Шольц нацепил очки и стал читать. Текст был следующий: «Из достоверных источников стало известно, … …… ……… ……… ………… …….……… … обогащения урана изотопом U-235. Установка строится возле Фрайбурга ………… … …… ……. Перед обогащением смесь изотопов урана переводится. ………… … ….…… … представляет собой каскад из тысячи центрифуг. В каждой установлен ротор …… … ……. … ……… …… иглу, которая зафиксирована в подпятнике, погруженном в масляную ванну ………. ………… ………………… ……… ……… …… …… …… …… … раскрутка до рабочей скорости также производилась посредством магнитного поля. …… ……. ……… ……… ……… получить не удалось». Внимательно просмотрев текст, Шольц поверх очков уставился на Кубеля. — Зачем вам столько баб, дружочек? — спросил он. — Вы так совсем истощитесь на консервах и водке. Кубель самодовольно хмыкнул: — Напротив, женщины придают мне сил. Я чувствую себя большим и недобрым. То, что надо для нашей с вами работы. Особенно когда противник уже виден в прицел моей винтовки. — Что Венцель сказал об этом? — ткнул пальцем в шифровку Шольц. — Пока ничего. Я решил, что для вас она интереснее, вот и принес ее сперва вам… А Венцелю покажу после. Если, конечно, вы посчитаете нужным. Шольц вскинул бровь. — Покажите, дружочек, покажите, — подумав, разрешил он. — Это хорошо, что вы так доверяете гестапо. Вас ожидает прямой и светлый путь. В кабинет Мюллера Шольц вошел без доклада, вместе с секретарем, который робко пытался его задержать. — Генрих, — сказал он, — у меня расшифровка первого перехвата из Нойкельна. В эту минуту Мюллер как раз обедал принесенным из соседнего ресторана шницелем с картофельными кнедлями, сидя за столом для совещаний. Он махнул рукой секретарю, чтобы тот удалился, и кивнул Шольцу на место напротив. — Садись, раз пришел, но шницель только один. Если хочешь, есть кофе и анисовая водка. Шольц сел в кресло и положил перед Мюллером лист с расшифровкой Кубеля. — Пока — вот. Кое-что, кое-что. Однако есть резон пораскинуть мозгами. Продолжая жевать, Мюллер начал читать текст, но сразу же замер с куском во рту и отодвинул тарелку в сторону. Он пробежал обрывки донесения трижды, выделив ключевые слова: изотоп урана-235, установка, Фрайбург, каскад центрифуг. — Черт побери, Кристиан, — взяв себя за подбородок, пробормотал он. — Вот именно, — подхватил Шольц. — Очевидно, шифровка касается урановой темы. Какой-то ротор, каскад, магнитное поле. Что там у нас возле Фрайбурга? Мюллер встал, одернул китель, взял лист с текстом и пересел за письменный стол, являвший собой визитку технократа: ручка, бумага, лупа, блокнот, пресс-папье — все расположено в геометрическом порядке. В его тяжелой, коротко стриженной, крупной голове с бешеной энергией завертелись факты, сопоставления, лица, персоны, отсылки к хранящимся в памяти досье, объему которых мог позавидовать имперский госархив. Шольц молча ждал и только бесшумно барабанил пальцами по столу. Наконец, он не выдержал: — Как думаете, Генрих, стоит показать рейхсфюреру? Под пронзительным взглядом Мюллера Шольц прикусил язык: такие решения находились в исключительной компетенции группенфюрера. Но Мюллер ответил: — Зачем? По нашему ведомству, насколько мне известно, урановые вопросы курирует Шелленберг. У него все полномочия. Он отчитывается перед рейхсфюрером. А мы, гестапо, следим за внешним контуром безопасности. Так решил Гиммлер. С точки зрения безопасности это, — он потряс зажатой между пальцами бумагой, — напоминает утечку. Но а если это игра? Если на то имеется санкция рейхсфюрера? — Тогда у нас будет жалкий вид, — согласился Шольц. — И что вы предлагаете? — Подождем, — сказал Мюллер, вычищая языком остатки мяса в зубах. — Проявим осторожность. К чему заряжать револьвер холостыми патронами, когда намереваешься из него стрелять? Пусть наш друг увязнет покрепче. — Неизвестно, что в других шифровках. Рекс говорит, в них сбиты коды. — Пожалуй, это надолго. Рексу придется поднажать. Припугни его, отбери выпивку, девок выкинь, пусть поживет анахоретом. А мы пока подумаем, с кем имеет смысл говорить об этих утечках. — Мюллер сделал паузу и добавил: — Даже если их не было. — Хорошо, Генрих. — Шольц поднялся. — Ну, а если это не имеет отношения к ведомству Шелленберга и утечка подлинная? Мюллер сцепил руки в замок и навалился на локти. Он понимал, что знать больше положенного так же опасно, как оставаться в полном неведении. И жизненно важно точно определить, перед кем и в какой момент обнаруживать то или другое. — Да нет, Кристиан, что-то связанное с Фрайбургом и центрифугой по обогащению урана упоминалось в связи с делом Шварца. Если я не ошибаюсь, предполагалось запустить эту историю через Эбеля из лейпцигской лаборатории, которого у нас отобрали. Надо уточнить, поскольку я не видел сообщения, а только слышал о нем в общих чертах. Пусть твои люди побыстрее выяснят, о чем идет речь в шифровке и какую ценность представляет эта информация. Если она подлинная, если Шелленберг здесь ни при чем и слив осуществили какие-то нелегалы, будем дырявить мундиры для новых наград, но мне надо знать адресата. Поставь на уши всех, но притащи мне радиста. Живого, Кристиан, только живого. Тогда и поговорим. — Понимаете, возможно, это все-таки русские. — Тем более подождем, — с нажимом отрезал Мюллер и тоже поднялся. — Я еще понимаю, заигрывать с томми, — ухмыльнулся он, — но с иванами — это все равно что голой жопой сесть на раскаленную плиту. Я тоже считаю, что мы унюхали подпольную ячейку. Но чью? Не спеши, Кристиан, мир полон неожиданностей. Он проводил Шольца до дверей и прежде, чем открыть их, спросил: — Помнишь, в Мюнхене, был у нас осведомитель? Звали его… мм… Клоп. В миру — Эдриан Борн. Худенький такой. Похож на профессора. — Не понимаю, как вы можете их всех запоминать? — Вот он, когда сдавал нам явки коммунистов, любил повторять: только не бейте их, они хорошие ребята. — О чем вы? — удивился Шольц. Мюллер усмехнулся: — А черт его знает. Так, на ум пришло. Рука его потянулась было к ручке двери, но задержалась. — И вот еще. — Он опять схватил себя за подбородок. — Что с этим отельером из СД, полуиспанцем? Хартман, кажется? — Да, им плотно занимаются. Но пока без особых результатов. — Настало время их получить. — заключил Мюллер. — Возьми его за рога. Поиграй с ним в корриду. Красная тряпка у тебя, кстати, имеется. Его досье — мне на стол. Пока всё. Действуй. За глаза шефа гестапо частенько характеризовали так: баварец с психологией пруссака. И это не было комплиментом. Это звучало как предупреждение об опасности. Постояв минуту возле кабинета Мюллера, Шольц уверенно направился по коридору в левое крыло второго корпуса, где в подвальном этаже размещались камеры предварительного заключения и комнаты для допросов. По дороге он так задумался, что наскочил на чью-то секретаршу, и потом долго подбирал вместе с ней разлетевшиеся в разные стороны документы. Красный от смущения, он передал ей собранные бумаги. — Какой я неловкий! — виновато сказал Шольц. — Стоит мне увидеть красивую девушку, как сразу теряю голову. Надеюсь, я вас не очень задержал? — О, нет, ничего страшного, — пролепетала она, одной рукой поправляя растрепавшуюся прическу. — Это бланки для секретариата. Я бы собрала их сама. — Ни в коем случае! В Германии еще не перевелись