Внезапно дрожь прекратилась. Рука безжизненно шлепнулась на каталку. Ангус прикрыл глаза. – Вот, – проговорил он. – Так-то лучше. – Тоби! – Модин отвернулась от телефона. – Там доктор Валленберг на линии. Он хочет с тобой поговорить. Тоби взяла трубку. – Доктор Валленберг? Это Тоби Харпер. Я дежурный врач отделения неотложной помощи. – У вас там мой пациент. – Вы говорите о господине Парментере? – Мне только что сообщили о том, что его увезли на «скорой». Что случилось? – Его нашли дома; нарушение сознания. Сейчас он бодрствует, основные показатели стабильны. Но у него атаксия, и он все путает. Не узнал даже собственную дочь. – Давно он у вас? – «Скорая» привезла его часов в девять. Некоторое время Валленберг молчал. Тоби слышала на заднем плане смех и голоса. Вечеринка. – Я приеду через час. Сохраняйте его в стабильном состоянии до моего приезда. – Доктор Валленберг… Но связь уже прервалась. Тоби повернулась к пациенту. Он лежал очень тихо, его глаза неподвижно смотрели в потолок. Но вот они ожили, двинулись вправо, затем влево, как будто он наблюдал за очень медленной игрой в теннис. – Нужно срочно сделать компьютерную томографию, – сказала Тоби. – И взять кровь. Вэл вытащила из ящика пригоршню пробирок. – Как обычно? Клинический и биохимию? – Добавь анализ на наркотики. Похоже, у него галлюцинации. – Я позвоню в рентгенкабинет, – сообщила Модин и снова потянулась к телефону. – Дамы, – обратилась к коллегам Тоби. – Вот еще что. Обе медсестры посмотрели на нее. – Что бы ни случилось сегодня, мы не оставим этого человека одного ни на секунду. До тех пор, пока его не переведут из нашего отделения. Вэл и Модин кивнули. Тоби взяла свободную руку Ангуса Парментера и крепко привязала ее к боковому рельсу каталки. – А вот и срезы, – объявил техник. Тоби смотрела на экран компьютера, где постепенно появлялась первая картинка – овал с различными оттенками серого. Это было поперечное сечение мозга Парментера. Тысячи рентгеновских лучей, направленных на его череп, сейчас анализировались компьютером, различная плотность костной ткани, жидкости и мозга отражалась на экране. Череп выглядел тонкой белой рамкой, похожей на кожуру фрукта. Под этой кожурой виднелась серая масса самого мозга, иссеченная похожими на червяков черными бороздками. Экран продемонстрировал серию снимков, сделанных в разных ракурсах. Тоби увидела оба передних рога спинного мозга – два черных овала, заполненных спинномозговой жидкостью. Хвостатые ядра. Таламус. Вроде бы никаких анатомических изменений, никакой асимметрии. – Я не вижу ничего особенного, – заметила Тоби. – А ты что думаешь? Винс не был врачом, однако за время работы в лаборатории повидал гораздо больше томограмм, чем Тоби. Глядя на очередной срез, он нахмурился. – Погоди-ка, – сказал он. – В этом снимке есть что-то странное. – Что? – Да вот же. – Он ткнул в кляксу посередине. – Это турецкое седло. Видишь, как размыта граница с этой стороны? – А может быть, пациент просто дернулся? – Нет, в остальном снимок совершенно четкий. Значит, это не из-за движения. – Винс поднял трубку и набрал номер надомного врача-радиолога. – Приветствую, доктор Риттер! До вас уже дошли наши снимочки? Отлично. Мы с доктором Харпер как раз на них смотрим. Нас тут заинтересовал последний. – Винс щелкнул клавишами компьютера, и на монитор вернулась предыдущая картинка. – Взгляните на тот срез, видите? Как вам такое турецкое седло? Пока Винс обсуждал увиденное с доктором Риттером, Тоби придвинулась к экрану. То, на что указал Вине, было крошечным изменением – таким незначительным, что она сама вряд ли бы его заметила. Турецкое седло – малюсенькое углубление в тонкой кости у основания мозга, в котором помещается гипофиз. Сама железа жизненно необходима – гормоны, которые она вырабатывает, отвечают за широкий набор функций: от способности к деторождению до роста и ежедневной смены сна и бодрствования. Могла ли такая незначительная эрозия турецкого седла стать причиной симптомов, наблюдающихся у пациента? – Хорошо, я