинопрофилактики, однако в условиях фактической бесконтрольности производителей вакцин ждать ее решения в ближайшее время вряд ли представляется возможным. О натуральной оспе и не только: с чего все начиналось История прививок и прививочных мифов берет свое начало в истории прививок против натуральной оспы, поэтому я счел необходимым посвятить этой болезни целую главу[150]. Предполагается, что вирус натуральной оспы человека[151] появился за 10 тыс. лет до н. э., в силу неизвестных причин эволюционировав от сравнительно безобидного вируса животных, одомашненных человеком. Несмотря на все еще встречающееся не только в научно-популярной, но и в серьезной научной литературе утверждение, что натуральная оспа в качестве крайне опасного недуга известна человечеству уже много тысяч лет (некоторые энтузиасты даже готовы считать наличие непонятных шрамов на лицах нескольких мумий серьезным научным доказательством присутствия оспы в Древнем Египте), достоверных сведений о том, что эта болезнь серьезно беспокоила человеческое сообщество до начала новой эры, не имеется. Приводимые в качестве примеров некоторые эпидемии древнего мира (например, эпидемия, описанная Фукидидом, случившаяся в Афинах во время Пелопоннесской войны), а также упоминаемые в Библии были, вероятнее всего, эпидемиями чумы или тифа. Кроме скудости исторических источников и описаний, не позволяющих сделать однозначный вывод о природе встречавшихся тогда болезней, необходимо помнить и о том, что распространение натуральной оспы может поддерживаться лишь в достаточно больших и живущих скученно человеческих коллективах, каких в древности было совсем немного. Мы достоверно знаем, что в эпидемических масштабах натуральная оспа появилась в Китае в III в. н. э.; там же, вероятно впервые в истории человечества, начались и поиски средств для ее предотвращения. Из Китая оспа попала в Индию, а оттуда – на Ближний Восток, где она впервые стала известна в VI в. н. э. Внезапно появившись в войсках абиссинцев во время осады Мекки в 569 или 571 г., она заставила их снять осаду и оставить поле боя. Тот же путь (Китай – Индия – Ближний Восток), но значительно позже, проделал и метод инокуляции[152], или профилактического заражения посредством внесения оспенного гноя, который практиковался в Поднебесной империи среди знати уже с X в. неким кланом профессиональных инокуляторов. Широкой публике этот метод стал известен только в XV в., а в XVII в. он уже был широко распространен среди китайцев. В Индии проведение инокуляций было обязанностью особой группы браминов[153] и являлось частью ритуала поклонения богине оспы Мате (так мыслилось смягчить ее нрав и спастись от заражения натуральной оспой). Первое точное описание натуральной оспы было дано только в X в. знаменитым иранским ученым-энциклопедистом и врачом Рази (865–925 или 934), отметившим мягкий и довольно безопасный характер этой болезни. В Европу натуральная оспа попала с возвращающимися с Ближнего Востока крестоносцами и до самого конца XVI в. не представляла собой серьезной проблемы, будучи довольно доброкачественной болезнью младшего детского возраста[154]. Связано это было, очевидно, с преобладанием «мягкой» разновидности оспенного вируса, называющейся variola minor, дающей смертность менее 1 % и оставляющей печально известные оспенные рубцы в менее 5 % случаев. С конквистадорами оспа попадает в Америку, где в среде генетически весьма отличного от европейцев населения производит настоящие опустошения (впрочем, смертельными для коренного населения обеих Америк оказались и корь, и свинка). В конце XVI – начале XVII в. характер оспы в Европе изменился в худшую сторону, что было вызвано появлением на сцене другой, намного более опасной, вирулентной разновидности оспенного вируса – variola major, дающей смертность до 30 %. Начались оспенные эпидемии, уносившие все больше жертв, что и вызвало активные поиски средств предохранения от этой болезни в Европе. Детям надевали одежду больных мягкими формами оспы, в детские колыбели клали овечьи шкуры, пропитанные гноем из оспенных пузырьков. Устраивались и «оспенные вечеринки», на которые приводили не болевших оспой детей для того, чтобы они могли заразиться от больного мягкой формой и получить невосприимчивость к болезни. Здесь, однако, следует отметить, что натуральная оспа не принадлежит к числу тех болезней, перенесение которых обеспечивает пожизненный иммунитет, как это обычно бывает в случае кори, свинки или краснухи, но все же дает защиту на некоторое время от повторной атаки болезни. С Ближнего Востока практика инокуляции попала в Османскую империю, и в конце XVII – начале XVIII в. этот метод стал известен европейцам. В самом конце 1717 или начале 1718 г. жена посла Англии в Константинополе, Мэри Уортли Монтегю (1689–1762), сама недавно перенесшая оспу в тяжелой форме и потерявшая из-за нее двадцатилетнего брата, решила подвергнуть процедуре инокуляции своего пятилетнего сына, а в 1721 г. – еще и маленькую дочь, уже в Англии. Эти процедуры закончились благополучно, и леди Монтегю обратилась к принцессе Уэльской, Каролине, предлагая ей тем же образом защитить ее детей и способствовать дальнейшему распространению инокуляций. Принцесса известила о своем намерении мужа, короля Георга I, а тот повелел провести дополнительный эксперимент. Шести заключенным Ньюгетской тюрьмы, приговоренным к смерти, было предложено помилование взамен на согласие участвовать в эксперименте. Всем шести была инокулирована натуральная оспа. Пятеро заболели легкой формой болезни, а еще у одного, ранее предположительно перенесшего оспу, никакой реакции не последовало вообще. Эксперимент был расширен за счет пяти младенцев – сирот в возрасте от пяти до четырнадцати недель[155]. Его результаты также были сочтены успешными, и тогда принцесса Уэльская решилась инокулировать двух своих дочерей. И здесь все прошло гладко. Однако уже осенью того же 1721 г. последовало несколько смертей инокулированных от привнесенной им натуральной оспы и, кроме того, умерли несколько человек, заразившихся оспой от инокулированных. Мода на инокуляции, так и не установившись, к концу 1720-х годов полностью исчезла – как вследствие очевидной опасности оспы для инокулированных и для контактировавших с ними, так и вследствие сомнительной пользы самой процедуры (были зарегистрированы случаи, когда вроде бы успешно инокулированные позднее заболевали оспой, причем в самой тяжелой форме). Оживление инокуляционной практики пришлось на начало 1740-х гг., когда появились новые, более безопасные, методы инокуляции. Гной для инокуляции брали теперь не из пустул больного оспой, а из пустул, образующихся у здорового привитого. Впоследствии усовершенствовали и этот метод – брали уже даже не гной из созревшей пустулы, а лишь воспалительный экссудат в самом начале формирования пустулы. Этот метод был назван по имени предложившего его английского инокулятора Даниэля Саттона (1735–1819). Хотя защитные свойства этой процедуры также вызывали очень большие сомнения, она стала намного более безопасной. Уменьшилось количество как пострадавших инокулированных, так и заразившихся от них. В 1768 г. российская императрица Екатерина II, панически боявшаяся оспы, поручила президенту Медицинской коллегии барону А. Черкасову (1730–1788) найти инокулятора для нее и наследника престола. Тот пригласил Томаса Димсдэйла[156] (1712–1800), незадолго до того ставшего учеником и последователем Саттона, и Димсдэйл сделал инокуляции по Саттону ей и ее сыну Павлу, за что был пожалован титулом барона, 10 000 фунтов стерлингов на месте и еще 500 фунтами ежегодной ренты (вернувшись в Англию, разбогатевший инокулятор стал банкиром в Корнхилле). Своим указом Екатерина учредила в Санкт-Петербурге Оспенный дом и объявила инокуляции обязательными. Насилие, сопровождавшее инокуляции, и эпидемии, за ними следовавшие, становились причиной крестьянских «оспенных» бунтов, беспощадно властями подавлявшихся. Несмотря на активную пропаганду инокуляций (в 1754 г. Королевская коллегия врачей Британии даже объявила их «великой пользой для человеческой расы»), большого влияния на оспенные эпидемии инокуляции не оказали. Число инокулированных оставалось сравнительно небольшим, а регулярно вспыхивавшие вслед за инокуляциями эпидемии (не говоря обо все же отмечавшихся, несмотря на все предосторожности, случаях заболевания и смерти инокулированных) ставили под большой вопрос целесообразность этого мероприятия. После смерти нескольких высокопоставленных особ, в 1762 г. инокуляции были запрещены в Париже. К концу XVIII в. инокуляции стали приходить в упадок уже повсеместно. В это время на сцене появилось новое действующее лицо – английский хирург и аптекарь Эдвард Дженнер (1749–1823) из местечка Беркли в графстве Глостершир. Ранее с помощью личных связей и весьма сомнительной по качеству научной работы, посвященной жизни кукушек, куда он вставил выдумки своего юного племянника Генри, которому поручил вести наблюдения (и поэтому был вынужден ее срочно отзывать и переделывать), он приобрел титул FRS (член Королевского общества). Несколькими годами позднее за 15 гиней и два рекомендательных письма от друзей он купил себе титул MD (доктор медицины) в шотландском университете Сент-Эндрюс. Сам Дженнер никогда не изучал медицины в рамках академических учреждений, а право на работу хирургом он получил после обучения сначала у местного деревенского хирурга по фамилии Людлоу, а потом у видного лондонского хирурга и естествоиспытателя Джона Хантера (1728–1793). Где-то в конце 1780-х гг. до Дженнера дошли бродившие по соседнему Дорсетширу слухи о том, что болезнь, именуемая коровьей оспой, способна защитить от оспы натуральной. В 1777 г. дор-сетширский фермер Бенджамин Джасти (ок. 1736–1816) внес швейной иглой содержимое пузыря коровьей оспы двум своим детям и жене, для которой позднее пришлось вызывать врача, чтобы ликвидировать последствия этой «профилактики». Дженнер попытался выяснить у коллег, соответствуют ли действительности слухи о такой защите от оспы. По имеющимся сегодня в распоряжении историков сведениям, он получил однозначный ответ, как от врачей, так и от ветеринаров, знакомых с этой болезнью, что «защита» – обычная сельская выдумка, за которой не стоит ничего серьезного. Коровьей оспой называлась тогда болезнь сосков коровьего вымени, возникавшая в период лактации, обычно весной или летом, как