— Снабжение у нас — ни к черту, даром что партийный листок, — пожаловалась она сквозь набитый рот. — Одни консервы, да и то, что дают, — по карточкам. Зарплаты плевые. Но Геббельс требует держать моральный дух. А откуда ему взяться, когда все время жрать хочется? — Кусок застрял у нее в горле, но, помучившись, она справилась. — Я ведь из хорошей юнкерской семьи. Мы были богаты, пока не началась эта война. Отец разорился на поставках свинины и пустил себе пулю в лоб, чтоб ему пусто было. Слава Богу, что я успела зацепится за НСДАП, а то бы месила грязь на семейной ферме без продыху. Там теперь, говорят, не то бордель, не то госпиталь. Не знаю. Украшенная перстнем с крупным темно-синим сапфиром рука Маре нырнула ей под грудь и слегка взвесила ее. — А так и не скажешь, чтобы ты нуждалась в усиленном питании. — Все так думают, — самодовольно усмехнулась она и выгнула спину, чтобы выставить грудь подальше. — Если бы не эти булки, я бы давно уже драила полы в офицерской столовой где-нибудь в предместье. Мужчинам нравится, когда рядом с ними есть что-то теплое, мягкое, что так и тянет погладить. Ха! Или носом воткнуться. Шаркая подошвами по паркету, в столовую вошел старый слуга и вместе с газетами положил на стол конверт без адреса. — Почта, господин Маре. Я нашел это на полу в прихожей. Маре удивленно вскинул брови. Он недоуменно повертел конверт в руке и распечатал его. Чашка дымящегося кофе повисла в воздухе. Факты, вытащенные на свет неизвестным адресантом, не оставили Маре иного выбора, как через полтора часа быть в уличном ресторанчике пансиона «Длинный хвост» на соседней Ваттерштрассе. Подробности дела Рехлинга, на которые в свое время не обратили серьезного внимания, в нынешней реальности легко могли привести его в застенки гестапо. Вместе с тем, Маре понимал, что скорее всего предстоит торг. Маловероятно, чтобы кто-то из органов безопасности таким вот образом, за чашкой кофе, предложил ему обсудить столь пикантную тему. Маре боялся. Боялся всех. Ему постоянно казалось, что сокрушительный удар будет нанесен самым неожиданным образом. Он не верил никому, и готов был сдать все и вся в любом направлении, если бы это избавило его от беспросветного страха. Чистенький, уютный пансион «Длинный хвост» утопал в зелени, и даже стены дома вплоть до третьего этажа были покрыты густым плющем. Очевидно, хозяева очень любили азалии — эти цветы были повсюду: в саду, в палисаднике, на окнах и даже в вазах на столиках открытого кафе. Маре заказал у престарелой хозяйки, которая в своем лице совмещала и портье, и горничную, и официантку, чашку кофе и уселся в тени увитой хмелем терраски. Свежее утреннее солнце мягко освещало безлюдную улочку, лениво ползущую между рядов аккуратных, добротных, ухоженных особняков, отделенных от внешнего мира лишь низкой живой оградой. Хартман появился спустя десять минут после назначенного срока: Оле должен был убедиться, что рядом с Маре нет посторонних глаз. Излучая доброжелательность, хотя и не представившись, он извинился за опоздание и сел напротив. — Очень любезно было назначить мне встречу возле моего дома, — попытался пошутить Маре, но улыбка получилась вымученной. — А что, здесь тихо, спокойно. Да и не хотелось, по правде сказать, вас утруждать, — подхватил Хартман. — Тем более что дело у нас с вами либо быстрое, либо — никакого. Улыбка спрыгнула с лица Маре. Он поджал губы: — Что вы от меня хотите? Хартман закурил. Хватило десяти минут, чтобы обрисовать Маре его положение таким, каким оно могло стать, попади факты былого сотрудничества с братом Даллеса в досье контрразведки. Впрочем, Маре и сам это отлично понимал и не строил иллюзий насчет своей участи, если бы такое случилось. — Все это останется нашей маленькой тайной только в одном случае, — поморщившись, заключил Хартман: он ненавидел шантаж, лучшее оружие разведчика — но что было делать? — Нам известны ваши близкие отношения с некоторыми физиками, которые причастны к урановой программе. — Откуда вы это знаете? — спросил Маре. Хартман остановил на нем тяжелый взгляд: — Знаем. И то, что вы вместе учились во Фрайбургском университете. И что дружите до сих пор. Что общаетесь. Назвать фамилии? Маре отрицательно мотнул головой. — Вот и ладно. Тем более что из-за бомбардировок гамбургскую лабораторию по обогащению урана, как нам известно, перевели во Фрайбург, где работают ваши друзья. Короче говоря, нас интересует только этот аспект вашей жизни. Вам ясно? А это, — он достал записную книжку, вырвал из нее исписанную страницу и протянул ее Маре, — перечень интересующих нас вопросов. Мы не настаиваем на том, чтобы вы нашли ответы на каждый из них. Я понимаю, это невозможно. Но мы будем признательны, если вам удастся прояснить хотя бы некоторые. Из дома выкатилась круглая, бойкая старушка в белом переднике и таком же белом, старомодном чепце. — Что пожелаете, мой господин? — ласково поинтересовалась она у Хартмана. — Доброго вам утра, милая фрау, — улыбнулся он и снял со спинки стула шляпу. — В другой раз. Хартман оставил Маре с тяжелым чувством зверя, угодившего в капкан. Заранее договорились, что Хартман пройдет мимо машины Оле и свернет во второй переулок направо. Убедившись, что всё тихо, Оле двинется следом и подхватит