САБАНТОЙ Рано и буйно пришла в этом году весна в Кобанлы. Уже в конце февраля начали таять снега. И берда́зи — время конца февраля и начала марта — было необыкновенно теплым. Набухшие и вспенившиеся речушки наполняли ущелья звонкими всплесками. Кубань вышла из берегов и залила луга. Прибрежные кусты огласились раскатистым пением птиц. Подсыхали поля. Аксакалы каждый день выходили на пашни, нетерпеливо пробовали землю, брали в ладони, растирали, нюхали. А в ауле уже готовились к празднику первой борозды. Сабантой!.. Кто из ногайцев не ждет всей душой этого дня! Так повелось испокон веков: забурлят талыми водами реки окрестных гор, запарует земля, зазеленеют, заискрятся под ласковым весенним солнцем сады — выходи всей семьей в лучших одеждах на улицу танцевать и петь песни, играть и балагурить. А если выпадет случай, то и угоститься рогом сладкого, как мед, и красного, как кровь, давно перебродившего бармажи[20]! И даже байский батрак Нурыш, никогда не имевший и клочка собственной земли, один из первых обряжался в козлиную маску с рогами и бородой и до коликов смешил собравшийся на площади кобанлыйский народ. Ждали такого же веселого сабантоя в ауле Кобанлы и в этом году. Что ж из того, что по свету идет смута? Что люди озлобились друг на друга? Что, даже ложась спать, не расстаются с камами, до блеска наточенными о прибрежные гранитные плиты? Ведь все это не помешало весне снова явиться в горы? И в том же наряде и в той же красе! Да и земля оставалась такой же, как была: милой для сердца каждого хлебороба. Однако что это? День сабантоя должен вот-вот наступить, а на аульской площади не видно никаких приготовлений. Никто не везет дров для костров, никто не устраивает линейки для джигитовки и не огораживает площадки для борцов, игр и танцев. Только каждый день собирается возле мечети народ, чтобы послушать сына Алима. — Там, в России, земля уже давно отдана крестьянам, — раздавался на всю площадь звонкий голос Бекболата. — Да, да, земля — наша кормилица, — повторяли люди его слова. — И она должна быть наша. Так сказал самый большой, самый справедливый человек на земле… С площади эти слова неслись от сакли к сакле по всему аулу. Долетели они и до самого старшины Батоки. Он тотчас позвал муртазаков и поскакал на площадь. Но людей и след простыл! Крепко сжимая позолоченную рукоять камы, Батока в сопровождении муртазаков проехался по главной улице аула, всем видом показывая, что пока хозяин здесь он, власть в его руках и он не позволит беспорядков! Праздник будет как праздник! И тон будут задавать баи — первые люди аула! Но все шло наперекор ему. Странное произошло с Нурышом. Бывало, он еще за неделю до дня сабантоя успеет обойти все дворы аула, чтобы договориться об участии в играх и джигитовке. А теперь словно провалился сквозь землю! Отсиживается ли дома или куда уехал, никто не знал. По всему видно, в ауле происходит неладное. И прежде всего это заметил сам старшина Батока. Что-то готовится: не зря ходит из сакли в саклю тот смутьян, сын Кани, собирает людей на площади. Как мухи к меду, лепится к нему голь и уздени. Бунтует народ в ногайских степях. Один из его, Батоки, родственников поплатился жизнью, когда с камой в руках хотел защитить добро и княжескую честь свою… А вдруг все это докатилось уже и сюда, до аула Кобанлы, вместе с голодранцем Бекболатом?! Так это было или не так, но Батока решил быть начеку. Он позвал к себе Кабанбека и Кара-муллу. — Вы глупы, как ослы! — гневно воскликнул он. — В ауле готовятся беспорядки, а вы куда смотрите? Сегодня же пустить в ход и твою, Кабанбек, плеть, и твои молитвы, мулла. Не бойтесь выйти на площадь. Тебе для того, — обратился