правило при грубом доении коров. Ее не бывало ни у быков, ни у телят, ни у телок. При ней возникали крупные пузыри (пустулы), позднее наполнявшиеся гноем, причинявшие животным немало беспокойства и приводившие к снижению удоя. При контакте с пустулами коровьей оспы болезнь могла перейти на руку дояра или доярки, приводя сначала к образованию аналогичных пустул, а потом упорных изъязвлений, требовавших лечения. Эту болезнь, как сообщили Дженнеру его коллеги, с человеческой натуральной оспой не роднило ничего, кроме названия (которое, вероятно, и стало причиной появления слуха) да очень отдаленного сходства высыпаний на везикулярной стадии. Однако, получив такие ответы, Дженнер ничуть не успокоился. Не имея в своем распоряжении коровьей оспы (далее мы еще будем говорить о крайней редкости этой болезни), в 1789 г. он внес под кожу своего полуторагодовалого сына гной из пузырька на шкуре свиньи (Дженнер считал, что это свиная оспа), а потом инокулировал его последовательно пять раз, убедившись (с его собственных слов), что инокуляция «не берется». Возможно, вся эта история закончилась бы благополучно, не повтори Дженнер инокуляцию через два года. Развилось сильное рожистое воспаление руки, потребовавшее самого энергичного лечения. Хотя ребенок от рожистого воспаления излечился, после этого случая он превратился в хилое болезненное существо, страдавшее умственной отсталостью. В возрасте 21 года он умер от туберкулеза. Для Дженнера, опубликовавшего позднее, в 1801 г., свою очередную выдумку, что он занимается проблемой коровьей оспы без малого 25 лет[157], не составило бы никакого труда набрать богатую коллекцию сообщений о том, что некогда болевшие коровьей оспой позднее заболевали оспой натуральной или что попытка их инокулировать приводила к абсолютно тем же результатам, что и у тех, кто коровьей оспой никогда не болел. Однако он отыскал двенадцать случаев, когда перенесшие (по их собственным словам) много лет назад коровью оспу позднее оказывались нечувствительными к инокуляции или не заражались натуральной оспой во время очередной ее вспышки. Кроме того, 14 мая 1796 г. он провел эксперимент над другим ребенком, на этот раз чужим. Несколькими надрезами ланцетом он в присутствии свидетелей внес под кожу восьмилетнему Джеймсу Фиппсу, сыну своего садовника, содержимое пустулы с руки доярки Сары Нельмс, заразившейся коровьей оспой. Эта первая ставшая широко известной прививка осталась, со слов Дженнера, без серьезных последствий[158], а шестью неделями позднее он ребенка инокулировал. Несмотря на то, что на самом деле Дженнер получил у него абсолютно все, что получается при стандартной инокуляции по Саттону (несколько пустул, вслед за которыми последовала короткая лихорадка), он почему-то решил, что инокуляция не удалась и это подтверждает его предположение, что коровья оспа защищает от оспы натуральной. Научный багаж в 12 наблюдений и один эксперимент над Фиппсом[159] были представлены в статье, отправленной Дженнером в Королевское общество, ранее поместившее в своих трудах дженнеровскую статью о кукушках. На этот раз, однако, в публикации ему было отказано, так как принять столь убогий материал без риска стать предметом осмеяния было очевидно невозможно, хотя Дженнер и имел многолетние личные связи с президентом и секретарем общества[160]. Дженнер вынужден был примириться с временной неудачей. В 1798 г. он продолжил свои опыты. Теперь он начал экспериментировать с гноем, выделявшимся из воспаленной лошадиной бабки при болезни, называемой лошадиным мокрецом. Дженнер считал, что именно этот материал, переносимый руками конюхов на коровье вымя, и является источником настоящей коровьей оспы. Первый же объект его экспериментов – пятилетний мальчик по имени Джон Бейкер, которому Дженнер 16 марта 1798 г. внес жидкость из язвы на руке конюха, заразившегося лошадиным мокрецом, умер от сепсиса, вызванного инфицированным материалом[161]. Кроме него, Дженнер заразил лошадиным мокрецом еще нескольких детей, некоторым из них потребовалось серьезное лечение из-за упорных гноящихся язв. Нимало не озаботясь их судьбой и даже не пытаясь их инокулировать и проверить, имеется ли какая-либо «защита», 24 апреля 1798 г. Дженнер отправился в Лондон публиковать сенсационные результаты. Там он за свой счет в конце июня того же года выпустил брошюру «Исследование причин и действия Variolae Vaccinae, болезни, обнаруженной в некоторых западных графствах Англии, в частности Глостершире, и известной как коровья оспа», содержавшую самые невероятные выдумки. Так, например, он утверждал, что коровья оспа, перенесение которой не дает никакой гарантии от повторного заболевания ею самой, в то же время защищает на всю жизнь от натуральной оспы. Ничего подобного история медицины никогда не знала и, разумеется, знать не будет, так как это противоречит всякой логике. Десяток «не взявшихся» инокуляций, сделанных им пожилым конюхам, по их собственным словам перенесшим в детстве коровью оспу, плюс история с «бедным Фиппсом» были представлены им как лучшее доказательство защитной, силы последней. Последовавшие вслед за этим события, не менее фантастические, нежели утверждения Дженнера, навсегда останутся лучшим свидетельством того, что коты – последние, кому должно поручать охрану сметаны. Многие врачи и хирурги увидели в предложенном Дженнером прививочном бизнесе источник фантастического личного обогащения. В свете растущей критики со стороны тех немногих врачей и ветеринаров, которые либо были знакомы с обсуждаемым предметом несравнимо лучше Дженнера, либо решили сами проверить справедливость дженнеровских заявлений и обнаружили, что за ними не стоит ничего серьезного, 36 ведущих врачей и хирургов Лондона 19 июля 1800 г. опубликовали в «Морнинг геральд» свое заявление, в котором торжественно провозглашали, что раз перенесший коровью оспу становится отлично защищенным (perfectly secured) от натуральной оспы и что коровья оспа – намного более мягкая болезнь, чем инокулированная натуральная оспа. В январе 1801 г. под этим заявлением добавилось еще 30 подписей. Аналогичные заявления были сделаны медиками Йорка, Лидса, Честера, Дарема, Ипсвича, Оксфорда и других крупных городов. На теоретическом же уровне Дженнером, который не мог не видеть, что ни коровья оспа, ни лошадиный мокрец, ни иной полученный от животных гной не в состоянии защитить от натуральной оспы, было предложено следующее поистине гениальное по своей простоте объяснение. Во второй своей статье «Дальнейшие наблюдения за Variola Vaccinae или коровьей оспой» (1799) Дженнер объявил, что существует два типа коровьей оспы – истинная и ложная. Истинная – это та, после прививки которой у пациента нет отвратительных гноящихся язв, и он не заболевает натуральной оспой. В противном случае прививка делалась ложной коровьей оспой. Разумеется, ни единого намека на то, как же следует различать эти оспы-близнецы, Дженнер не дал – ни в тот момент, ни когда-либо позднее. Примером похожей аргументации может служить проверка ядовитости грибов: съел и не отравился – значит, были неядовитые, съел и отравился – ядовитые… Очередное дженнеровское открытие было принято с неменьшим энтузиазмом. Теперь любой случай (а таких было без счета) заболевания натуральной оспой уже получивших «спасительную прививку» можно было преспокойно списать на ложность коровьей оспы. Хотя кроме в высшей степени сомнительных результатов, полученных при инокуляциях ранее привитых коровьей оспой, никакого серьезного доказательства пресловутой защитной силы не имелось (и вообще реальным испытанием могло быть лишь состояние здоровья «спасенного» коровьей оспой после несомненного контакта с инфекцией, а не инокуляционные тесты[162]), на Дженнера посыпались почести. Он был избран почетным членом нескольких научных академий (о чем предусмотрительно позаботился сам, рассылая свои статьи и свидетельства наличия у него MD и FRS по европейским университетам, чтобы те знали, с какой видной личностью они имеют дело), и отовсюду неслись похвалы и выражения восхищения таким замечательным открытием. Не осталась в стороне от новомодного увлечения и Россия. Первым из русских врачей прививку коровьей оспы сделал в 1801 г. известный русский хирург, анатом и физиолог д-р Е. О. Мухин (1766–1850)[163]. Как читатели уже могут догадаться, объектом для эксперимента был избран воспитанник приюта, а именно московского Воспитательного дома, которого звали Антон Петров. После прививки он, по именному распоряжению императора Александра I, получил фамилию Вакцинов. Продолжил дело прививания коровьей оспы в России другой видный медик, хирург Ф. А. Гильтебрандт (1773–1845), уже в 1802 г. успевший выпустить свой хвалебный опус на злобу дня – «О прививании коровьей оспы». Приводя это лишь как факт, замечу, что абсурдна даже мысль о том, чтобы в 1802 г., практикуя прививки в России лишь в течение года, можно было убедиться в их спасительной силе. Убедиться можно было разве что в обратном! Прививки инфицированной жидкости из гноящихся язв на коровьем вымени как чума распространялись по миру. Мы до сих пор не знаем, и теперь уже вряд ли когда-либо узнаем, чем же именно Дженнер и его последователи прививали своих пациентов в конце XVIII – начале XIX в. Коровья оспа была редкой болезнью, глицерин как материал, предотвращающий разложение прививочной лимфы, появился лишь во второй половине XIX в., а определение наличия или отсутствия вируса в вакцинах вообще стало возможным лишь к концу первой трети XX в., когда оспа перестала быть серьезной проблемой развитых стран. Практически в течение всего XIX в. прививаемое вещество переносилось «от руки к руке», как делал сам Дженнер с коровьей оспой и лошадиным мокрецом. А поскольку первые поставленные на широкую ногу опыты с прививками проводились под руководством д-ра Вильяма Вудвиля (1752–1805) в возглавляемом им Лондонском инокуляционном госпитале, переполненном больными натуральной оспой, то весьма небезосновательны предположения о том, что расходившийся из этого госпиталя материал был инфицирован вирусом самой настоящей натуральной оспы[164]. Прекрасный пример в подтверждение этого – вспышка оспы в 1800 г. в американском городке Марблхеде неподалеку от Бостона, куда доктор Бенджамин Уотерхауз (1754–1846), первый профессор медицины в США, которого называют «американским Дженнером», привез «чудесную лимфу» из вышеупомянутого госпиталя. По ходу дела