его. Улица была абсолютно пуста. На обочине стояло несколько автомобилей и старая прогулочная коляска. Хартман миновал Оле и не спеша направился к нужному переулку. Когда он поравнялся с серым «Мерседесом», припаркованным сразу за повозкой, задняя дверца внезапно распахнулась, преградив ему дорогу. Одновременно из ворот пансиона выскочил молодой парень, быстрым шагом подошел к Хартману и молча встал рядом, отрезав ему возможность отойти. Сидевший на заднем сиденье человек, пригнувшись, выглянул из машины и тихо сказал: — Садитесь. Нам есть о чем поговорить. Оле видел, что Хартман остановился, видел, как к нему подлетел неизвестный. Разглядеть подробно, что происходит, мешала коляска. Стараясь не спешить, Оле повел свой «Опель» мимо нее. Поравнявшись с «Мерседесом», он мгновенно оценил сложившуюся ситуацию: двое; стоящий рядом с Франсом парень вооружен; навряд ли гестапо — те парами на операцию не ходят. Ускорившись, его «Опель» обошел «Мерседес» и резко затормозил в пяти метрах перед ним. Оле открыл дверцу, не спеша вылез из машины и замер возле водительского места, зажав под мышкой МП-40. Человек в «Мерседесе» внимательно посмотрел в его сторону и ухмыльнулся: — А вы не похожи на гестаповцев, парни. Из машины, кряхтя, вылез невзрачного вида господин лет сорока пяти, сутулый, приземистый, с глубокими залысинами на голове, усики подкрашены, одетый, как коммивояжер, в широкие, мятые брюки и просторный пиджак с хлястиком, и сразу надел шляпу. — Пройдемся? — предложил он. — Ну, что же, — согласился Франс, — давайте. Незнакомец приказал своему товарищу остаться возле машины, и они с Хартманом медленно пошли вдоль зеленой ограды по усыпанной рыжей щебенкой дорожке. — Говорят, в жизни всё неспроста, — сказал незнакомец. — Прошлой ночью мне снилось, что я продаю помидоры на рынке в Каннах. А ведь я терпеть не могу помидоры. И никогда не бывал в Каннах. А сегодня мне приснился петух, который пропел «Марсельезу». К чему бы это? — Вы считаете меня французом? — с иронией спросил Хартман. — Ни в коем случае. Для француза вы слишком серьезны. К тому же сегодняшние французы не способны драться. И это, увы, диагноз. Скорее всего вы — немец с примесью итальянской крови. Или русский — у них там всего намешано. — Забавно. — Да, забавно. — Он посмотрел в записку, которую сунул ему его товарищ. Это была страничка из блокнота Хартмана, переданная им Маре. — Впрочем, это не столь важно, не правда ли, какой мы национальности? Значение имеет только стойло, в которое мы рано или поздно возвращаемся. — Или — не возвращаемся. Незнакомец бросил на него колючий взгляд светло-серых глаз, похожих на козьи. — Да, или не возвращаемся… Так что же мог означать мой сон, как вы думаете? — Возможно, вас взволновали не Канны и не помидоры, а факт торговли. Жаль только, что вы не досмотрели, много ли вам удалось заработать на этом рынке? Петух помешал? Из груди незнакомца вырвался удовлетворенный смех. — В странном мире мы с вами живем, — сказал он, помолчав. — Правда скрыта под паранджой скептицизма. Последним политиком, которому можно верить, был Иисус Христос. Все остальные только и делали, что состязались в лукавстве, стараясь раскопать друг в друге второе дно. — Надо понимать, Освальд Маре — ваш человек? — решительно прервал его Хартман. — Скажем так, друг. Просто друг. Старый товарищ. — В таком случае пространство для нашей беседы сжимается, как шагреневая кожа. — Почему же? Судя по этому тексту, — он вернул страничку Хартману, — мы с вами хотим дотянуться до одной и той же морковки. Отчего бы не объединить усилия? Кем бы вы ни были, но в главном, очевидно, мы пока союзники… Как к вам обращаться? — Раз я, по-вашему, похож на русского, зовите Иваном. — Ну, а я буду Жан, если позволите. Жан, Иван — это же одно и то же. — А вы уверены, что морковки хватит для двоих? Жан остановился, достал из кармана очки, протер стекла, надел их и взглянул в лицо Хартману: — Пока нацисты полируют урановую бомбу, мы все жуем ботву. Вот дотянемся, тогда и посмотрим. — Вполне разумный подход. — Если Гитлер получит это оружие, — Жан ткнул пальцем в записку в руке Хартмана, — он применит его, не задумываясь, и тогда все разногласия между союзниками антинацистского фланга лопнут как мыльный пузырь. Когда загорается дом, все кидаются тушить пожар, и только потом принимаются делить то, что удалось спасти. — В таком случае я возвращаю вам это. — Хартман протянул Жану список вопросов, адресованных Маре. Поколебавшись, тот взял страничку и сунул ее в карман. — Заметьте, — сказал он, — я не спрашиваю, из какого вы стойла. — Заметьте, я — тоже. После недолгой паузы Жан сказал: — У вас хорошие информаторы. Хартман промолчал. Жан пожевал губами и добавил: — Надо договориться о безопасной связи. — Обсудим это, — сказал Хартман, поворачивая обратно. — Со своей стороны, я попытаюсь адекватно удовлетворить ваш интерес — в пределах возможного, разумеется. — И допустимого? Согласитесь, Иван, в снах все-таки таится какая-то истина. Время — торговать и время — покупать. — Не богохульствуйте, в Священном Писании об этом говорится иначе. — А вы до сих пор верите Священному Писанию? — Конечно. Такие, как Гитлер, не оставляют другого выбора. А вы, я так понимаю, не верите?