он к зятю, — чтобы ни одно слово не пролетело мимо твоего уха. А тебе, Кара-мулла, очистить святыми наставлениями загрязненные смутьянами мозги и души правоверных. Идите! Потом Батока вызвал муртазака Жамбая, приказал седлать коня и скакать в отдел к атаману, чтобы тот по его, мурзы, душевной просьбе прислал в Кобанлы на день сабантоя надежный казачий разъезд. Так, на всякий случай… Аул засыпал. Над камышовыми крышами домов проплывали на север рваные тучи. Тишину аула нарушал редкий лай собак. По темной окраинной улице шел мужчина средних лет в пиджаке, шапке. Он торопился: в эту же ночь он должен уйти из Кобанлы в другой аул. Сакля Нурыш-агая находилась почти у самого обрыва над Кубанью, и всегда в его доме слышался шум реки — всплески волн, бьющихся о прибрежные камни. Маметали по шуму реки определил, что он, кажется, уже дошел до нужного места. Остановился, огляделся. Да, вон она, сакля Нурыша. Света в доме не было. Он подошел к калитке, прислушался. Скрипнула дверь. Из дому кто-то вышел, прошелся по двору. Маметали кашлянул три раза. Хозяин сакли узнал человека и, трижды прокашляв в ответ, приглушенно спросил: — Ты, Маметали? — Я, друг Нурыш. — Джигиты ждут тебя. В низкой, маленькой комнатке, с окном, завешанным войлочным ковриком, кроме Бекболата, сидело четверо молодых людей. Троих Маметали знал — они были кобанлычане: Батырбек, Амурби, Иса. Четвертый был незнаком. Все встали и пожали обеими руками руку гостю, а Бекболат обнял дядю. — Привет тебе от Николая, — сказал Маметали. — Спасибо, агай. Как он там? — Молодцом! Нурыш подал гостю пиалу с чаем. — Благодарю, Нурыш: только что пил у сестры… Ну что ж, начнем? Мне затемно надо еще успеть в Алака́й-аул. — Вот он оттуда, дядя. — Бекболат показал на парня. — Азаматом зовут. Маметали с головы до ног оглядел молодого человека. Глаза острые, дерзкие. Нос чуть изогнут книзу. И все черты лица, крупные и энергичные, свидетельствовали о его незаурядной воле и смелости. — Оллахий, хорошо! Садись, джигит, — сказал Маметали, а про себя подумал: «С таким орлом и на край света не страшно лететь!» — Итак, докладывай, Болат, обстановку. Бекболат покосился на дверь. Нурыш с камой на поясе тотчас выскользнул во двор на охрану. Бекболат рассказал о положении в окрестных аулах. Большинство середняков и бедняков за Советскую власть. В каждом ауле есть доверенные люди, которые готовы выступить в любую минуту. Здесь, в Кобанлы, в день сабантоя они пойдут делить байскую землю… Маметали внимательно слушал племянника, задавал вопросы, уточняя то одно, то другое. — А как с оружием? — спросил он. Бекболат сказал, что некоторые вооружены лишь ружьями да камами, а надо бы винтовки и пистолеты. — Хорошо. Доложу в комитете. — Маметали встал. — Итак, все ваши люди должны быть начеку, чтобы в любое время могли объединиться в боевые группы, в отряды. Самодельная свеча из овечьего жира, стоявшая на маленьком столике и неярко освещавшая комнату, вся оплыла. Пламя ее колебалось и готово было вот-вот погаснуть. — Ну что ж, друзья, желаю вам успеха! Маметали крепко пожал всем руку и обратился к Азамату: — Итак, друг Азамат, будем пробираться в твой аул. Веди горной тропой. Надо быть осторожными: так требует дело… — Все на площадь! Все на площадь! Кто это кричит, кобанлычане узнали сразу. Конечно же, Нурыш! Только непонятно — почему так рано? Праздник обычно начинается позже, а сейчас солнце не поднялось над горизонтом даже в рост человека. Да и сам клич Нурыша был не тот, что прежде. Раньше приглашение на площадь он пересыпал шутками-прибаутками. Надев маску козла и козлиную шкуру, Нурыш напевал песенку козла, который хвастал смелостью и