— Посидим, — буркнул Хартман, удаляясь. — Вот война кончится… Курская дуга, 5–13 июля 5-го июля в половине шестого утра 4-я танковая армия генерала Гота и армейская группа «Кемпф» нанесли удар по южному сектору Курского выступа. Одновременно 9-я армия маршала Моделя начала наступление на северном фасе дуги в районе станции Поныри в направлении тепловских высот. Гитлер приступил к операции «Цитадель», смысл которой состоял в том, чтобы, обеспечив прорывы с юга и севера, соединиться в Курске, замкнуть советские войска в гигантским котле, разбить их и двинуться затем на Москву. Опираясь на данные разведки, командующий Центральным фронтом, генерал армии Рокоссовский принял решение стянуть к точке основного удара армии Моделя львиную долю своих резервов и встретил войска вермахта огнем артиллерии небывалой плотности. За первый день наступления 20-я танковая дивизия немцев с огромными потерями продвинулась на восемь километров в глубь полосы обороны к селу Бобрик, где остановилась до утра. За ночь Рокоссовский осуществил перегруппировку войск с учетом ожидаемых направлений удара Моделя и в течение следующего дня сумел не только обеспечить десятикилометровую оборону между Понырями и Соборовкой, но и контратаковать «тигры» с их мощными 88-миллиметровыми пушками. Прорывая отдельные участки сопротивления красных, Модель не мог вздохнуть с облегчением, поскольку всякий раз наталкивался на новый рубеж обороны. «Теперь я понимаю, в чем смысл русской матрешки», — с горечью бросил он, протирая монокль. В последующие дни германские войска, по сути, топтались на месте, а уже 9 июля маршал Жуков дал северной группировке войск секретный приказ готовиться к переходу в контрнаступление. В боях за Поныри ресурсы 9-й армии угрожающе подорвались — одних танков было уничтожено более четырех сотен. И те пятнадцать километров, которые «пожарный Гитлера», как прозвали Моделя, преодолел по территории русских, обескровили его настолько, что к 11 июля пришлось снять танковые части с позиций северного фаса Курской дуги, чтобы противостоять контрнаступлению Жукова на Орел в тыл его армии. Рокоссовский мог доложить в Ставку ВГК, что сражение на северном секторе дуги выиграно. На следующий день в наступление перешли Брянский и Западный фронты, сильными ударами взломавшие оборону армии Моделя. На южном крыле 5 июля при поддержке авиации 2-й танковый корпус СС под командованием обергруппенфюрера Хауссера клином вошел в позиции 6-й гвардейской армии генерала Чистякова сразу на десять километров и на другой день развил успех, прорвав вторую линию обороны и продвинувшись в сторону Обояни еще на восемнадцать километров. Одновременно на корочанском направлении 3-й танковый корпус вермахта вышел ко второй полосе обороны 7-й гвардейской армии генерала Шумилова. Однако на правом фланге немецких войск армейская оперативная группа «Кемпф» увязла неподалеку от переправ через реку Донец, оставив 2-й танковый корпус без поддержки. 7 июля немцы, несмотря на упорные контратаки советских танковых частей, заняли Сырцово. И пока 48-й танковый корпус атаковал Обоянь, отвлекая на себя силы русских, 10 июля дивизии Хауссера получили приказ атаковать советские танковые части в районе Прохоровки. В случае победы германская армия выходила на оперативный простор. За день до сражения немецкое наступление активно развивалось по всему южному фронту. 48-й танковый корпус достиг реки Пены и готовился к дальнейшему наступлению на запад. Оперативная группа «Кемпф» наконец начала продвигаться на север, прорвав оборону Красной Армии между Мелехово и станцией Сажное. 300 единиц немецкой бронетехники «Кемпфа» могли двигаться к Прохоровке на поддержку группировки Хауссера, насчитывающей 600 танков и штурмовых орудий. 