Обнаружив наблюдение за своим домом, Хартман даже немного успокоился: если следят — значит, сколько-то времени на то, чтобы принять нужное решение, у него есть. Он поставил машину в гараж, прошел в дом, не зажигая света, плеснул в стакан немного виски и прилег на диван. Заснул он моментально и спал без снов до без четверти девять. Пятнадцати минут ему хватило, чтобы привести себя в порядок, и ровно в девять он выехал из дома. Покружив по городу, он удостоверился, что хвост уже есть и что пасут его на трех сменяющих друг друга автомобилях, что говорило о серьезности их намерений. Также он заметил «Опель» Оле Дундерса, который двигался на значительном расстоянии, позволявшем Оле понять, что Хартман угодил под надзор тайной полиции. Теперь он сидел за роялем в ресторане своего отеля и наигрывал лирическую мелодию, происхождения которой не мог вспомнить. Чашка крепкого кофе и сигарета: в его положении выход напрашивался один — уходить. Всё оставить и уходить через «окно» на случай провала. Принимать решение он должен был сам и немедленно. Москва, площадь Дзержинского, 2, НКВД СССР, 11 июня Ванин завтракал в своем кабинете, когда ему принесли донесение от Рихтера. Тотчас же из коммутатора в приемной раздался его голос: — Вызовите ко мне Чуешева и Головко. И уберите со стола. Когда Валюшкин вошел в кабинет, Ванин стоял возле открытого окна и смотрел на пустынную площадь. Над головой вились клубы папиросного дыма. Завтрак был практически нетронут. — Убери, — сказал Ванин, не оборачиваясь. — Да вы ж не ели совсем… — Убери, — с нажимом повторил Ванин. Сообразив, что сейчас лучше помолчать, Валюшкин быстро собрал посуду и выскочил за дверь В золотистой дымке утра густым, равномерным шагом площадь пересекало подразделение солдат с висящими на груди автоматами ППШ, любовно именуемыми в армии «папашами». Солдаты были в застиранной и выцветшей до белезны форме. «Видать, с передовой», — подумал Ванин. С пчелиным жужжанием их обогнала полуторка, из которой что-то крикнул пожилой водитель, и лейтенант махнул ему рукой. После получасового обсуждения Ванин поднял глаза на своих сотрудников, майоров Чуешева и Головко, ведущих в его ведомстве германское направление внешней разведки, и спросил: — Провал? Как считаете? — Не знаю, — пожал плечами Чуешев. — У него сроку — день-два. Потом могут взять. И что бы мы тут ни решили, маловероятно, что появится возможность установить с ним контакт. Рихтер докладывает, обложили его крепко. — Полагаю, надо дать ему шанс, — сказал Головко, протирая очки. — Баварец — разведчик опытный, умный. Он сам поймет, что делать. Жалко, не осталось у нас в Берлине боевых групп. Одни они там, как в чистом поле. — Но англичане ведь подтвердили Шварца, — заметил Чуешев. — Это значит, они не знают о его аресте. Досадно. Интересная могла получиться игра. — Ладно, — бросив взгляд на часы, подвел черту Ванин, — будем считать так: если это окончательный провал, задача — вывезти Баварца и не допустить, чтобы подозрение коснулось Рихтера. А если обойдется, тогда и поговорим, в какие игры будем играть. Как бы там ни было, надо все подготовить заранее с учетом первого варианта. Спустя полчаса в Берлин была направлена шифровка: «Рихтеру. Разделяем крайнюю озабоченность сложившейся ситуацией. Понимая огромное значение работы Баварца, предлагаем выбрать направление дальнейших действий самостоятельно, с учетом обстоятельств. Если будет принято решение выйти, задействуйте имеющиеся в вашем распоряжении возможности. Окно через Магдебург действует. Старик». Потсдам, 11 июня — Трудно, очень трудно, знаете ли, играть в покер, когда тебе в затылок дышит верный товарищ по партии. Можно не сомневаться, что Мюллер спустит на нас всех собак. У Чехова есть хорошее высказывание: нельзя требовать от грязи, чтобы она не была грязью. Конечно, нельзя. Но важно не измазаться самому. Нашему Мюллеру не дает покоя сутана отца Жозефа. Однако чтобы стать серым преосвященством, необходимо найти своего кардинала. А их у нас несколько. Ошибка Генриха в том, что он ставит на главного. — А кто это Чехов? — Чехов? Русский писатель. Не слышали? Ну, Ольгу-то Чехову, небось, знаете? Это ее дядя. Хороший автор. Рекомендую. Впрочем, вряд ли вы найдете его книги в библиотеке РСХА. Шелленберг решил немного пройтись по свежему воздуху, тем более что до назначенной встречи с физиком Эбелем в особняке на Хеббельштрассе оставалось еще полчаса; в сопровождении Майера, заложив руки за спину, он неспешно шагал по Фридрих-Эберт-Штрассе к Науэнским воротам. За ними столь же медленно полз служебный «Опель». Низкое утреннее солнце отбрасывало на старую, выщербленную мостовую длинные тени. Бодрый щебет птиц возвышался над гвалтом толпы: для такой рани улица была на удивление многолюдна. С грохотом и звоном мимо прокатился полупустой трамвай под вторым номером и скрылся за поворотом. Перед лавками собирались жители с продовольственными карточками в руках, рассчитывая в числе первых получить хоть что-нибудь из завезенных продуктов, пока они не закончились: как правило, лавки закрывались до обеда из-за отсутствия товара, а купить что-либо в другом магазине не представлялось возможным, так как карточки были приписаны к конкретному адресу. Проходя мимо маленькой хлебопекарни, Шелленберг с наслаждением принюхался: «Запах немецкого детства». Внешне безмятежный, Шелленберг отдавал себе отчет, в какой переплет, возможно, он угодил. Если Мюллер отправит наверх отчет, обвиняющий начальника СД в провале операции с английским резидентом (а он его обязательно отправит), то ему понадобится солидное прикрытие, обеспечить которое способен один только рейхсфюрер. Но Гиммлер так и не отреагировал на его предложение, позволив ему полностью открыться и не сказав при этом ни слова, а значит, Шелленберг имел основание считать себя под ударом. В худшем случае, это могло стоить ему головы. — Как бы там ни было, мы знаем главное — у нас под носом действует английская, а может, англо-американская группа. Она есть. И мы должны выйти на нее раньше, чем это сделает гестапо. Второй раз выхватить из пасти Мюллера кусок нам вряд ли удастся. Нам необходим этот контакт, потому что это их контакт, родной, они ему верят. — Вся оперативка под надежным замком в IV управлении, — вздохнул Майер. — Что они накопали — сейчас не узнать. — Если бы они накопали что-то существенное, об этом знали бы все свиньи в округе. По нашему ведомству — так уж точно. Шелленберг остановился, дождался, пока «Опель» поравняется с ним, хлопнул ладонью по крыше автомобиля и, нагнувшись, спросил: — Ты что за нами крадешься? Только внимание привлекаешь. Давай-ка поезжай на Хеббельштрассе и жди там. — Слушаюсь, штандартенфюрер, — отозвался водитель. — Но только мне полагается еще и охранять вас. — Ничего, — отмахнулся Шелленберг. — Вон штурмбаннфюрер за тебя пока поохраняет. Они прошли сквозь арку в левой башне посеченных осколками Науэнских ворот и на перекрестке Курфюрстенштассе и Хегельаллее свернули к особняку на Хеббельштрассе. Сверху просыпалась штукатурка, и Шелленберг, чертыхаясь, принялся отряхивать рукав своего элегантного костюма. — Слушайте меня внимательно, Норберт. — В тихом голосе штандартенфюрера, до этого расслабленно-непринужденном, прозвучал холодный металл. — По прямому распоряжению Гиммлера, вы ответственны за акцию прикрытия «Уранового проекта», и с этого момента я хочу видеть в вас союзника, товарища, друга. Тем более что именно я подготовил это распоряжение и именно я выбрал вас. Вы видите, с какими трудностями мы сталкиваемся, и мне желательно рассчитывать на вас без оглядки на человеческие слабости. Я доверчивый человек, Норберт. Меня часто предавали друзья. Но все они в конечном счете пожалели об этом. Ибо нет ничего более ценного в движении к цели, чем предательство друзей. Измена близкого человека — это великий стимул преуспеть, горючая смесь в бензобаке «Тигра», способная разнести в щепки любые принципы — кроме преданности. Так и запомните. Майер вытянулся и с чувством произнес: — Я был на фронте, горел в танке, я знаю, что такое верность. Вы можете на меня полностью рассчитывать, штандартенфюрер. — Посмотрим. — Шелленберг не взглянул на него и не замедлил шага. Продолжая говорить, он достал из кармана и вложил в протянутую руку искалеченного нищего в полевой куртке с зелеными петлицами пехоты пару рейхсмарок. — Давайте завтра пообедаем где-нибудь по соседству с Беркаерштрассе, в час пополудни, я сообщу вам место. Там и обсудим детали нашей дальнейшей работы без посторонних ушей. А пока нас уже дожидается Эбель со своими непостижимыми озарениями. Спрашивайте у него все, что считаете нужным спросить. Вам надо разбираться в том, что они говорят, наши великие соотечественники. — Он коротко вздохнул. — Хотя это почти невозможно без специальной подготовки. Сутулый, седовласый, с красными брылями над засыпанными перхотью лацканами потасканного пиджака, доктор Эбель резво вскочил навстречу Шелленбергу. — Господин Кёрбель, как я рад познакомиться с вами. — Он схватил Шелленберга за руку, и тот с неудовольствием отметил, что ладони у доктора влажные. — Вы не представляете, как я благодарен вам за жену, как много вы для меня сделали. Это такое недоразумение, такое недоразумение. — Что недоразумение? — неожиданно резко спросил Шелленберг, отняв руку с острым желанием сейчас же вымыть ее. — То, что мать вашей жены еврейка? Это недоразумение? Или что вы побежали в районное гестапо, а не к Шпаану, который уполномочен реагировать на такие истории? Эбель остолбенел: — Понимаете, я… я растерялся… я никогда бы… никогда… — Да ладно, пустяки, дорогой доктор, — мгновенно изменив тон, мягко перебил его Шелленберг и обезоруживающе улыбнулся. — К сожалению, у меня мало времени, поэтому прошу всех сосредоточиться. Вас, Шпаан. Вас, Майер. А вас, Эбель, в свою очередь, хочу уведомить, что отныне наше с вами сотрудничество, вероятно, станет более, м-м… разносторонним. Вы же понимаете, ваша задача — выковать меч Зигфрида для германского народа, а наша — обеспечить безопасность, comfort (прошу простить мой английский) и главное — способствовать по мере сил технологическому преимуществу германской науки перед общим врагом. Придется помочь нашему общему делу. Лоб Эбеля покрыла испарина. — Конечно, господин Кёрбель, как же… всегда… для вас… — Вот и хорошо. Здесь штурмбаннфюрер Майер. Надеюсь, вы поладите. — Шелленберг бросил взгляд на часы. — У вас есть вопросы, штурмбаннфюрер? — Есть. — Майер подался вперед, уперев локти в расставленные колени. — Скажите, господин Эберт, почему все-таки вы считаете, что использование тяжелой воды — тупиковый путь? Ведь тяжелая вода является отличным замедлителем нейтронов. — Вы совершенно правы, тяжелая вода — хороший замедлитель. Но есть несколько причин, чтобы отложить работу с ней на долгое время. — Эбель заметно оживился. — Технологически сложно построить такой котел. Надо много воды, тонны. Она дорогая. Необходимо часто ее менять. Потом — доставка. Завод один, надо везти, сами понимаете, откуда. Да и коэффициент полезного действия, сравнительно с графитово-урановым котлом, у тяжеловодного замедлителя низковат, где-то процентов тридцать-сорок, знаете, не больше. Наконец, сроки. Сроки поджимают. Нету времени возиться. А графит — он вот, под ногами валяется. Главное здесь — максимально тонкая очистка. Но это, если я правильно понимаю, государственная тайна? — робко уточнил он. — Как вы думаете, в Лос-Аламосе, в Монреальской лаборатории, они это там тоже понимают? — Конечно. Но, насколько мне известно, пока не знают, чем заменить. Идут по этому пути. Найдут, конечно, найдут. Научная мысль, знаете, с какого-то момента становится предсказуемой… Просто мы начали раньше. Я же говорю — все дело в сроках. — А когда мы наконец узнаем, как из… всего этого сделать оружие? Эбель несколько секунд молчал. Затем посмотрел в глаза Майеру и ответил: — Полагаю, что мы уже знаем, господин штурмбаннфюрер. — Он опять помолчал. — Общая картина видна лишь нескольким лицам в рейхе, но даже физики моего уровня понимают это. Шелленберг решительно поднялся. — Прошу простить, господа, но ровно в три меня ждут у рейхсфюрера. И помните, Эбель, ничего не кончилось, благополучие вашей семьи по-прежнему в ваших руках. Не совершайте больше глупых ошибок. В дверях он обернулся и с улыбкой добавил: — Может быть, нам всем повезет? Берлин, «Адлерхоф»,