джентельмены. По чугунной лестнице, отзывавшейся на каждый удар каблука напряженным гулом, Шольц спустился в подвал, предъявил удостоверение вытянувшемуся перед ним охраннику и медленно пошел по коридору, всматриваясь в номера на дверях камер. Возле 25-ой он остановился, посмотрел по сторонам, затем — на часы и толкнул дверь. Навстречу ему со стоявшего в центре комнаты табурета вскочил оберст-лейтенант в кителе без ремня. Лицо его, напряженное и бледное, выражало смесь достоинства и страха. Это был Людвиг Хайко из аппарата уволенного с военной службы по формальным причинам генерал-майора Остера, который теперь не мог заступиться за своих сотрудников. Его не арестовали, а пригласили на допрос в гестапо в связи с подозрениями в антигосударственной деятельности, а именно — в необдуманных выступлениях на офицерских собраниях, где Хайко, соответственно доносам, выступал за насильственное свержение Гитлера. — Садитесь, оберст-лейтенант, садитесь, прошу вас, — доброжелательно заговорил Шольц и даже прихватил одервеневшего Хайко за плечи. — Да не сюда. Вон два кресла со спинкой. Там и сядем. Прошу вас, прошу. Хайко неуверенно последовал за Шольцем. — Какое отвратительное место, — поморщился тот. — Если не удалить влагу со стен, появится плесень. А вывести ее — у-у-у — с ума сойдешь. Я со своим подвалом полгода боролся. Один умный старичок посоветовал мне медный купорос с известкой. Я добавил туда лимонную кислоту, но все равно — пришлось повозиться! А вы как, никогда с этим не сталкивались? — Что? — искренне не понял Хайко. — Ну, ладно, это все пустяки. — Шольц нажал кнопку на столе и через несколько секунд в дверях вырос охранник. — Вот что, голубчик, — обратился к нему Шольц, — принесите нам пару чашечек кофейка с имбирным печеньем. И побыстрее. Любите имбирное? — спросил он у Хайко. — Вечный аромат Рождества. Тот с усилием кивнул. — Вы ведь, кажется, баварец? — поинтересовался Шольц. — Да, я из Бамберга. — Бамберга? Вот это да! Выходит, мы земляки. Я ведь тоже из Бамберга. Родился в Бамберге и прожил там до совершеннолетия, пока родители не купили усадьбу под Мюнхеном. Я сразу почувствовал в вас что-то знакомое. Мы, бамбергцы, отличаемся от других немцев чем-то неуловимым, не находите? Где вы там жили, мой друг, в Бамберге? — На Якобсплатц. — Да мы с вами соседи! У моего отца на Матернштрассе был писчебумажный магазинчик. Не попадался вам? — Как же, — слегка оживился Хайко, — я помню. Рядом с лавкой мясника Шнайдера? Очень хорошо помню. Тетради, ручки… Помню. — Быть может, мы с вами там встречались, а? Я любил разбирать старые журналы. Сидел на втором этаже и листал, листал… Сейчас и не вспомнишь всего, но этот запах! — Шольц закатил глаза. — Запах старой бумаги — он и теперь кружит мне голову. Столько вопросов! Столько ответов! Должно быть, лавочка моего отца помогала вам собираться в школу? — Конечно. — На щеках оберст-лейтенанта проступил оживленный румянец. — Ваш магазин был на соседней улице. Если не ошибаюсь, наши отцы даже знали друг друга по имени. — Ну, вот видите, как тесен мир. Что может быть лучше нашего Бамберга! Помните, какие восхитительные булочки выпекали две сестры-старушки в маленькой Венеции? Я не скажу, как называлось их кафе, но помню, что они умели гадать на кофейной гуще. И всегда, вот именно что всегда предсказывали удачу. — Там еще велосипедная мастерская была, — неуверенно вспомнил Хайко. — Мы стащили у них велосипед и до вечера катались, пока нас не поймали. Шольц жизнерадостно расхохотался. И у Хайко на губах проступила слабая улыбка. Вошел охранник, принес кофе и блюдце с печеньем. Шольц разлил кофе по чашкам.