отмечу, что никогда больше в зараженном им оспой Марблхеде добрый доктор Уотерхауз не появлялся, не без оснований опасаясь за собственную безопасность, в чем он и сам признавался в письмах собратьям по вакцинаторской гильдии. Фактически прививки лимфой из этого госпиталя были не чем иным как обыкновенными инокуляциями. «Американского Дженнера» вся эта история, впрочем, ничуть не смутила – не отказываться же из-за какой-то эпидемии от такого бизнеса! В августе 1802 г. он взял девятнадцать сирот из бостонского приюта (разумеется, откуда же еще брать легкодоступный человеческий материал?) и привил их тем, что сам именовал материалом коровьей оспы. После этого двенадцать из них он инокулировал, причем не по Саттону, а по старому методу, активным гноем из пустулы настоящего больного. Ни у кого инокуляция не «взялась». Для сравнения он взял двух других приютских питомцев, которые раньше не болели натуральной оспой и не были им привиты, и инокулировал их тем же гноем. К восторгу Уотерхауза, оба ребенка заболели самой настоящей натуральной оспой, причем в тяжелой форме. Из их оспенных пустул он взял гной и инокулировал им все тех же девятнадцать детей. Для чистоты эксперимента он и поселил всех вместе на двадцать дней – и больных, и здоровых «защищенных». Поскольку никто из девятнадцати оспой не заболел, Уотерхауз заявил, что он единственный во всей Америке располагает «настоящей, истинной спасительной» лимфой коровьей оспы, яростно нападая на других прививочных дельцов, также пытавшихся зарабатывать на прививках коровьей оспы. Несомненно, Уотерхауз был куда последовательнее Дженнера в своих экспериментах и неприкрытом алчном стремлении к наживе. Никакие примеры параллельно регистрировавшихся прививочных неудач и тяжелых осложнений от прививок не могли уже остановить волну слепого восторга. Наконец-то найдено спасительное средство от истерзавшей человечество напасти! В некоторых странах испытания прививок были чистой проформой (десяток привитых и позднее инокулированных), а в других, например в Дании, прививки бесхитростно рекомендовались… «на основании опыта Англии». Сам Дженнер, не теряя времени, в 1802 г. обратился в парламент с петицией, в которой потребовал вознаградить его за открытие средства, обеспечивающего пожизненную невосприимчивость к натуральной оспе. Для рассмотрения петиции Дженнера был создан специальный парламентский комитет. Не ожидавший такого поворота событий Дженнер собирался уже отозвать свою петицию, но возглавить комитет вполне предусмотрительно поручили адмиралу Беркли, одному из парламентариев от Глостершира, личному другу своего земляка Дженнера. Беркли уверил Дженнера, что все будет в полном порядке. Хотя перед комитетом свидетельствовали также хирург Бирч и доктора Роули и Мозли, доказывавшие всю абсурдность доказательной базы «открытия» и приводившие примеры полного провала прививания коровьей оспы, к ним никто не прислушался. Все, что свидетельствовало против утверждений Дженнера, было списано на ложную коровью оспу, а все, что в их пользу, – приписано истинной. Перед комитетом появились врачи, засвидетельствовавшие, что дженнеровские прививки действительно защищают от натуральной оспы и не менее, чем на всю жизнь, и что Дженнер мог бы сколотить приличное состояние, если бы сохранил свое открытие в тайне. Комитет, состоявший из полных профанов в науке, отрапортовал в парламент, что «как только новая инокуляция станет всеобщей, она должна полностью уничтожить одну из самых пагубных болезней, когда-либо посещавших человечество». Дженнер получил 10 тыс. фунтов стерлингов (около 2 млн в нынешних деньгах). Хотя наиболее горячие последователи Дженнера уже предлагали сжигать оспенные госпитали за ненадобностью, начавшаяся в 1804 г. очередная вспышка оспы, захватившая также Шотландию и Уэльс, обратила очень мало внимания на чудесное и хорошо оплаченное дженнеровское открытие, успешно поражая как «защищенных» коровьей оспой (в том числе и тех, кого прививал сам Дженнер, уверяя, что делает это материалом истинной коровьей оспы), так и незащищенных. Эта эпидемия дала основание противникам прививок для новых атак на Дженнера. Засомневалась печать. Оживились и приунывшие было инокуляторы во главе с Саттоном. Все шло к тому, что судьбу дженнеровского «открытия» ждет полный крах. Но Дженнер и здесь не растерялся. Его фантастическая изворотливость уступала разве лишь его алчности. Он обратился к своему доброму знакомому, молодому лорду Генри Петти (1780–1863), будущему лорду Лэнсдауну, который обещал ему свою помощь. Королевская коллегия врачей декларациями многих своих ведущих представителей в 1800–1801 гг. и парламент премированием Дженнера в 1802 г. уже успели накрепко привязать себя к язвам на коровьем вымени и не могли теперь свернуть с выбранного пути без опасения сделаться посмешищем. Петти бросил спасательный круг врачам, а те вытащили парламент. В июле 1806 г. Петти, ставший министром финансов, отправил королю запрос, в котором просил монарха разобраться, почему прививки так медленно распространяются в стране. Разумеется, «разбираться» с этим вопросом было поручено врачам, которые прекрасно поняли содержавшийся в запросе намек: государство готово было финансировать этот проект. Королевская коллегия врачей создала комитет, пожертвовавший малым во имя спасения главного. В отчете комитета, увидевшем свет в 1807 г., было объявлено, к вящему возмущению Дженнера, что коровья оспа все-таки не спасает на всю жизнь от оспы натуральной. Вакцинации следовало повторять (что для тех, кто ими занимается, было, разумеется, еще лучше)[165]. Дженнеровские рассуждения о двух коровьих оспах были признаны лжеучением, но сама доктрина о спасительной коровьей оспе – верной. От парламента Дженнер получил еще 20 тыс. фунтов стерлингов. Дженнеру также дали пост почетного директора Национального прививочного института, созданного в 1808 г. для перекачки государственных денег в карманы медиков, и велели больше ни о чем не беспокоиться. Глупость и высокомерие Дженнера, лишь множившие ряды противников прививок, делали дальнейшее пребывание в Лондоне «благодетеля всего человечества» нежелательным[166], но намек Дженнер понял лишь тогда, когда все до единой кандидатуры, предложенные им на исполнительные должности института, были отвергнуты. Он подал в отставку, которая была немедленно и охотно принята; ему искренне пожелали счастливого пути на родину[167]. В Лондоне «спаситель» появился лишь еще один раз, в 1814 г., чтобы удостоиться похвалы высокопоставленных персон из числа союзников, праздновавших победу над Наполеоном и реставрацию Бурбонов. Раскрыла ему свои объятия и Россия: «По окончании наполеоновских войн Дженнер в 1814 г. посетил Россию и был представлен Великой княгине Елене Павловне и императору Александру I, который сказал ему: «Доктор Дженнер, Вы должны быть очень счастливы: сознание добра, сделанного Вами человечеству, должно быть для Вас источником неисчерпаемого наслаждения, и мне приятно слышать, что Вы снискали себе благодарность, похвалу и воздаяние от людей»[168]. В январе 1823 г. Дженнер умер от удара в своем Беркли, уже почти никем не вспоминаемый. Мавр сделал свое дело, создав чудесный источник для обогащения медицинского сословия, и мог теперь спокойно уйти в лучший мир. Прививки теперь были поставлены на службу всей профессии. Самым досадным для сторонников прививок во время всей этой активной возни вокруг создававшихся в начале XIX в. прививочных кормушек (в виде финансируемых государством организаций и частных оспопрививательных бизнесов) было, однако, то, что натуральная оспа упорно не обращала на научно обоснованную борьбу с собой прививками ни малейшего внимания. Вакцинаторы богатели, а вспышка следовала за вспышкой и эпидемия за эпидемией. Публика, увидевшая всю бесполезность прививок (которые уже превозносились не только как защитное средство от оспы, но и как спасение вообще от всех болезней[169]), начала потихоньку возвращаться к старым добрым и чуть было не забытым в начале XIX в. инокуляциям. Уже к 1813 г. возродившаяся инокуляционная практика приобрела такие размеры, что врачи пытались запретить ее с помощью парламента, но попытка оказалась неудачной – законопроект был провален. Прививки не помогали, инокуляций становилось все больше, и к концу 1830-х гг. они уже составляли очевидную конкуренцию прививкам коровьей оспы. Это не могло оставить безучастными вакцинаторов, реноме и доходы которых могли оказаться под угрозой. Ситуация в парламенте изменилась в пользу сторонников прививок, и «Союз меча и орала» – государства и врачей – обратился против невежественной публики и ее невежественных привычек. Уже известный нам Генри Петти, лорд Лэнсдаун, внес в 1840 г. в палату лордов законопроект от имени Медицинской ассоциации, предлагавший запретить инокуляции, так как: 1) те сами являются источниками распространения инфекции; 2) есть лучшее, более надежное и безопасное средство против натуральной оспы, а именно прививки оспы коровьей. Помимо прочего высоконаучной ассоциацией было заявлено, что существует «полное сходство между коровьей и натуральной оспой, хотя их симптомы различны», но даже эта откровенная глупость не вызвала при обсуждении в парламенте никакой реакции (что служит лучшим доказательством того, насколько глубоко парламентарии хотели вникнуть в обсуждаемый вопрос). И медики, и законодатели были едины между собой в том, что коровья оспа – благо и спасение, а от инокуляций (как указывалось выше, в 1754 г. провозглашенных Королевской коллегией врачей «великой пользой для человеческой расы») сплошной вред. Не откладывая дела в долгий ящик, в том же 1840 г. законодатели приняли закон, согласно которому проведение инокуляции каралось месячным тюремным заключением. Государство согласилось бесплатно финансировать прививки младенцам. Показательно, что это была первая бесплатная медицинская процедура в Британии в государственном масштабе. Хотя были и честные врачи, видевшие всю абсурдность существующего положения вещей, стремительно набирающее вес и состояние медицинское сообщество было почти едино в своей пропрививочной позиции[170]. Все это было хорошо, но так как запрещение инокуляции само по себе не предусматривало непременного обращения к альтернативному «более надежному и безопасному средству», то следовало устранить и этот досадный недочет, сделав прививки обязательными. Медиков становилось все больше, а натуральной оспы не убавлялось, несмотря на все прививки, и конечно же было бы обидно упустить такую простую и очевидную статью дохода. В 1853 г. лорд Литтльтон по невинной подсказке парочки скромных докторов Ситона и Марсона из созданного в 1850 г. Эпидемиологического общества внес частный законопроект, предлагавший сделать прививки младенцам обязательными. На этот раз не потребовалось даже обсуждения – ни общественного, ни парламентского. Вслед за немецкими государствами, принявшими аналогичное решение раньше (Бавария самой первой в мире, еще в 1807 г.), Британия легко сделалась страной, законодательно повелевшей своим гражданам становиться участниками эксперимента по прививанию болезни, о природе и долгосрочных последствиях которой никто не имел ни малейшего представления, а все ее фантастические успехи в деле предотвращения другой болезни были чистейшей демагогией, не выдерживавшей минимально объективной научной проверки. Не будь в это дело замешаны огромные деньги – связанные с изготовлением и «контролем качества» прививочных лимф, прививанием пациентов и их осмотром до и после этой процедуры, лечением считавшихся неизбежными осложнений прививок, самым мягким из которых было воспаление места прививки, – дженнеровские фантазии привлекли бы не больше внимания, чем появившиеся в той же Англии незадолго до его сочинений «научные исследования» о тотальном омоложении организма с помощью переливания крови[171] (при этом за добрых сто с лишним лет до открытия Карлом Ландштейнером в 1901 г. групп крови, так что читатели легко сделают вывод о ценности и безопасности подобных наблюдений и экспериментов). К разочарованию вакцинаторов, публика, однако, вновь не выказала массового желания ни самой спасаться коровьей оспой от оспы натуральной, ни спасать таким образом своих детей. Неблагоприятные последствия прививок для здоровья и неспособность прививок защищать от оспы были слишком очевидны[172]. Учитывая, что прививки традиционно делались по способу «от руки к руке», они, помимо прочих приносимых ими неприятностей, были еще и превосходным средством передачи сифилиса, туберкулеза и даже проказы[173]. Хотя процент прививавшихся и прививавших своих детей увеличился, до необходимого вакцинаторам «охвата» было еще далеко. Кроме того, хотя закон и требовал обязательного прививания всех младенцев в возрасте до трех месяцев и предусматривал наказание за невыполнение этого требования, он не обеспечивал четкого механизма применения санкций. Потребовались время и новый закон, назначавший ответственных за кары и дававший им соответствующие полномочия. Такой закон без лишних хлопот провели через парламент в 1867 г. Теперь каждый младенец до трехмесячного возраста и каждый ранее не привитый ребенок в возрасте до 14 лет обязаны были получить прививку под страхом штрафа родителей либо тюремного заключения в случае несостоятельности последних или их отказа платить штраф. Ни уплата штрафа, ни даже отсидка в тюрьме, впрочем, обязательности прививки не отменяли. Родителей могли штрафовать (согласно закону, во все возрастающих размерах) и сажать в тюрьму неограниченное количество раз. Родители также не имели права отказаться от превращения своего ребенка в донора вакцины: по первому требованию они должны были позволить вакцинатору взять материал из образовавшейся после прививки пустулы для прививок другим детям. Разумеется, вакцинировались и ревакцинировались все находившиеся на государственной службе – полиция, армия и флот, работники железнодорожного транспорта, – все должны были быть привиты и через определенный промежуток времени ревакцинированы. Тотально всех прививали в тюрьмах, приютах и при угрозе эпидемии в обычных школах, вообще не информируя родителей и требуя лишь оплатить счет по сделанной процедуре. В борьбу рабочих за право на отказ от прививок (даже перед угрозой локаута) нередко приходилось вмешиваться тред-юнионам[174]. Закон 1867 г. стал последней каплей в чаше общественного терпения. В том же году гомеопатом Ричардом Батлером Гиббсом была создана Лига против обязательных прививок (Anti-Compulsory Vaccination League), которая открыла множество своих отделений в разных городах. Именно эти отделения стали в 1870-х гг. ядром борьбы с насильственными прививками в Англии. Священник Вильям Хьюм-Ротери и его жена Мэри создали в 1874 г. в Челтнеме Национальную лигу против обязательных прививок, поощрявшую гражданское неповиновение и «прививочное мученичество» (отказываться платить штрафы и идти ради своих убеждений в тюрьму). Шесть взбунтовавшихся членов попечительского совета в Кейли, от которых требовалось применить санкции против непокорных граждан, не желающих рисковать здоровьем своих детей ради заработка вакцинаторов, заявили, что они поддерживают Хьюма-Ротери, и отказались расправляться с горожанами, за что были отправлены в тюрьму в Лидсе. Их провожали три тысячи друзей и знакомых. Власти, почувствовавшие, что в этот раз они явно переборщили, поспешили уладить это дело, и узников вскоре освободили. Во всех городах и весях, через которые они возвращались домой, их встречали праздничные демонстрации, организованные местными филиалами лиги Хьюма-Ротери. В 1879 г. коммерсант Вильям Тебб (1830–1917) начал издавать быстро приобретший большую популярность журнал, название которого можно условно перевести как «Вопрошающий о прививках» (Vaccination Inquirer). Первым редактором стал книготорговец Вильям Байт, а после его смерти в 1885 г. этот пост занял Альфред Милнз (все – квакеры). В 1880 г. неутомимый Тебб, за два года до того посетивший США и создавший там антипрививочную лигу, основал Лондонское общество за отмену обязательных прививок (London Society for the Abolition of Compulsory Vaccination). Если лига Гиббса вела в основном работу в провинции, то созданное Теббом общество сконцентрировалось на лоббировании отмены закона 1867 г. в парламенте. В 1896 г. Лондонское общество и его филиалы слились в Национальную антипрививочную лигу (National Anti-Vaccination League)[175]. В течение всего периода, когда на скорую руку пеклись новые законы, уничтожавшие конкуренцию прививкам и делавшие их обязательными на радость медицинскому сословию, натуральная оспа, хотя и не исчезая никогда полностью с Британских островов, все же, казалось, дала небольшую передышку, так что могло возникнуть впечатление о некоторой пользе прививок. Жестокое разочарование постигло как англичан, так и других европейцев в самом начале 1870-х гг. Страшная, невиданная доселе эпидемия натуральной оспы, случившаяся на фоне почти тотально привитого британского населения, полностью развеяла прививочные иллюзии. Насчитывая свыше 200 тыс. заболевших, из которых 42 тыс. скончались, по своим размерам она превзошла тяжелейшие «допрививочные» общенациональные эпидемии. После этого очень медленно (разумеется, вакцинаторы объявили, что эпидемия была следствием того, что прививок было мало, и в ближайшие несколько лет, воспользовавшись общественной инертностью, добились еще большего увеличения количества привитых), но верно прививочный бизнес на натуральной оспе покатился под откос. Доверие публики к прививкам против натуральной оспы было подорвано окончательно, хотя до победы в борьбе за право свободного выбора было еще очень далеко. Медицинский истеблишмент и его лоббисты в парламенте делали все возможное для сохранения прививочных законов, или точнее будет сказать, прививочного беззакония. Вот лишь один, но характерный пример. В 1880 г. в правительстве возникла вполне безобидная и финансово выгодная для государства идея о возможных послаблениях непокорным родителям, не желающим прививать своих детей. Предполагалось заменить многоразовые штрафы (которые часто все равно же платились) и заключение в тюрьму одним довольно крупным одноразовым штрафом. Против этого яростно восстала почти вся «прогрессивная медицинская общественность» Англии. На борьбу со зловредным предложением, позволяющим откупиться и выскочить из прививочного капкана, выступили лучшие медицинские силы, и к министру здравоохранения отправилась делегация, в которую входили президент Королевского общества (инициатор организованного протеста), президент Королевской коллегии врачей, президент Королевской коллегии хирургов, президент Главного медицинского совета. В адресе, отправленном позднее Королевскому обществу, его президент заявил, что «отмена повторных наказаний за неповиновение закону посягает… на возможность применять научные принципы»[176]. Сейчас нам трудно даже вообразить, какого ожесточения и абсурдности достигала борьба за обязательность прививок[177]. В то время как публика требовала принять законы против насильственных прививок, убивавших, калечивших и заражавших детей, доктора обращались в парламент с предложениями считать родителей, чьи непривитые дети умерли от натуральной оспы, виновными в непредумышленном убийстве. Разумеется, даже мысли об ответственности за вред, приносимый прививками, в том числе и за многочисленные случаи смертей и увечий после них, у врачей никогда не возникало. Во второй половине XIX в. началось стабильное постепенное снижение заболеваемости практически всеми инфекционными недугами, терзавшими человечество с XVII в., и лишь оспа – единственная болезнь, против которой было изобретено «истинное спасительное средство», – никак не унималась[178]. Требовались козлы отпущения, и они легко находились в лице противников обязательных прививок. Традиционно никто не вызывал у вакцинаторов большей ненависти, нежели те, кто сопротивлялся навязываемым прививкам, причем очень часто будучи даже не против последних как медицинской процедуры, а лишь против прививочного насилия. Противников прививок называли маньяками, крикливыми фанатиками, невежественными подстрекателями, врагами человечества и пр. в том же духе. Похожих эпитетов заслуживали, кстати, и «просто» непривитые, даже не думавшие вмешиваться в прививочные дебаты: «мешки с порохом», «канализационные стоки», «склады горючих материалов», «рассадники заразы», «бешеные собаки». Остановить историю, однако, вакцинаторам не удалось. Антипрививочное движение набирало силу. В ряде городов и населенных пунктов противники прививок добились большинства в попечительских советах и заблокировали применение карательных мер против не подчиняющихся закону. Флагманом борьбы стал промышленный город Лейстер, в котором в ответ на арест и заключение в тюрьму горожанина, отказавшегося делать своим детям прививки и платить штраф[179], в 1869 г. была создана Лейстерская антипрививочная лига. В эпидемию 1871–1872 гг., будучи одним из самых привитых английских городов, Лейстер потерял 358 человек (при трех тысячах заболевших), после чего жители решили, в нарушение драконовского закона, вообще отказаться от политики массовых прививок в пользу санитарного контроля и ранней изоляции заболевших (с тех пор, словно по мановению волшебной палочки, в городе раз и навсегда прекратились эпидемии оспы). Собственно, лейстерский опыт не был откровением. В 1785 г., за 11 лет до дженнеровского эксперимента на Фиппсе и почти за 100 лет до лейстерских нововведений, известный английский врач, инокулятор Джон Хейгарт (1740–1827) из Честера писал в своих «Правилах предотвращения натуральной оспы»: «1. Не позволять никому, кто не страдает или не страдал ранее натуральной оспой, входить в дом зараженного… 2. Не позволять ни одному больному, после появления у него пузырьков, выходить на улицу или в иное место скопления людей. Обеспечить постоянный приток свежего воздуха через окна и двери в комнату заболевшего. 3. Уделять самое тщательное внимание чистоте. Люди и животные, а также одежда, мебель, деньги, лекарства или иные предметы, подозрительные на зараженность, должны быть удалены из дома и вымыты, и должны после того находиться еще достаточное время на свежем воздухе…»[180]. Все эти меры были известны, но в свое время на них не обратили внимания, а с появлением прививок и вовсе забыли. Ближе ко времени описываемых событий эту идею вновь выдвинул сэр Джеймс Симпсон (1811–1870), оставивший свой след в медицине введением в практику хлороформа. В своей статье, опубликованной в «Медикэл таймс энд газет» (1868 г.), он заявил о возможности искоренения натуральной оспы, скарлатины и кори путем ранней изоляции заболевших. Жители Лейстера подняли на щит гигиену с санитарией вместо прививок – и не ошиблись[181]. В историю Лейстер вошел еще и самой массовой демонстрацией против обязательных прививок, состоявшейся 23 марта 1885 г., в которой приняли участие от 80 до 100 тыс. человек, собравшихся со всей Англии. Демонстрация была организована Национальной лигой против обязательных прививок в ответ на продолжавшиеся преследования родителей, которые отказывались прививать детей (в 1885 г. наказания в Лейстере ожидали 3 тыс. человек!). Завершилась она сожжением портрета Дженнера и экземпляра предписания относительно обязательного прививания[182]. Всего по Британии демонстрации против прививочного насилия прокатились по 135 городам и населенным пунктам, при том что в 1876 г. они прошли в 58 городах[183]. Делая здесь лишь небольшой шаг в сторону прививочных проблем более близкой моему читателю России, о которых, как и о многом другом, речь также пойдет в моей следующей книге, отмечу, что в 1870-х годах в Российской империи тоже встал на повестку дня вопрос относительно обязательности прививок (инокуляции были отменены еще в 1805 г.). Однако Россия тогда была в несколько ином положении по сравнению с западными странами, что было связано с ее поздним социально-экономическим развитием в XIX веке. Процесс консолидации медицинского профессионального сообщества начался лишь в конце 1870-х – начале 1880-х годов, а полностью завершился лишь в начале XX в. Врачами традиционно становились разночинцы, больше искавшие служения народу и меньше своему карману, чем это было в развитых западных странах. Кроме того, врачи Российской империи не имели своих сильных и влиятельных на всех уровнях объединений, связанных совместными интересами с социальной элитой общества, какими были, скажем, Королевская коллегия хирургов и Королевская коллегия врачей в Британии. Все это объясняло, почему в Российской империи вопрос прививок никогда не приобретал той остроты, что была характерна для западноевропейских стран. На волне общественных дискуссий о том, нужны ли обязательные прививки, в 1873 г. появилась работа известного в истории российской медицины педиатра Владимира Рейтца (1838–1904), бывшего в ту пору главврачом Елизаветинской детской больницы в Санкт-Петербурге, под названием «Критический взгляд на оспопрививание». Д-р Рейтц, на основании как личного опыта, так и опыта многих других, не только отверг какую-либо пользу прививок коровьей оспы, но и сверх того указал на то, что они неминуемо ведут к повышенной заболеваемости и смертности детей[184]. В следующем году на сочинение Рейтца отреагировал адвокат прививок д-р Джордж Каррик (1840–1908), выпустивший брошюру «Полезно ли оспопрививание». С вопросом введения обязательного оспопрививания было поручено разбираться Медицинскому совету при Министерстве внутренних дел. Изучив статистику и доводы сторон по спорному вопросу, назначенный экспертом д-р В. Снигирев (1830-?) в 1875 г. подал в совет записку, содержание которой лишь с очень большим трудом могло быть признано благоприятным для прививок. Снигирев обратил внимание на то, что при продолжающихся свыше трех четвертей века прививках до сих пор нет никакой ясности с тем, как часто и какой «лимфой» следует делать прививки, так как каждая новая эпидемия заставляет сторонников прививок в очередной раз менять свою точку зрения[185]. Решение вопроса о том, быть или не быть обязательному оспопрививанию, подчеркнул д-р Снигирев, следует отложить до того времени, когда будет получена надежная статистика, которой пока что не существует. Он был достаточно ироничен в отношении обещанных чудес спасения от оспы с помощью прививок коровьей оспы: «Вечно юный и вечно неразрешенный вопрос снова встал, когда оспенные эпидемии обратили на него внимание общества. Доверие общества к предохранительной силе оспопрививания явилось в некоторой степени поколебленным, когда оно увидело, что оспенные эпидемии не только не прекращаются, но, напротив, делаются чаще и напряженнее, что они уносят как предохраненных прививанием, так и непредохраненных; когда оно, изумленное и до некоторой степени обманутое в своих надеждах, обращаясь к врачам, слышало от них одно: что мера эта требует повторения, чтобы быть действительною, повторения чуть ли не бесконечного: нужна вакцинация, ревакцинация, повторная ревакцинация и, наконец, необходимо прививать предохранительную оспу при появлении каждой оспенной эпидемии… Жадно прислушиваясь к голосу жрецов оспопрививания, общество слышало равно: вне эпидемии они твердили о полном уничтожении предохранительным прививанием на определенный срок восприимчивости в организме к оспенной заразе, а едва начинала угрожать эпидемия, как они забывали об уничтожении восприимчивости и говорили, что нужно повторять прививание…»[186]. Снигиреву вторил известный российский патологоанатом проф. Михаил Руднев (1837–1878), написавший в своей записке в Медицинский совет: «Всякая санитарная мера только тогда может быть сделана обязательной, когда она удовлетворяет двум существенным требованиям: 1) если применение этой меры верно ведет к цели; 2) если оно не сопряжено ни с какими вредными последствиями… Опыт и долговременные наблюдения показывают, что обязательное оспопрививание ни в каком случае не может удовлетворять ни тому, ни другому требованию»[187]. В 1884 г. вышли «Записка об оспопрививании» петрашевца д-ра Дмитрия Ахшарумова (1823–1910) и «Мнимая польза и действительный вред оспопрививания» д-ра Льва Бразоля (1854–1927), позднее ставшего ведущим российским гомеопатом и представителем российской гомеопатии на международной арене. Им же годом позднее была опубликована работа «Дженнеризм и пастеризм. Критический очерк научных и эмпирических оснований оспопрививания», а в 1901 г. к теме бесполезности и вреда прививок опять вернулся Ахшарумов, выпустив книгу «Оспопрививание как санитарная мера». Вероятно, это была последняя крупная публикация такого рода до 1917 г. Хотя в некоторых земствах прививки пытались навязывать населению, и, кроме того, они были обязательными для служащих железнодорожного транспорта, рекрутов и гимназистов, до самого переворота 1917 г. в Российской империи так и не был принят закон, требующий массового оспопрививания, а потому многие из тех, кто имел мнение о прививках отличное от мнения медицинского истеблишмента[188], просто не считали необходимым вести бесконечную полемику. Успешной была борьба противников прививок в конце XIX – начале XX в. и в США, где к 1905 г. лишь 11 штатов имели законы об обязательных детских прививках, и при этом ни один на самом деле не пытался их действительно навязать[189]. Однако в том году произошло воистину роковое событие, имевшее далеко идущие последствия, – по делу о праве на отказ от оспенных прививок «Джекобсон против штата Массачусетс» Верховный суд США вынес вердикт в пользу штата и, соответственно, обязательных прививок, опершись в своем решении на такой сомнительный аргумент, как мнение медицинского большинства. Это скороспелое и непродуманное решение стало замечательным подарком всем, имевшим отношение к прививочному заработку, и послужило прецедентом в ходе последующего превращения прививок в обязательную процедуру во всех штатах, хотя до реального насилия в отношении свободных граждан в любой период американской истории дело доходило очень редко[190]. Здесь уместно будет напомнить, что в то же самое время не везде еще в США отказались от такого метода универсального лечения всех болезней, как кровопускания, а в середине XIX в. (до широкого распространения еретического гомеопатического свободомыслия, не только отвергавшего какую-либо пользу кровопусканий, но и клеймившего их как процедуру прямо вредную здоровью) их в качестве «высокоэффективного метода» поддерживало не просто большинство, а подавляющее большинство американских врачей, в том числе и университетских профессоров. По логике Верховного суда, если бы тогда в каком-нибудь штате был принят закон об обязательном кровопускании как методе профилактики инфекционных заболеваний, то «мнение медицинского большинства» должно было безусловно перевесить право гражданина на выбор иного метода спасения своей бренной плоти или даже вообще отказ от лечения[191]. Кстати, не везде в мире борьба с прививками шла исключительно мирным путем. Попытка навязать обязательные прививки в Рио-де-Жанейро в 1904 г. привела к массовым беспорядкам и человеческим жертвам, после чего власти сочли за лучшее незамедлительно отменить закон[192]. Вернемся