В принципе Небе был согласен с Мюллером. Но вместе с тем он не мог не испытывать корпоративной благодарности к Шелленбергу за то, что тот проявил доверие и выдал ему кусок пирога, к которому тянулись все, — понятное дело, не без желания больно щелкнуть по любознательному носу гестапо. Ясно было и другое: приближение к урановой теме выводило Небе на уровень, позволяющий иметь собственную партию в большой игре. Шеф крипо давно искал возможность обеспечить отходные пути на случай все более очевидного краха нацистского режима в рейхе. Именно поэтому он сливал некоторые сведения из недр СС заговорщикам в абвере. Теперь его вес в их глазах должен был существенно возрасти. Важно было не оказаться за бортом, что могло случиться, если Шелленберг почует неладное и согласует это с рейхсфюрером: шеф СД решал подобные проблемы всегда быстро, без лишних сомнений. Поэтому, разговаривая с Мюллером, Небе говорил «Да», а сам думал — «Посмотрим». Захватив с собой кружку, Мюллер пересел за рояль, стоявший возле стола. — Я никогда не любил Вагнера, — сказал он. — Громко, помпезно. В последнее время мне больше нравится Шуберт. Хотя некоторые наши разгоряченные ослы считают его романтиком. Мюллер отхлебнул пива, размял пальцы и свободно заиграл сонату № 3 ля мажор, оставаясь при этом недвижим, как манекен. — Кстати, раз уж мы работаем вместе, — заговорил он, не переставая играть, — хочу поставить тебя в известность: я получил заказ на консервы в количестве аж сотни единиц к началу августа. Причем на сей раз — живых. Как объяснил Кальтенбруннер, они понадобятся в контексте уранового проекта. Зачем? Зачем так много? Хорошо бы знать. Под «консервами» понимали специально отобранные группы пленных из лагерей, предназначенные для использования в разных целях — от подкидывания переодетых в чужую форму трупов, как это было в Гляйвице, до демонстрации «злодеяний» сталинского режима перед представителями Красного Креста. — А куда их? — поинтересовался Небе. — Куда-то в Белоруссию. Точно пока не знаю. — В Белоруссию? Тогда лучше брать в Польше. — Я тоже так думаю. Но что это за «урановый контекст» в Белоруссии? Не понимаю. Там, вообще говоря, неспокойно. Очень неспокойно. — А ведь Кальтенбруннер не жалует Шелленберга, — осторожно заметил Небе, с отвращением отодвигая тарелку с недоеденной капустой. — Его назначил сам фюрер, не считаясь с мнением руководства СС. По-моему, на это место метил Шелленберг? Кальтенбруннер не упустит того, что плывет мимо его носа. Как думаешь, Генрих? — Если бы только поменьше пил, — проворчал Мюллер. Снизу послышались крики и звон разбитого стекла. Мюллер прервал игру и подошел к перилам. Повздорили две компании перебравших с выпивкой офицеров — летчики и артиллеристы. Конфликт грозил перерасти в мордобой. В кабинете появился официант. — Господин Мюллер, прикажете пресечь? — по-военному четко спросил он. — Зачем? Не надо, — ответил тот, не отрывая глаз от скандала. — Пусть отдыхают. Мюггельберг, 2 июля — Выходит, через Керстена кто-то еще пытался влезть в эту историю. Мануальщик теперь закрыт. Есть пара имен и туманная фраза Гиммлера. Как ни крути, мы топчемся на месте. По заросшей тропе, вьющейся меж голубых сосен, Хартман с Гесслицем медленно шли в сторону деревянной башни Мюггельтурм. — В этом нет ничего такого, — заметил Гесслиц. — Даже если бы мы забрались в лабораторию Гейзенберга, что бы мы поняли, скажи на милость? Это же физиком надо быть, ученым, причем узкого направления, вот в этом именно русле, чтобы хотя бы догадываться, о чем они там? Что до Зееблата и Маре — спасибо Кестнеру, но Москва не одобряет эти контакты. Считает их слишком рискованными. — Почему? — О них ничего не известно. — Надо узнать самим. — Пожалуй. В Берлине практически никого не осталось. А кто есть, сидят по норам. Попробую навести справки в своей конюшне. Когда приезжает Виклунд? — Обещал двадцать пятого. Теперь пишет о десятом или пятнадцатом. Очень интересуется Шелленберг. — Может, все-таки хочет организовать встречу с Эбелем? — Вот и я думаю. К тому же и Виклунд желает увидеть Эбеля. Я сказал Шелленбергу. Посмотрим, — говорил Хартман, внимательно рассматривая паутину, растянутую меж осиновых ветвей на уровне