— Ты плохо шутишь, Батырбек! У него жена — дочь Батоки. Разве мурза разрешит ему привести в дом вторую жену? Батырбек присвистнул: — Ва, ва! От Ханбике, поди, уж и косточек не осталось. Еще в прошлом году умерла! Только теперь Бекболат понял, что друг не шутит. Надо во что бы то ни стало завтра увидеться с Салимат… Кеусар позвала их пить чай. Поставила на сыпыра пиалы, положила кусочек сыра, два чурека. Сказала: — Ты, наверное, там соскучился по нашему чаю, Болат? — Верно, тетя. Ко всему, кажется, привык, а вот городской чай до сих пор пить не могу! — Пейте на здоровье, густой сварила. После чая Батырбек предложил погулять. Они вышли в степь. Стоял теплый сентябрьский день. Небо было чистое, бездонное. На горизонте четко вырисовывались снежные вершины Кавказских гор. Хорошо был виден двуглавый Карлы-тау. Подошли к реке, сели на камень. — Вот что скажи мне, дружище, — сразу начал Батырбек, — кто такие большевики? Ты жил в городе, должен знать. У нас про них разное болтают. Недавно мурза Батока говорил: они — абреки. Нас, ногайцев, ужасно ненавидят. А Кара-мулла только и твердит в мечети: большевики — драконы. Как только возьмут власть, наступит конец света. Бекболат сначала не мог удержаться от улыбки, потом его густые брови гневно сшиблись на переносице, как две волны: — От баев и мулл другого и нельзя ожидать. И он рассказал другу о большевиках, за что они борются. — Вот царя свергли, — продолжал Бекболат, — а вы живете в ауле все так же. Потому что власть у нас, на Кавказе, осталась по-прежнему в руках богачей. Мурза Батока по-прежнему хозяйничает в Кобанлы, а в отделе — атаман. В России тоже власть прибрали к своим рукам буржуи и помещики. Вот против них и борются большевики… И еще долго рассказывал Бекболат о том, что происходит в России и у них на Кавказе и что они должны делать тут, в аулах. Батырбек слушал и удивлялся: вон, оказывается, каким стал его друг! Чисто аксакал! Бекболат предложил пройтись по берегу реки. Кубань, как всегда, текла шумно, торопливо. Ее чистая, прозрачная вода звенела в каменистом русле. Давно уж не пил Бекболат из родной реки. Он скинул чувяки, вошел в воду, зачерпнул полные пригоршни студеной влаги, припал к ней губами. Ах, хороша! — Честное слово, Батырбек, нет нигде лучше воды, чем наша. Вкуснее айрана! Батырбек понимающе улыбался. На той стороне реки виднелась казачья станица Беломечетинская. — А как живут станичники? — спросил Бекболат. — Поди, жалеют царя-батюшку. Не все, конечно, а зажиточные верой и правдой служили ему. Даже в Питер посылали на службу своих сынков. — Сейчас наши с ними не якшаются, — сказал Батырбек. — Кроме Батоки и Кабанбека. Каждое воскресенье ездят туда кутить к богатым станичникам. — Понятно: одна свора!.. — Стоп! — перебил его Батырбек, придержав за руку. — Гляди! По дороге из степи в аул медленно двигалась арба, груженная кукурузой. На возу сидели мужчина и девушка. — Салимат с отцом! — воскликнул Батырбек. Первым желанием Бекболата было броситься наперерез арбе. Но он вовремя одумался: что можно сказать девушке при отце? Лишь навлечешь гнев Камая! — Слушай, Батырбек! — воскликнул Бекболат. — Как мне ее увидеть? Встретиться как? — Сегодня они до полуночи с кукурузой будут возиться. А завтра что-нибудь придумаем… СУЙИНШИ Солнце уже село за вершины гор, а Салимат все еще укладывала под навес стебли кукурузы. Во двор вбежала соседская девочка Келди́. Она часто приходила к Салимат. Девушка учила ее вышивать, шить носки из тонкого войлока, прясть. Но обычно Келди приходила утром или днем. — Почему так поздно, Келди? — спросила Салимат. — Мы с мамой весь день просо толкли. — Ты молодчина, что матери помогаешь! Круглое смуглое личико Келди зарделось румянцем от похвалы. Было видно, девочке не терпелось сообщить Салимат что-то важное. Она опасливо огляделась вокруг и таинственно прошептала: — Салимат-аптей! Послушай, что скажу… Бью я в ступке просо, гляжу, идет по улице какой-то джигит. Высокий, стройный… Сапоги так и блестят, с солнцем играют. Под черкеской, как у русских, новенький пиджак. Сразу видно — не из нашего аула. Такой джигит, такой джигит, ну просто… — Она не могла подобрать слова. — Хорошо, хорошо, — нетерпеливо сказала Салимат, чувствуя, как забилось сердце. — А куда он пошел? — Он пошел на Найма́н-ямага́т. Мама сказала, что он очень похож на сына Кани. — Да-а?! — воскликнула Салимат. Она бросилась к девочке, обняла, поцеловала. Сняла со своего пальца позолоченное кольцо. — Келди! Это тебе суйинши…[19] Бери, бери, не стесняйся! Келди вся вспыхнула: — Ой, Салимат! Разве можно такое колечко… Ты такая красивая, пусть оно будет у тебя… — Нет, нет! Теперь оно твое: я так загадала. — Салимат взяла руку девочки и надело кольцо. — Ну, а теперь иди домой. А то уже поздно: мать будет беспокоиться. — Спасибо, аптей, за колечко! — выдохнула Келди и, как козочка, поскакала со двора. Салимат смотрела ей вслед и чему-то улыбалась… В дремотной тишине застыл аул. Притихла степь. Сонно булькает в балке родник. Спят уставшие за день люди. Улыбается во сне Камай. «Эй, хозяин! — слышит он голос. — Принимай калым за дочку!» Камай выглядывает в окно: у ворот чуть ли не целая отара баранов! И стоит с ярлыгой сам жених — Кабанбек, в дорогой черкеске, в бухарской шапке, заломленной назад. Он поглаживает длинные черные усы и улыбается Камаю. Камай выскакивает во двор, распахивает ворота, и бараны, толкая друг друга крутыми боками и волоча жирные курдюки, идут в загон… Потом работники Кабанбека пригоняют десять пар волов, запряженных в большие четырехколесные арбы, груженные отборной кукурузой и пшеницей. «Ну, Камай, доволен ли ты калымом? — спрашивает жених. — Так что же ты стоишь? Давай дочь! Вон уж и кони нас ждут!» И в самом деле, словно из земли, выросли два великолепных аргамака: седла, уздечки горят золотом, сверкают серебром. Камай выводит дочь, Кабанбек сажает ее на коня, сам — на другого и, поддерживая Салимат за талию, несется вскачь к усадьбе мурзы… Улыбается во сне Камай, спит сладким сном Рахиме и только сама Салимат не может сомкнуть глаз. Радостная весть, которую принесла ей маленькая Келди, заполнила все ее сердце… И вдруг тревога: «А может, джигит, которого видела Келди, вовсе и не Болат? Может, какой-нибудь гость из города приехал к баям или самому мурзе?.. Да ведь Келди так и сказала: «Сапоги с солнцем играют. Под черкеской, как у русских, новенький пиджак. Сразу видно — не из нашего аула!» Салимат порывисто приподнимается на постели, минуту-другую думает, потом встает, подходит к окну. На улице такая тишина, что Салимат слышит, как гулко и тревожно стучит у нее сердце. Она прильнула к стеклу: пустынна освещенная ущербным месяцем улочка. Спит аул, и, кажется, только не дремлет Аю-та́у — Гора-медведь, охраняя покой селян. Салимат торопливо надевает темное платье, закутывает по самые глаза черным платком голову и, тихо прикрыв дверь, выходит на улицу. Оглядывается — никого нет. Девушка крадучись идет вдоль плетеных заборов. Она торопится, спотыкается о камни. Останавливается, прислушивается и снова идет. По шатким кладям проходит ручей, за которым начинается новый квартал — ямага́т Найма́н. А вот и домик Кеусар под соломенной крышей. Салимат останавливается, чтобы перевести дыхание. В домике темно. Девушка подходит к низкому забору, прислушивается — ни звука! Отчаявшись, Салимат открывает калитку — тотчас раздается яростный лай пса. — Барак! Барак! — ласково окликает девушка собаку, а сама пятится назад. Потом рывком поворачивается и что есть духу бежит по улице. Собака не преследует ее, и Салимат останавливается. Смотрит на крыльцо Кеусар: не выйдет ли кто? Спрятавшись под акацией и кутаясь в платок, девушка долго ждет… Нет, никто не выходит: Кеусар, наверное, ушла к родичам, а тот джигит, которого видела Келди, вовсе не Болат!.. И Салимат понуро возвращается домой. Теперь уж она не пряталась в тени заборов, не куталась в платок: теперь ей было все безразлично… А тем временем Бекболат сидел у своего воскресшего из мертвых друга Амурби. Тяжким камнем лежала на его душе тайна той ночи, когда он привел абреков к табуну чистокровок и был ранен Амурби. И он чистосердечно рассказал товарищу все, как было. — Значит, ты и в абреках походил? — воскликнул Амурби. — Ну и отчаянная голова ты, Болат! — Лучше скажи — бесшабашная, дурная! — виновато возразил Бекболат. — Хорошо, что скоро спохватился и ушел к дяде, а то аллах знает, чем бы все кончилось!.. Как сейчас-то, не болит грудь? — Все в порядке! — Для убедительности Амурби даже постучал по груди кулаком. Улыбнулся: — Как скала! Бекболат сказал, что им, всем товарищам, надо собраться и поговорить о важном деле. Он, Бекболат, скажет потом, где и когда… Салимат убирала со стола посуду после завтрака, когда в саклю, запыхавшись, вбежала Келди. — Салимат-аптей! Мне надо сказать тебе по секрету! — выпалила она и тотчас закрыла рот ладошкой, смутилась. Салимат бросилась к ней, обняла: — Ну, говори, говори… только тихонечко! — Сейчас к нам заходил Батырбек, — торопливо, глотая слова, начала девочка. — Он сказал… он сказал: вечером, как только стемнеет, тебя будет ждать один джигит в балке у родника.