на родину вакцинаций. В 1880-х гг. на фоне продолжавшейся и все более ожесточавшейся борьбы противники прививок (или их обязательности) получили неожиданную и весьма ощутимую поддержку со стороны «предателей врачебного сословия» – профессора анатомии Кембриджского университета Чарльза Крейтона (1847–1927)[193] и профессора сравнительной патологии и бактериологии Королевского колледжа в Лондоне Эдгара Крукшенка (1858–1928). Две книги Крейтона[194] и особенно его статья о прививках в девятом издании «Британской энциклопедии» (1888)[195] произвели эффект разорвавшейся бомбы. Крейтон не только отверг какую-либо пользу прививок коровьей оспы, но и связал их с сифилисом, да еще открыто объявил Дженнера, главного гуру вакцинаторов, алчным мошенником и шарлатаном. Крукшенк в своем труде «История и патология прививок» (1889), не давая, подобно Крейтону, чересчур эмоциональных оценок, на основании большого исторического материала также отверг какую-либо пользу от прививок как коровьей оспы, так и лошадиного мокреца. Такое развитие событий уже серьезно меняло ситуацию. До тех пор, пока протестовали «невежды», «болваны» и «крикливые фанатики», их можно было игнорировать. Появление книг известных профессоров и особенно статьи в «Британской энциклопедии», писать для которой приглашались исключительно лучшие специалисты в своих областях, ознаменовало собой принципиально новый этап в прививочном споре. Вряд ли могло сильно обрадовать вакцинаторов и появление на стороне противников прививок знаменитого ученого-естествоиспытателя Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913), создавшего вместе с Дарвином теорию естественного отбора[196], а также не нуждающихся в представлении читателям драматурга Джорджа Бернарда Шоу (1856–1950)[197] и философа и социолога Герберта Спенсера (1820–1903). В 1882 г. представитель бунтовавшего Лейстера в парламенте П. Тейлор (1810–1892), почетный президент Лондонского общества за отмену обязательных прививок, с подачи Вильяма Тебба внес частный законопроект, призывавший к полной отмене закона 1867 г. Законопроект был отозван после первого чтения, но свою роль он сыграл – было привлечено внимание прессы и независимых парламентариев. В июне 1883 г. Тейлор повторил попытку. Законопроект был провален, но тактической цели добиться удалось и на этот раз: парламентские дебаты Тейлор использовал, чтобы заклеймить алчность и неразборчивость медицинской профессии и ее показательное пренебрежение методами санитарии и гигиены в угоду прививочным доходам[198]. В 1885 г. Тейлора сменил Джеймс Пиктон. В 1888 г. он потребовал парламентского расследования по фактам оголтелого преследования антипрививочного инакомыслия в городе, и в том же году депутат от Манчестера Джекоб Брайт внес законопроект, требующий полной отмены закона 1867 г. И вновь законопроект был провален. Поняв, что парламентское большинство будет продолжать блокировать попытки отменить закон, противники прививок сменили тактику. К концу 1880-х гг. они располагали 111-ю общественными объединениями, поддержкой таких величин, как Крейтон и Крукшенк, а также детальной статистикой, полностью опровергающей выводы вакцинаторов о спасительной роли прививок. Статистические отчеты были подготовлены Александром Вилером (1841–1909), «статистическим директором» Лондонского общества за отмену обязательных прививок. 5 апреля 1889 г. Пиктон потребовал от министра внутренних дел назначить Королевскую комиссию. Требование было удовлетворено. Вакцинаторы встретили это известие с нескрываемым озлоблением, самым мягким проявлением которого было заявление «Ланцета», что изучение вопроса о необходимости прививок против оспы так же необходимо, как и изучение вопроса о необходимости существования спасательных лодок или пожарных. Одна мысль о том, что надо еще исследовать то, что девяносто лет назад было уже «научно исследовано» ими, казалась апологетам тотального прививания возмутительной ересью. В мае того же года королева утвердила состав комиссии. Возглавил ее бывший главный судья лорд-канцлер Гершель (1837–1899). На этот раз, в отличие от вопиюще убогой парламентской комиссии 1802 г. с бравым адмиралом Беркли во главе, созданной ради возвеличения Дженнера и его бизнеса, к созданию комиссии отнеслись с большей серьезностью, хотя, разумеется, правительство позаботилось о том, чтобы несомненное большинство принадлежало к «правильному» лагерю. Из тринадцати членов комиссии девять (пять медиков и четыре юриста) занимали выраженную пропрививочную позицию, трое (включая Пиктона) – такую же антипрививочную и один считался «неприсоединившимся». Комиссия работала семь лет, проведя 130 заседаний и заслушав 187 свидетелей. Хотя ни у кого не было сомнений в том, что прививки останутся священной коровой и, как бы ни повернулось дело, будут оправданы и всячески поддержаны, оппозиция максимально использовала полученную трибуну для достижения своих целей. Противники прививок были во всеоружии, и уже первые заседания показали, что легкой и приятной работа для консервативных членов комиссии не будет. Первым свидетелем был Джон Саймон (1816–1904), бывший главный санитарный врач, считавшийся ведущим прививочным экспертом. Допрашивая его, Джеймс Пиктон и его единомышленник д-р Вильям Коллинз показали совершенную путаницу и неразбериху, царившую как в голове самого Саймона, так и других вакцинаторов. Стало очевидно, что не существует ни точной статистики, якобы свидетельствующей об успехе прививок (наличие которой постоянно подчеркивали их адвокаты), ни учета количества постпрививочных осложнений, ни сведений о характере и составе применяемых прививочных лимф, не говоря уже об их унификации, ни минимального представления о том, сколько требуется прививок, чтобы получивший их считался защищенным, ни даже того, какие именно образования на коже и в каком количестве должны считаться свидетельствующими об успешности прививок. Следующей жертвой Пиктона и Коллинза пал Вильям Огл, начальник отдела статистики при Службе регистрации актов гражданского состояния. Пиктон легко доказал, что никаких серьезных свидетельств в пользу того, что прививки снизили смертность от натуральной оспы, вакцинаторы представить не в состоянии. Само собой, Тебб не забывал публиковать «вести с полей» в своей газете, публика ему внимала, и стало ясно, что дело принимает нежелательный оборот. Большинству во главе с лордом Гершелем приходилось прибегать к не очень красивым мерам, чтобы не допустить новых разоблачений. Так, не был приглашен профессор гигиены и санитарной статистики Бернского университета Адольф Фогт (1823–1907), бывший в то время, вероятно, крупнейшим европейским экспертом в вопросе заболеваемости натуральной оспой, который выразил готовность прибыть в Лондон и дать свидетельские показания. Комиссия лишь присоединила его отчет, без всякого анализа, к остальным материалам. Не была изучена динамика инфекционной заболеваемости в XIX в. – комиссия сосредоточилась, да и то не в должной степени, на одной оспе. А между тем, как показал Альфред Рассел Уоллес в своем памфлете «Прививки оказались бесполезными и опасными», в первой трети XIX в. в Лондоне происходило снижение заболеваемости всеми инфекционными недугами, причем оспой, от которой делались прививки, медленнее всего. Он указал, что снижение заболеваемости должно было быть приписано улучшению водоснабжения, созданию скверов и парков, резкому уменьшению скученности проживания благодаря активному строительству на окраинах города, улучшению качества дорог, и, соответственно, доставке населению доброкачественных свежих продуктов, в том числе овощей, строительству новых кладбищ исключительно за пределами городской черты и постепенному закрытию старых в самом городе и пр.[199] Комиссия же, просто взяв заболеваемость в отрыве от всего этого и увидев, что «в начале века оспы было больше до прививок – стало меньше после прививок», сделала в «Отчете большинства» (см. далее) вывод о том, что прививки снижают заболеваемость натуральной оспой. Комиссия, что должно быть поставлено ей в заслугу, охотно или не очень, но посвятила 1890 год изучению лейстерского опыта и внимательно отнеслась к доводам главы лейстерской оппозиции, члена городского попечительского совета, инженера-сантехника Дж. Т. Биггса, непримиримого врага прививочного принуждения (за отказ делать детям прививки и уплатить наложенный на него судом штраф судебными исполнителями были проданы вещи из его дома). Биггс представил Королевской комиссии материалы, позднее включенные в ее четвертый отчет, где в 56 таблицах и на 13 диаграммах продемонстрировал полную неэффективность прививок для предотвращения натуральной оспы. Кроме того, он показал, что в период отказа от прививок снизилась заболеваемость и другими инфекционными болезнями до уровня, которого Лейстер не знал за всю свою историю. Из таблиц следовало, что максимальная детская смертность в Лейстере выпадала на годы максимального охвата прививками (1868–1872). При этом детская смертность, по статистике Биггса, неуклонно снижалась в городе с 1852 по 1860 г., когда в городе значительно улучшилось санитарно-гигиеническое состояние; расти она начала лишь с введением обязательных прививок. Биггс также выступил перед комиссией, ответив на заданные ему вопросы. Не разделив в своем большинстве мнение о неэффективности и вредоносности прививок, комиссия, тем не менее, приняла за вариант возможной государственной политики контроля натуральной оспы именно лейстерский метод, предусматривавший отказ от массовых прививок как средства профилактики, раннее извещение о заболевании и скорейшую изоляцию заболевшего, а также активную дезинфекцию его вещей и жилища. Предусматривались и прививки тем контактировавшим с заболевшим лицам, которые верят в их эффективность и захотят их получить[200]. Уже первые годы активной работы комиссии показали столь неблагоприятные для прививок тенденции, что после 90 заседаний, на которых были заслушаны 135 свидетелей, и опубликованных четырех текущих отчетов лорд Гершель попытался смягчить ситуацию, выпустив в 1892 г. предварительный отчет, в котором рекомендовал отменить повторные наказания за уклонение от выполнения закона 1867 г. Это вызвало крайнее недовольство и раздражение как медиков, так и правительства, не ожидавшего внезапного появления этой головной боли. По горячим следам предложения лорда Гершеля в 1893 г. был вновь подан