глаз, с затаившимся на краю своего царства пузатым пауком. — Виклунд благодарит за информацию по газовой центрифуге и просит еще. Уж не знаю, что ему предложит Шелленберг? Я думаю, это такая форма покера. Хотя… Там ведь тоже не идиоты сидят. Хартман нырнул под паутину, в которую тотчас же всем лицом вошел идущий позади Гесслиц. — Тьфу ж ты, зараза! Хартман обернулся и сдавленно хмыкнул. Гесслиц стащил с лица паутину и продолжил, как ни в чем не бывало: — Ты хочешь сказать, что для Шелленберга твой канал является не просто объектом контригры? — Понимаешь, я общаюсь только с ним и с Майером. Со мной не работают так, как это должно быть. Он словно приглашает меня к какому-то сотрудничеству, прощупывает, настраивает на доверие. Такое ощущение, что канал к чему-то готовят. И потом: я свободен, хвоста нет. — Хартман стряхнул пепел с сигареты. — Правда, мой кабинет обыскали. — Вот как? — Угу, этой ночью. Но грубо. Порылись в столе, обнюхали сейф. В общем-то, ничего не пропало. Не думаю, что это СД. Как считаешь, сказать Шелленбергу? — Пожалуй. Можешь не сомневаться, в гестапо про тебя не забыли. — Я тоже думаю, что это не жулики твои. — Если встреча с Эбелем состоится, тебя до нее допустят? — Не знаю. Надо позаботиться, чтобы Виклунд захотел моего присутствия. Займусь этим. Должен же кто-то, кому он верит, обеспечивать встречу. По легенде, связь у Шварца только со мной. Следственно, и Эбеля я веду. Интересно, как они организуют прослушку? Виклунд — не мальчик. — Эбель, Эбель… — Гесслиц задумался. — Если речь об Эбеле, то, по всей видимости, Шелленберг делает ставку на урановую тему. То есть на их интерес к бомбе. — Ты же сказал, что в Москве центрифугу не приняли. — В том-то и дело, что информация настоящая, — уточнил Гесслиц. — Просто штуку эту слишком уж дорого и долго делать. Но если встал на эту дорожку, придется выдавать что-то стоящее. Я так себе вижу. Внезапно Хартман застыл на месте. — Что такое? — пригнулся Гесслиц, озираясь. — Смотри. — Хартман указал в глубину леса. — Олень. За деревьями просматривалось рыжее туловище и влажный, черный нос. — Это не олень, — улыбнулся Гесслиц. — Это косуля. Ты что, оленя от косули не отличаешь? Глянь, какая красотка. Он поднял руку — косуля пружинисто подпрыгнула и исчезла в кустарнике. — Это она от жары. Жара в этом году — не припомню такой. Грибы растут сразу сушеные. Хартман усмехнулся: — Тебе не угодишь. Вообще-то, в июле бывает жарко. Помнится, зимой тебя раздражал снег. — Просто не люблю крайностей. Да, вот еще что, — вспомнил Гесслиц, — вчера у меня был разговор с Небе. Крипо будет обеспечивать безопасность работы физиков над урановым оружием наряду с гестапо. Так распорядился Гиммлер. Мюллер в бешенстве. Я постараюсь как-нибудь подползти к этой теме. — Хорошая новость. — Это не всё. Небе просит сообщить твоим друзьям в вермахте. Желательно, чтобы об этом узнал Остер. Он хочет сотрудничать. — Остер сейчас в опале. Лучше с Ханзеном. — Ну, одним словом… — Посмотреть, все не так уж и плохо. — Хартман сбил прутом шляпку с мухомора. — Эбель, Небе, эти двое. Бродим, как лисы вокруг курятника. И облизываемся. — Тебе бы только ворчать, — ткнул Хартмана в плечо Гесслиц. — Не мы одни бродим. Тут и англичане, и американцы, и шведы, и испанцы твои. Даже японцы. Все тут. Все облизываются. Ты мне лучше скажи, что за девушка у тебя появилась? — А что? — пожал плечами Хартман. — Обычная девушка. Зовут Дори. Переводчица из МИДа. Отслеживает индийскую прессу. Что еще? — Да нет, ничего… — замялся Гесслиц. — Просто ты там поосторожнее. Сам понимаешь. — Что же мне, шлюх тащить из нашего кабаре? Так они все, как одна, стучат в гестапо. — Он затушил сигарету, щелчком отбросил ее в кусты и поднес ладонь к виску, сделав под козырек: — Ладно, Вилли, буду поосторожнее, раз ты велишь. Они вышли на поляну, от которой в разные стороны разбегались тропинки. — Ну, хорошо, — сказал Хартман, — давай расходиться. Ты где машину поставил? — На Мариенлуст. Заплывшие глазки Гесслица сияли, как у ласкового кота. Ему не хотелось прощаться с Хартманом. — Эх, Франс, вот бы посидеть нам с тобой у меня дома вечерком. Нора готовит потрясающий гороховый суп с клецками. Взять пивка, завести музыку.