сделаю венечные срезы, – сказал Вине. – Что я еще должен сделать? – Дайте мне поговорить с Риттером, – попросила Тоби и взяла трубку. – Привет, Джордж. Это Тоби. Так что ты думаешь насчет этого седла? – Да ничего особенного. – Она услышала, как скрипнул его стул – возможно, с кожаной обивкой. Джордж Риттер любил роскошь. Она легко могла представить его, удобно расположившегося в своем кабинете в окружении последних достижений компьютерной технологии. – Для человека его возраста аденома гипофиза дело нередкое. Она встречается у двадцати процентов восьмидесятилетних. – Такая мощная, что даже способна повредить турецкое седло? – Ну, нет. Хотя эта немножко великовата. Что у него с эндокринным статусом? – Еще не проверяла. Он только что поступил с острым расстройством сознания. Это могло стать причиной? – Нет, если только аденома не вызвала вторичный обменный сбой. Электролиты проверили? – Взяли, ждем результата. – Если они в норме и с эндокринным статусом порядок, я думаю, надо искать какую-то другую причину его состояния. Это образование слишком мало, чтобы вызвать сдавливание. Я попросил Винса сделать несколько венечных срезов. Это должно дать более определенные результаты. Возможно, вы захотите направить пациента еще и на ЯМР. Кто его лечащий врач? – Доктор Валленберг. Пауза. – Так это пациент из Казаркина Холма? – Да. Риттер недовольно вздохнул: – Жаль, что вы мне раньше об этом не сказали. – А что? – Я не занимаюсь снимками их пациентов. У них есть собственный рентгенолог для интерпретации результатов. А это значит, что денег я за это не получу. – Извини, я не знала. И давно заведен такой порядок? – Клиника Спрингер подписала этот субконтрактный договор месяц назад. По идее, их пациенты не должны проходить через наше приемное отделение. Врачи из Казаркина Холма обращаются непосредственно в отделения. А как он у тебя оказался? – Дочь перепугалась и позвонила девять-один-один. Валленберг сейчас едет сюда. – Хорошо. Тогда пусть Валленберг и решает, нужны ли венечные проекции. А я ложусь спать. Тоби повесила трубку и посмотрела на Винса. – Почему ты не сказал мне, что в Казаркином Холме закрытая система направлений? Винс робко взглянул на нее: – А ты мне и не говорила, что он из Казаркина Холма. – Они что, не доверяют нашим рентгенологам? – Наши техники делают снимки, а интерпретирует эти снимки уже их специалист. Мне кажется, они просто не хотят делиться. «Опять эта больничная политика, – подумала она. – Все бьются за одно и то же – за ускользающий доллар медицинских страховок». Она поднялась и заглянула через смотровое окошко в кабинет. Пациент все еще лежал на столе, глаза были закрыты, губы беззвучно шевелились. Подергивание правой руки не возобновлялось. Тем не менее нужно сделать ЭЭГ, чтобы исключить судороги. Возможно, еще понадобится поясничная пункция. Она устало прижалась к стеклу, пытаясь сообразить, что она еще могла упустить и чего упускать нельзя. С тех пор, как две недели назад у нее из-под носа сбежал Гарри Слоткин, она понимала: ее работа находится под самым пристальным контролем начальства. Каждый день Тоби просыпалась с мыслью: а вдруг сегодня нашлось тело Гарри Слоткина, и ее имя вновь будет выставлено на суд общественности. Поднятая шумиха и без того была мучительна. Всю неделю после исчезновения Гарри история о пропавшем пациенте муссировалась на всех местных телеканалах. Тоби сумела пережить эту бурю, и теперь новость уже устарела и была почти забыта большей частью публики. Но в ту же минуту, когда найдут тело Гарри, она снова станет актуальной. «И я снова буду вертеться как уж на сковородке и отбиваться сразу и от адвокатов, и от репортеров». У нее за спиной открылась дверь, и голос произнес: – Это мой пациент на столе? Тоби обернулась и с удивлением воззрилась на необыкновенно высокого мужчину в смокинге. Он на мгновение взглянул на Винса и так же быстро от него отвернулся. Потом подошел к окошку и внимательно посмотрел на Ангуса Парментера. – Я не просил делать томографию. Кто дал распоряжение?