законопроект, требовавший отмены закона 1867 г., и вновь был провален в первом чтении. Членам комиссии были представлены в совокупности шесть тысяч случаев тяжелых болезней, развившихся после прививок, восемьсот из которых закончились смертью (вряд ли могут быть сомнения, что это был лишь очень небольшой процент от действительного количества несчастий, причинами которых стали прививки). В 1896 г. Королевская комиссия закончила свою работу. Результатом стали прямо противоположные мнения ее членов, что и было зафиксировано в итоговом документе. Большинство подписало «Отчет большинства», меньшинство – «Отчет меньшинства». Хотя в целом заключение большинства комиссии было в пользу прививок, дурные предчувствия вакцинаторов оправдались. Прививочный ритуал во многом держался на принуждении и страхе, и одно лишь создание комиссии придало смелости многим родителям. С момента начала работы комиссии процент привитых младенцев начал неуклонно снижаться, так как местные власти, ожидая публикации результатов ее работы и уже догадываясь, какими они будут, перестали прибегать к бывшим весьма непопулярными санкциям по отношению к непокорным родителям. Рекомендация 1892 г. еще более ободрила сторонников отказа от прививок. В итоге, помимо выводов чисто медицинского характера (например, подтверждалась возможность передачи сифилиса при вакцинациях при переносе прививочного материала по методу «от руки к руке» и заявлялось о необходимости перейти исключительно на телячью лимфу), комиссия рекомендовала предоставить родителям право на отказ от прививок «по соображениям совести». Вакцинаторы не только пытались игнорировать рекомендацию комиссии в своей практике, но и предприняли контратаку. Хотя рекомендация de jure не приняла еще форму закона, de facto число прививаемых после ее обнародования стало сокращаться еще быстрее. На фоне стремительно уменьшавшегося количества прививаемых комитет по парламентским законопроектам Британской медицинской ассоциации внес в 1898 г. предложение о том, чтобы функции принуждения и наказания за неповиновение закону об обязательных прививках были переданы от городских попечительских советов, часто контролировавшихся либо откровенными противниками прививок, либо просто людьми, не желавшими принимать участие в травле инакомыслящих, специальным «прививочным» чиновникам, назначаемым государством. Но эта партия была вакцинаторами уже проиграна. Когда послушные указаниям своего начальства медики из числа парламентариев, готовившие законопроект, попытались не включить в него пункт о свободе выбора, это привело к такому накалу страстей в парламенте, к такой буре общественного возмущения и такому катастрофическому падению популярности стоявших тогда у власти консерваторов, что лорд Артур Бальфур (1848–1930), лидер тори, сам симпатизировавший антипрививочному движению, поспешил исправить эту ошибку, и необходимая поправка была возвращена на место. Принятый в том же 1898 г. закон о прививках (Vaccination Act) предусмотрел возможность отказа по соображениям совести, ограничил штрафы двумя (или одним на сумму двух) и потребовал использования исключительно глицеризованной телячьей лимфы. О том, как ждали англичане этот закон, можно судить хотя бы по количеству воспользовавшихся правом на отказ от прививок детям: до конца 1898 г. местными властями было выдано 203 413 сертификатов «отказника по соображениям совести», освободивших от прививок не менее 230 тыс. британских детей. Однако сформулированное законом 1898 г. требование к родителям представить местным властям «удовлетворительное доказательство того, что отказ действительно делается по соображениям совести» было слишком расплывчатым и допускающим слишком много вольных толкований, чем не замедлили воспользоваться вакцинаторы. Они резко усилили нажим на местные власти, требуя ограничить количество выдаваемых сертификатов[201], дабы не допустить краха прививочного бизнеса. Кроме того, в ответ на принятие неугодного закона в 1898 г., уже на следующий год была создана Имперская прививочная лига (Imperial Vaccination League), развернувшая активную пропагандистскую работу. Под давлением вакцинаторов в следующие годы количество выданных сертификатов резко снизилось, и общественное недовольство выхолащиванием с таким трудом добытого закона сразу же возродило к жизни антипрививочные лиги. Дорога уже была протоптана, и потребовалось всего несколько лет активной борьбы, чтобы поставить точку. В 1907 г. либералами была принята новая формулировка закона о прививках, уничтожившая последнюю лазейку вакцинаторов. Теперь родителям требовалось лишь декларировать отказ от прививок на основании собственных убеждений, без всяких «удовлетворительных доказательств» – как это и предлагалось с самого начала, но не было принято Бальфуром, увидевшим в такой формулировке закона слишком большую уступку антипрививочному лобби в парламенте. Здесь интересно отметить, что лейстерские радикалы не удовольствовались и этим, продолжая безо всяких деклараций отказываться прививать своих детей и считая необходимость декларировать отказ также нарушением их священных гражданских прав. Эта бессмысленная война на истощение продолжалась еще несколько лет, пока бесконечные скандалы (в том числе и в парламенте, куда Лейстер неизменно делегировал противников прививок) и стойкость горожан не вынудили вакцинаторов примириться с антипрививочной вольницей в том виде, как ее понимали лейстерцы. Законодательная же обязательность прививок, в которой закон от 1907 г. допустил исключение в виде отказа по убеждениям, была окончательно ликвидирована в Англии лишь в 1948 г. После 1907 г. антипрививочная активность постепенно сошла на нет – цель была достигнута. Был, впрочем, еще один фактор, в некоторой степени примирявший британских врачей и производителей прививочных лимф с неминуемой потерей оспеннопрививочного заработка. В конце 1870-х – начале 1880-х гг. французский химик Луи Пастер (1822–1895), занимавшийся бактериологией, предложил свой метод ослабления «начал» различных инфекционных болезней, проложив тем самым дорогу к созданию новых вакцин[202]. Заключался он в последовательных разведениях продуктов болезни, содержащих в себе возбудителя, с целью ослабления вирулентности последнего. Назвать этот метод новым просто не поворачивается язык, потому что Пастер «открыл» то, что гомеопатам было уже известно и практиковалось ими свыше полувека. В основе своей идея использовать лекарства по принципу «чем ушибся, тем и лечись», видоизмененному на «чем можешь ушибиться, тем заранее защитись», разумеется, коренилась в старой инокуляционной практике. Но никакой новизны не было и в предложении последовательно ослаблять ядовитое вещество, призванное дать невосприимчивость к болезни. Ослаблением исходного действующего вещества занимался основатель гомеопатии Самуил Ганеман, а позднее и все его последователи с самого начала XIX в. Идею использования продуктов болезни в виде гомеопатических препаратов, то есть в разведенной и потенцированной форме, для лечения той же самой болезни высказал в 1828 г. будущий основатель американской гомеопатии и один из крупнейших мировых гомеопатов д-р Константин Геринг (1800–1880). В этом году медики впервые узнали об изопатии (лечении не по ганемановскому принципу подобия, а по принципу тождественности; не similia similibus curantur, a aequalia aequalibus curantur) – из его статьи «Дополнительные сведения о яде змей», опубликованной в «Архиве Штапфа» (том 10, тетрадь 2, с. 24). В этой статье Геринг предложил использовать приготовленные по законам гомеопатии (то есть разведенные и потенцированные) продукты натуральной и коровьей оспы (последней – исходя из утверждения французских врачей, что коровья оспа суть видоизменившаяся на животном человеческая оспа) для профилактики и лечения натуральной оспы. Позднее, в 1833 г., он приготовил лекарство Hydrophobinum (он же Lyssinum) из слюны бешеной собаки и испытал его. В том же 1833 г. в Лейпциге была опубликована книга немецкого ветеринара Иоганна Йозефа Вильгельма Люкса (1796–1849) «Изопатия заразных болезней, или Все заразные болезни носят в своем заразном веществе средство к исцелению от них», в которой он делился своими успехами в лечении сапа, сибирской язвы и других заболеваний разведенными и потенцированными препаратами[203]. Вопрос о месте нозодов в гомеопатии для лечения тех же болезней, продуктами которых они являлись, вызвал много споров в среде гомеопатов. В сущность их я не могу здесь углубляться. Отмечу лишь, что активные исследования в этой области, проводившиеся гомеопатами в середине XIX в., дали начало многим гомеопатическим препаратам, среди которых можно отметить, например, Hydrophobinum для лечения и профилактики бешенства, Anthracinum – сибирской язвы и Variolinum – натуральной оспы[204]. В настоящей книге будут упоминаться некоторые нозоды, предлагаемые рядом гомеопатов для профилактики и лечения их «материнских» болезней. Относительно же «гениальных открытий Пастера» я вполне разделяю мнение д-ра Льва Бразоля: «Пастер… пожинает плоды чужой мысли, и для характеристики этого ученого интересно отметить, что он нигде ни одним словом не упоминает о тех лицах, которые уже 50 лет тому назад сделали то открытие, за которое он теперь получает от правительства ежегодные субсидии в сотни тысяч франков… Пастер в своих предохранительных вакцинациях совершенно сознательно и с большим талантом практикует настоящую изопатию»[205]. Знаменитый российский гомеопат был неправ лишь в том, что эта изопатия настоящая – это был ухудшенный вариант изопатии (позднее на эти же самые грабли наступил не извлекший урока из пастеровских неудач Роберт Кох, пытаясь лечить туберкулез своим туберкулином и приводя тем самым пациентов к скорой смерти), так как Пастер, во-первых, как истинный материалист, исходил из того, что как бы велико ни было разведение, в лекарственном препарате непременно должно оставаться определяемое действующее вещество, а во-вторых, он не потенцировал вводимые пациентам препараты. Отнюдь не редкими были трагедии, когда получивший «спасительное лечение» от бешенства антирабическими сыворотками погибал, а тот, кто был искусан той же самой «бешеной» собакой, но отказался от прививочного лечения, оставался жив и здоров[206]. Из стран, принявших пастеровский метод лечения, сообщали об увеличении случаев зарегистрированного бешенства после введения прививок. Справедливо заметил проф. Майкл Питер: «Г-н Пастер не лечит гидрофобию – он заражает ею!». Случаи смерти и параличей замалчивались директорами сети антирабических институтов Пастера до 1927 г. (!) – как из-за боязни дискредитировать метод (и, соответственно, своими руками лишить себя доходов), так и из-за страха расплаты за свое «лечение» – и были признаны лишь тогда, когда прививочные теории окончательно укоренились и никакое разоблачение уже не могло устоять перед успехами многолетнего промывания мозгов прививочной пропагандой. Впрочем, вакцинаторы всюду и всегда, когда только было возможно, старались скрыть результаты своей «спасительной профилактики». Вот пример, имеющий отношение к заражению сифилисом прививаемых от оспы, о чем я буду говорить далее: «В 1876 г. возбудил необычайное волнение в публике случай в Лебусе, где из 26-ти учениц одной школы, ревакцинированных от одного ребенка с наследственным сифилисом, 15 заболели конституциональным сифилисом. Вследствие этого окружное управление (Франкфурта-на-Одере) разослало циркулярный рескрипт от 20 марта 1877 г. всем ландратам, школьным инспекторам, окружным врачам и полицейским властям, в котором эта вакцинная сифилизация доводится до их сведения и вместе с тем предлагаются меры предосторожности для предупреждения подобных случаев. Вслед за этим рассылается второй правительственный циркуляр от 10 апреля того же года, имеющий целью воспрепятствовать дальнейшему распространению первого циркуляра, потому что с этим необходимо обусловлено «фактическое сообщение всего этого печального случая и поступление его во всеобщую гласность, последствием чего должно предвидеть очень невыгодное влияние на готовность родителей подвергать своих детей вакцинации». Недаром также благосклонный к вакцинации доктор Гайд пишет в предисловии своего сочинения о переносе сифилиса при вакцинации… следующее: «К счастью (!?) ближайшее знакомство с этими возмутительными случаями не выходит из границ ученого мира. Более обширное распространение этих фактов среди публики, при всеобщей теперь агитации против вакцинации, дало бы самые могущественные орудия в руки противникам оспопрививания»[207]. Что же касается Пастера как беззастенчивого компилятора и плагиатора, то опыт творческого «заимствования» у гомеопатов был далеко не единственным в его биографии, которая была весьма богатой также выдумками, фальсификацией экспериментальных данных и – говоря современным языком – великолепными пиар-кампаниями. Если Дженнер прославился тем, что купил себе титул врача, выдумал 25-летний опыт работы с коровьей оспой, в течение которого «открыл», что та на всю жизнь защищает от натуральной оспы, а также без малейших угрызений совести экспериментировал над детьми, одних отправляя в могилу, а других превращая в больных, то и Пастер во многих аспектах, особенно в прививочном мифотворчестве, оказался вполне достойным своего учителя. Вспомним хотя бы кочующую из книги в книгу историю мальчика Йозефа Мейстера, покусанного якобы бешеной собакой, первого объекта пастеровских экспериментов, который в 1885 г. был привит антирабической сывороткой и… о чудо! – остался жив[208]. Не говорится нам почему-то о том, что та же собака в тот же самый день покусала еще нескольких человек, включая и своего владельца. Никто из них не обратился за спасением от неминуемой смерти к Пастеру, и все они остались живы и здоровы. На пастеровских «чудесах» и рецептах, по которым они готовились[209], я также надеюсь подробнее остановиться в своей будущей книге. Сейчас же нам важно отметить, что главная заслуга Пастера была отнюдь не в том, что он сделал легитимным достоянием всего научного мира ухудшенный вариант изопатии, при этом выдав его за свое изобретение. Пастер, в очередной раз «творчески переработав» труд предшественника (на этот раз проф. Пьера-Жака Антуана Бешана (1816–1908) из Марселя[210]), создал теорию, согласно которой виной всему являются микроорганизмы, проникающие в тело человека, там размножающиеся и вызывающие болезни. Сама по себе эта идея также не была абсолютно нова – впервые ее высказал знаменитый итальянский врач, поэт, ботаник, астроном и философ эпохи Возрождения Джироламо Фракасторо (1483–1553), известный современным медикам главным образом тем, что он дал сифилису его нынешнее название. Мысль о микроорганизмах была развита им в книге «О контагии, контагиозных болезнях и их лечении» («De Contagionibus et Contagiosis Morbis, et eorum Curatione»), увидевшей свет в Венеции в 1546 г. Невидимые частицы или тельца, предположительно вызывающие болезнь, были названы им seminaria con-tagionum (напомню читателям, что первый микроскоп, сделанный голландцем Антони ван Левенгуком, появился лишь в 1683 г.). Впоследствии мысль о невидимых частицах или организмах как причине болезней находила отражение в трудах многих выдающихся медиков (так, вполне разделял ее и Самуил Ганеман в отношении холеры), но именно Пастер и никто другой возвел ее в ранг абсолюта и построил на ней теорию инфекционных заболеваний, мало изменившуюся за прошедшие с того времени свыше ста лет. Уничтожение этих пагубных частиц, оказавшихся живыми организмами, должно было, по Пастеру, стать задачей и смыслом существования медицины. Эта идея была принята с восторгом по многим причинам. Во-первых, в отличие от многих научных теорий, она была доступна даже для понимания человека с самым низким уровнем образования и интеллекта. Врач и пациент могли теперь говорить друг с другом на одном языке. Во-вторых, роль жертвы и объекта несправедливых преследований традиционно была близка и понятна большинству людей. Но если раньше человек страдал от злых духов и бесов, а спасаться следовало обращением к религии, молитвой и покаянием, то теперь виновниками были признаны вредоносные микроорганизмы, а функции церкви на себя охотно взяла целая армия профессиональных защитников и спасителей, а именно медиков, со своим оружейным арсеналом – вакцинами, таблетками, лабораторными исследованиями для определения возбудителя и иными ритуалами. Появление такой теории, основанной на традиционной паре «агрессор – жертва», как нельзя лучше отвечало чаяниям врачей, никогда не упускавших возможность поставить на службу своему карману даже самую абсурдную и ни на чем не основанную теорию, не говоря уже о вполне респектабельных научных разработках. Скучные разговоры о санитарно-гигиеническом состоянии городов и сел, об улучшении канализации и водоснабжения, об изменении характера питания и повышении жизненного уровня населения предполагали прежде всего социальные реформы и не обещали прямого заработка медикам, в то время как наличие такого чудесного и осязаемого с помощью научных приборов врага, как микробы, гарантировало, что врачи продолжат играть одну из главных ролей в обществе. В целом теория Пастера как нельзя лучше отражала примитивно-механистические представления о природе и ее законах, характерные для XIX века. Взяв идеи проф. Бешана, Пастер заботливо выхолостил их, оставив в них лишь то, что предполагало дальнейшее развитие прививочного бизнеса, и выбросив самое главное – указание на то, что первопричиной болезни являются отнюдь не микроорганизмы, а состояние макроорганизма, предрасполагающее к инфицированию этими микробами и последующему развитию инфекционного процесса. А уж такие пророческие высказывания гениального Бешана, как, например: «Самые серьезные, даже смертельные последствия могут быть вызваны введением живых организмов в кровь; эти организмы, когда живут в определенных органах, выполняют необходимые химические и физические функции, введение их в кровь – среду, для них не предназначенную, вызывает страшную манифестацию их худших болезнетворных свойств… Микрозимы (так проф. Бешан называл микроорганизмы. – А. К.), даже морфологически идентичные, могут различаться функционально, и те, что характерны для одного вида или центра определенной деятельности, не могут быть введены животному другого вида или даже в другой центр деятельности того же самого животного, не создав при этом серьезной опасности…»[211], не могли быть отражены в трудах Пастера по определению. Вернемся к истории прививок против оспы, в начало XX в. Когда у населения Британских островов появилось право свободного выбора, то прививок там, естественно, стало еще меньше. Вакцинаторы были правы, предполагая, что отмена обязательности прививок скажется на заветном «массовом охвате» и «коллективном иммунитете к болезни». К 1905 г. прививки против оспы ежегодно получали лишь 53,8 % британских младенцев, а к 1921 г. – около 40 %. При этом… все меньше становилось и оспы! Количество прививок и заболеваемость натуральной оспой снижались в Британии параллельно друг другу. Надо, правда, сказать, что тенденция к снижению заболеваемости натуральной оспой достаточно четко обозначилась в развитых (и даже среднеразвитых – таких, как Россия) странах во второй половине 1880-х гг. и оспа, терзавшая их с середины XVII в. и не обращавшая внимания ни на молитвы, ни на инокуляции, ни на прививки, с того времени неуклонно шла на убыль. Одной из причин этого, как считается сегодня, было постепенное вытеснение в Европе и США вирулентной разновидности оспенного вируса (variola major) другой, мягкой (variola minor, или аластрим), о чем уже говорилось выше. С вопросом, почему это случилось, ясности не больше, нежели с вопросом, почему обратный процесс произошел в XVII в. Просто как пример отмечу, что в своей статье «Некоторые малопонятные эффекты сывороточной терапии» лондонский хирург Беддоу Бейли (1887–1961), активист антипрививочного движения в Англии и основатель Общества против вивисекций, приводит слова д-ра Мак-Донафа. Последний пишет о том, что, вероятно, широкое распространение инфекции среди людей приводит к постепенному изменению свойств возбудителя в сторону большей мягкости вызываемых им болезней, а потому прививки могут лишь нарушить естественный процесс. В качестве примера такого нежелательного вмешательства Мак-Донаф привел оспу: «…Становится все более сомнительным, благодаря ли прививкам снизилась частота натуральной оспы, которая в последние годы сменилась аластримом… Это, конечно, никак не может быть отнесено на счет прививок, потому что учащение случаев аластрима совпало с увеличением числа непривитых. Возможно, что изменение [в пользу аластрима] случилось бы и раньше, не стань прививки столь распространены»[212].