12 июля на поле близ Прохоровки в открытом сражении сошлись три дивизии 2-го танкового корпуса СС и 5-я гвардейская танковая армия генерал-лейтенанта Ротмистрова. Несмотря на большой перевес в количестве танков, армия Ротмистрова проигрывала по их техническим возможностям. Т-34, Т-70 и «Черчилль III» не могли сравниться с «тиграми» и «пантерами» ни в дальности поражающей стрельбы, ни в качестве брони. Чтобы сократить превосходство немецкой техники и выйти на близкую дистанцию, русские бросили танки в прямую атаку на максимальной скорости, так как немецкий «Тигр» успешно расстреливал Т-34 с километровой дистанции даже в лобовую проекцию. Поначалу танковые дивизии СС «Дас Райх» и «Лейбштандарт» весьма успешно сдерживали натиск красных, непрерывно пытаясь продолжить наступление, но переломить ситуацию им все же не удалось. К середине дня все поле было покрыто черными факелами горящей техники. Изумлению немцев не было предела. «Эти свихнувшиеся дикари зубами грызут броню наших танков! — задыхаясь, кричал в трубку черный от копоти Хауссер, отвечая на взволнованные вопросы Гота. — И знаете, генерал, у них, черт возьми, получается!» К вечеру 5-я армия Ротмистрова и 2-й корпус Хауссера потеряли до пятидесяти процентов боевой техники. В последнюю минуту Ротмистров ввел в бой остатки своих резервов и ценой невероятных жертв вынудил немецкие дивизии перейти к обороне. 13 июля Гитлер сообщил командующим группы армий «Юг», фельдмаршалу фон Манштейну и группы армий «Центр», фельдмаршалу фон Клюге, что принял решение отказаться от продолжения операции «Цитадель». На другой день Рузвельт позвонил Черчиллю. — Думаю, дорогой Уинстон, наша высадка на Сицилии началась вовремя, — сказал он. — Кажется, дядюшка Джо все-таки сломал хребет германскому фюреру. — Да, Франклин, — согласился Черчилль, — наступают трудные времена. Берлин, Гогенцоллерндамм, 11 июля На литургию в собор Воскресения Христова, накануне войны построенный неподалеку от Темпельхофа по инициативе Розенберга, желавшего наладить контакты с зарубежной Русской Церковью, в воскресенье собралось много людей. Далеко не все внимали маленькому, сухонькому, потерявшемуся в безразмерной ризе батюшке, который слабым голосом тянул службу, то и дело оглядываясь в зал, словно опасаясь каких-то неприятностей. Многие приходили сюда только затем, чтобы почувствовать близость родины, о которой им оставалось лишь вспоминать. Было много бедно одетых молодых женщин, так называемых ост-арбайтеринен, привезенных с оккупированных территорий, чтобы разбирать завалы после бомбежек, работать на фермах и военных заводах, восстанавливать дороги, помогать по хозяйству немецким семьям. Они собирались группами, тихо переговаривались, обменивались продуктами, лекарствами, вещами. Некоторые, прислонившись к стене, не стесняясь, кормили грудью младенцев. Хартман вошел в собор в тот момент, когда диакон выступил из алтаря с восклицанием «Благослови, Владыко!», знаменующим начало литургии оглашенных. Певчие сильными, легкими голосами затянули псалмы. Собравшиеся на службу выпрямились и стали креститься. В темном углу притвора, возле иконы Богоматери, освещенная единственной свечой, замерла одинокая фигура женщины в скромном, но изящном и, очевидно, дорогом платье, спускавшемся чуть ниже колен; голову и плечи покрывала легкая, длинная шаль. Было заметно, что она глубоко переживает происходящее. Хартман знал, что по воскресениям фаворитка фюрера, знаменитая Ольга Чехова старается посещать обедню в Воскресенском соборе. Он взял свечу и, осторожно ступая по скрипучему паркету, приблизился к ней. — Простите, — чуть слышно спросил он, — где нужно ставить за здравие? Чехова подняла на него свои прекрасные, светлые глаза: — Ставьте здесь, перед Богородицей. Перекрестившись по православному обряду, Хартман сделал шаг назад и замер позади актрисы. То взмывая ввысь, то опускаясь долу, хор певчих со скорбной убежденностью чистым тенором выводил: «Яко по высоте небесней от земли, утвердил есть Господь милость Свою на боящихся Его». — Ольга Константиновна, — тихо обратился он к ней по-русски. Женщина вздрогнула и обернулась. — Я