удалью, а на самом деле был ужасный трус. Нурыш так искусно представлял хвастунишку, что аульчане хохотали до упаду и от всего сердца угощали Нурыша чашкой бармажи, а девушки дарили ему, кто вышитый золотой мишурой кисет, кто платочек. Женщины угощали домашней халвой… Теперь же Нурыш-агай был серьезен и строг. И как аульчане ни зазывали его в саклю, чтобы отведать приготовленного к празднику баурсака, ни к кому так и не зашел. Нурыша будто подменили… Словом, что-то сегодня должно произойти серьезное, и, собираясь на площадь, люди опоясывали себя верной камой. Запоздавших не было. Площадь шумела и бурлила, как Кубань в полую воду. Когда на крыльце аульской управы появился в окружении своих товарищей, вооруженных карабинами и камами, Бекболат, многие влезли на плетни и заборы. А чтобы лучше слышать, приставили к уху шапку. А он говорил о том, что довольно терпеть произвол Батоки и его прихвостней. Довольно кровопийцам владеть почти всей аульской землей! Декрет о земле уже давно издан в Петрограде. Его подписал сам великий батыр Ленин. И потому у кобанлычан, как и у других крестьян Северного Кавказа, есть законное право отобрать у мироедов землю и поделить между бедняками и узденями. Поделить сегодня же, так как время не ждет — на дворе весна, пора выезжать в поле. — Да, да, — загремело над площадью, — ты дело говоришь, сын Алима! Идем в поле сейчас же! И, плотно сдвинувшись вокруг Бекболата и его вооруженных товарищей, люди пошли на поле мурзы Батоки, на которое они раньше не смели и ногой ступить. Земля! Что может быть дороже и желаннее ее для бедняка? Она — сама жизнь, мать и кормилица. Надежда на все лучшее. Теперь он будет обрабатывать ниву для себя. Для себя бросит в борозды пшеничные и кукурузные зерна. Наконец-то дети его будут избавлены от постоянного голодания. Бекболат видел, как радостно светились лица людей, и сам был необыкновенно взволнован. А когда начали делить землю, он сказал: — Батырбек! Отмерь первым Ама́т-агаю. В стороне от собравшихся стоял мужчина лет пятидесяти, в рваной черкеске и старой лохматой шапке, из-под которой пугливо смотрели большие кроткие глаза. Они видели все, что происходило здесь, но сердце Амата не верило. Как можно делить байскую землю? Все это Амату казалось игрой, забавой, какие бывают в день сабантоя. Его прозвали за бедность Ярлы́-Амат — бедный Амат. В ауле больше половины людей были бедными. Но такого горемычного бедняка не было: ни козы во дворе, ни жены, ни детей в доме. Вечный раб мурзы Батоки. Ярлы-Амата пугала опасная затея Бекболата. А вдруг налетят муртазаки и начнут полосовать плетками? И он отходил все дальше и дальше. А когда его окликнули, он поначалу не расслышал. — Амат-агай! Идите сюда! — повторил Бекболат. Амат, встрепенувшись, удивился: он впервые слышал, что его называют не «ярлы», а почтительно — «агай», старший брат. Он в растерянности посмотрел на людей. — Иди, иди, Амат. Вот твоя земля… Твоя, верь нам, — говорил Батырбек, отмеряя саженью землю. — Вот твоя межа… Иди, не робей. Амат неуверенно подошел к меже, и его обветренные потрескавшиеся губы зашептали: — Неужто все это наяву? Или… Нет, нет, конечно же, не сон… Да благодарит сына Алима великий аллах! А Батырбек тем временем шагал все дальше по полю, отмеряя участки. Люди шли за ним радостные, веселые. Весеннее солнце щедро лило лучи на землю, и она, будто дыша, курилась паром. Тот, кому земля была уже отмерена, стоял у своего участка и глядел вокруг такими счастливыми глазами, словно впервые увидел белый свет. Нурыш, после того как ему указали, где отныне будет его поле, опустился на колени и, взяв на ладони горсть рыхлой земли, принялся целовать ее…