На пороге показалась женщина лет пятидесяти в темном ситцевом платье, в переднике. — А, Магомет! — воскликнула она. — Да с тобой еще кто-то! — Племянник мой, Болат. Сестры сын. — Просим милости. У меня обед готов, — с низким, почтительным поклоном сказала хозяйка дома. — Спасибо, Арина Семеновна. Мы и чайком обойдемся… У вас, кажется, коса была? Болат на коне приехал: травы надо накосить. — Есть, есть. В сарае висит. Берите, когда понадобится. — Спасибо! Маметали открыл дверь, что была слева. — А это моя комната. Заходи, — кивнул он Бекболату. Комнатка была небольшая. В переднем углу стоял столик, накрытый бумагой. Около него две некрашеных табуретки. Справа у стены железная кровать, застланная серым суконным одеялом. В ауле у всех кровати деревянные. И только у мурзы Батоки, говорят, какая-то необыкновенная — вся блестит, со сверкающими шарами и шишками. Но Бекболат никогда не был в его доме, и теперь видит железную кровать впервые. В заднем углу небольшая печка. Вместо казана плита с круглым отверстием и набором кольцевых крышек. — Ну, располагайся, брат, как дома! — услышал Бекболат голос дяди. — Черкеску вешай вот сюда. И все же Арина Семеновна принесла обед. Завернутый чугунок с борщом, жестяную миску с картофельными оладьями. — Горячие еще, — сказала она, ставя все на стол. — Кушайте на здоровье! — Спасибо, Арина Семеновна. Мы бы и чайком обошлись. — Как можно! Парень с дороги, поди, устал, проголодался. Борщ вкусный, наваристый. — Да что же вы стоите, Арина Семеновна! Присядьте! — предложил табуретку Маметали. — Спасибо, Магомет. Не буду вас стеснять, пойду… Племянник у тебя, смотрю, этакий орел, что лицом, что статью. А брови — крылья соколиные, и только! Бекболат смутился, на загорелом, обветренном лице проступил румянец. — Ну, кушайте на здоровье! Арина Семеновна ушла, а Маметали и Бекболат принялись за обед. Маметали с аппетитом уплетал густой наваристый борщ, а Бекболат, впервые пробуя это блюдо, глотал с трудом. При этом у него было такое страдальческое выражение лица, будто пил горький отвар полыни от простуды. Маметали весело рассмеялся: — Не нравится? Ну, тогда ешь оладьи. А сейчас я чай вскипячу. Оладьи Бекболату понравились, и он с удовольствием съел несколько штук. После обеда свели Белокопытого на луг к реке. Потом накосили травы. Легли спать рано. Маметали тотчас уснул. А Бекболат долго лежал навзничь с открытыми глазами. Встал, на цыпочках подошел к окну. Луна освещала соседние небольшие, приземистые хатки. Далее ничего не было видно. Он снова лег. Тетя Арина чем-то напоминала ему покойную мать, и как только он закрыл глаза, перед ним встала Кани. А когда уснул, мать вошла в комнату. «Ну как, сынок, хорошо тебе на новом месте? Я рада, что ты пришел к дяде. В ауле ты нажил бы кровника и погиб… Нет, нет, солнце мое, не думай мстить за отца. Убийцу накажет аллах». Она стала удаляться. — Абай! Не уходи! — закричал Бекболат и проснулся. Маметали вскочил. В свете луны, заглядывавшей в оконце, он увидел Бекболата. Племянник сидел на койке с широко открытыми глазами и бледным лицом и смотрел на дверь. — Что с тобой, Болат? — спросил Маметали. — Да так… Просто спать не хочется… Когда Бекболат проснулся, в комнатке было светло. Дядя Маметали уже собрался на работу, натянул брезентовую куртку, такие же штаны. В руках держал брезентовые же рукавицы. — Выспался? — спросил он. — Выспался, агай. — Тогда вставай. На плите чай и пирожки с творогом: тетя Арина угощает. А в столике есть сыр. Так что доживешь до вечера! — Дядя улыбнулся. — Ну, будь хозяином! — Шагнул к двери, но у порога вдруг остановился: — Да, коня я свел на луг! Маметали ушел. Бекболат рывком поднялся с койки, распахнул оконце. В комнатку повеяло утренней свежестью. После завтрака Бекболат вышел за калитку. Улочка была кривая, узкая. На рассвете прошел дождь, и теперь кругом стояли лужи. В них отражалось небо, такое же высокое и синее, как и у них в предгорье. И улочка походила на их аульную. Да и сам город здесь, на окраине, смахивал на большой аул, раскинувшийся среди оврагов и балок. И только вдали виднелись большие дома. По улице шли люди. Они куда-то торопились, были молчаливые и озабоченные. Бекболат шагал от улицы к улице. Чем дальше, тем дома́ становились добротнее. Некоторые были двухэтажные. Странно, но он, как мальчишка, боялся заблудиться и повернул обратно. Он решил посмотреть Белокопытого. Завидев Бекболата, конь заржал. — Салам, салам! — крикнул ему Бекболат. Подошел, ласково потрепал по холке. — Пить хочешь? Пойдем! Он снял путы, напоил Белокопытого и снова пустил пастись, а сам сел на берегу реки. В воде отражались облака. Они походили на голубые льдины, и волны несли их в степь к водам Кубани. А там далеко-далеко на ее берегу родной аул. Там его очаг, там Салимат… Сердце его сжалось. Как он соскучился по ней! Он, наверное, отдал бы даже коня, чтобы свершилось чудо, и Салимат оказалась бы сейчас рядом с ним здесь, на берегу… Потом перед его глазами встает Амурби… Будь проклят тот день, когда он решил податься в абреки! Нет, не добрый аллах, а злой, коварный шайтан подстроил ему встречу на дороге с абреком Мухажиром, который увел его в свой разбойничий стан. Его мучила совесть, что он не рассказал обо всем дяде Маметали. Сегодня он это сделает и посоветуется с ним, как быть дальше. Он до вечера пробыл на берегу реки. Вернулся домой вместе с Белокопытым. Поставил его в хлев, где когда-то хозяйка держала корову. Скоро пришел с работы Маметали. Он сразу заметил, что Болат растерян и подавлен, порывается что-то сказать, но не решается. Маметали принес степного сыру, плитку черного чая, чтобы угостить племянника настоящим ногайским — со сметаной и перцем. За чаем Маметали пристально посмотрел на племянника: — Я же твой дядя, скажи, что у тебя. Какая беда стряслась? Бекболат, кажется, только этого и ждал. Рассказал обо всем — и о скачках, и о том, как мурза отнял у него Елептеса, как Кабанбек избил его, и о том, как ушел в абреки, чтобы отомстить роду мурзы, и о набеге, при котором погиб Амурби… Положив на стол большие натруженные руки и склонив голову, Маметали долго молчал. Сейчас он очень пожалел, что не увел тогда Болата, оставил в ауле горячего безрассудного мальчишку одного. — Вот что, Болат, — наконец сказал он, — в прошлый раз я необдуманно согласился с тобой: оставил тебя в ауле. А теперь мое слово твердое, слово старшего: ты будешь жить у меня. Подыщем тебе работу. И на другой же день Маметали продал Белокопытого, Бекболату купил городскую одежду — пиджак, сапоги, штаны, две рубашки. Бекболат примерил покупки, невольно улыбнулся: как русский стал! Только бритая голова выдавала мусульманина. Маметали понял его улыбку. Сказал: — Можешь и чуб отрастить. — Гяуром назовут, — возразил Бекболат. — Глупости! Верность своему народу доказывают не волосами, а делами, — сказал Маметали. НОВЫЙ ДРУГ Сегодня Маметали вернулся с фабрики не один, с невысоким коренастым человеком. Бекболат сразу узнал в нем лудильщика Сулеймана, который был у них в ауле. Хотя он внешне не походил на дядю Маметали, у них было что-то общее. Оба добродушные, степенные, неторопливые. Будто они владеют каким-то секретом мудрости и всё знают наперед. — А, Болат! — воскликнул Сулейман еще с порога. — Вот и встретились! — Он шагнул к Бекболату и первым подал руку: — Салам алейкум!