вас знаю? — так же по-русски спросила она полушепотом. — Увы, нет. Но мне о вас много рассказывал граф Хельдорф. — О, Вольфи. Общие друзья — повод для знакомства? — холодно улыбнулась она, но ее глаза изучающе впились в лицо Хартмана. — Вы что-то хотели? — Простите, что в церкви, но вопрос безотлагательный. — Здесь? Нет, — отрезала она. — Подождите меня снаружи. Она повернулась к алтарю, где умолкли антифоны и священник вместе с диаконом вынес к престолу Евангелие. Ольга медленно перекрестилась. — И говорите по-немецки, — добавила она. — Русский не ваш язык. Слабый голос священника гулко разносился под сводами храма, и нельзя было разобрать ни слова из сбивчивого чтения им Апостола и Евангелия. Хартман вышел на улицу, в тихом сквере против собора сел на скамейку и закурил. Он мог только догадываться, какие вихри бушуют в душе Чеховой, но этот риск он считал неизбежным. В центре сквера, возле слащавого изваяния ангела, сидящего на крылатом не то льве, не то волке, копошилась ватага детей. Хартман задержал на них сосредоточенный взгляд. Светловолосые немецкие дети не были похожи на его сына, но что-то общее в них угадывалось. Один, самый шустрый, влез на круп медного страшилища, которого оседлал ангелок, и вдруг испугался, что не слезет. Зажав сигарету в зубах, Хартман поднялся, подошел к ревущему мальчишке и аккуратно стянул его на землю… Светило солнце. Небо было безоблачным. Ему пришлось ждать конца службы. Чехова вышла на паперть, сдернула с головы шаль, освободив пышные, идеально уложенные каштановые волосы, осмотрелась и стала спускаться по лестнице. Хартман отбросил сигарету и поднялся ей навстречу. — Имейте в виду, — жестким тоном предупредила она, — у меня очень мало времени. Франс протянул ей визитку: — Разрешите представиться: Хартман, управляющий отеля «Адлерхоф». — «Адлерхоф», это в Шарлоттенбурге? — Именно. — Хорошо быть управляющим отеля в военное время, — съязвила она. — Кто-то должен делать и эту работу. — Откуда вы знаете русский язык, Хартман? — спросила Чехова, отказавшись присесть на скамейку и показав тем самым, что разговор будет коротким. — О, я бывал в России. К тому же моя жена русская. — Вот как? — Да. — В голосе Хартмана прозвучал металл. — Она погибла. В сорок первом под Ковелем ее застрелили эсэсовцы, предварительно разбив лицо прикладом. Чехова смерила его осторожным взглядом: — По правде сказать, у меня уже есть мотив, чтобы вызвать сюда полицию. — Вы этого не сделаете. — Почему же, позвольте узнать? — Хотя бы потому, что вы — Чехова. — Хартман посмотрел ей в глаза. — А у Чеховых не принято заниматься доносительством. — Вы неплохо подготовились к нашей встрече. — О человеке полезно знать не только плохое, но и хорошее. Глаза Чеховой сузились. Она ждала, что будет дальше, но Хартман молчал. — Пойдите к черту. Чехова повернулась и, покачиваясь на высоких каблуках, направилась к машине. — Ваша тетя, Ольга Леонардовна Книппер, рассказала моим друзьям, — почти крикнул ей вслед Хартман, — как в детстве ваш отец поймал ящерицу. Это было в Царском Селе. Вы взяли ее за хвост — и хвост оторвался. Вы были потрясены, вас никак не могли успокоить. Вам казалось, что это вы оторвали хвост у ящерицы. Отец пообещал, что через месяц он опять вырастет. Но вы ему не поверили и, когда родители ушли, пытались приклеить его обратно казеиновым клеем. Она замерла на месте. Губы ее дрогнули в робкой улыбке, которую она постаралась не обнаружить. — Я даже не знаю, почему до сих пор слушаю вас, — тихо сказала Чехова. — Ольга Леонардовна часто вспоминает вас, — продолжил он. — Она ждет вас к себе, когда кончится война. А еще, возможно, вы помните актера Художественного театра Сосновского. Он поцеловал вас после спектакля, а вы залепили ему пощечину, но так неловко, что поцарапали щеку, и тогда уже вы сами поцеловали его, чтобы загладить свою оплошность. Ваш брат Лев Книппер служит в Красной Армии… Тонкая рука Чеховой взметнулась кверху: