– Давай считать, что он не прав. Она звонила в несколько международных агентств по усыновлению. За афганского ребенка никто из них не берется, но ведь еще не вечер. – Как родители восприняли новость? – Мадар рада за нас. Ты же знаешь, как она к тебе относится, что бы ты ни сделал, ей все по душе. Падар… ну, по нему никогда не поймешь. Он не торопится раскрывать душу. – А ты сама рада? Она переложила трубку в другую руку. – Мальппу-племяннику будет хорошо с нами, уж мы постараемся. Только бы нам было хорошо с ним. – Я того же мнения. – Меня одолевают мысли: какое блюдо ему понравится больше всего? Какой предмет в школе он полюбит? Вот дура-то, правда? – Сорая засмеялась. Сохраб наконец закрыл кран. Слышно было, как мальчик плещется в ванне. – Ты молодчина, – восхитился я. – Да, чуть не забыла! Я ведь позвонила Кэке Шарифу! Это он читал стихи на нашей нике (написаны они были почему-то на фирменном бланке какой-то гостиницы). Это его сын держал у нас над головами Коран, когда мы с Сораей, озаряемые фотовспышками, выходили на сцену. – И что сказал дядюшка? – Он постарается что-нибудь для нас сделать, переговорит с приятелями из службы иммиграции. – Вот это новость так новость! – обрадовался я. – Жду не дождусь, когда ты увидишься с Сохрабом. – Я жду не дождусь, когда увижусь с тобой. Трубку я повесил с улыбкой. Вот и Сохраб вышел из ванной. После нашей беседы с Реймондом Эндрюсом он и десяти слов не проронил. Буркнет что-то невразумительное и опять молчит. Забравшись в кровать, мальчик натянул одеяло до подбородка и почти сразу уснул. Я протер пятачок на запотевшем зеркале и побрился. Старомодные бритвы в гостинице, еще с «безопасными» лезвиями. В ванне я валялся, пока вода не остыла и кожа не покрылась мурашками. Образы из прошлого и мысли о будущем уносили меня далеко-далеко… Редкозубая улыбка Омара Фейсала – смуглого круглолицего брюнета с ямочками на щеках – была сама любезность. Под мышкой адвокат держал раздутый поношенный портфель без ручки, на локтях коричневого вельветового костюма красовались кожаные заплаты. Чуть ли не каждую фразу он начинал со смеха и извинений. Что-то вроде: Простите, я буду в пять. Ха-ха. Когда я ему позвонил, он настоял, что сам ко мне подъедет. – Таксисты в этом городе – народ ушлый. – Его английский был безупречен. – Почуют иностранца – сразу сдерут втридорога. И вот Омар у нас в номере, источает улыбки и извинения, сопит и потеет. Стоило ему полезть в портфель за блокнотом, как на мою кровать высыпалась целая куча бумаг. Число просьб о прощении удесятерилось. Одним глазом Сохраб смотрел на телеэкран (звук был выключен), другим – на адвоката. Я сказал мальчику утром, что к нам придет юрист, и Сохраб не стал задавать липших вопросов, только кивнул и прилип к телевизору. – Вот он. – Желтый блокнот в руках у Фейсала. – Надеюсь, мои дети унаследуют организационные способности матери. Извините, наверное, вы не это хотели услышать от перспективного адвоката. Ха-ха-ха. – Реймонд Эндрюс очень высокого мнения о вас. – Мистер Эндрюс. Да, да. Достойнейший человек. Позвонил мне и рассказал про вас. – Неужели? – Да, да. – Значит, положение, в котором я оказался, вам известно. Фейсал смахнул с верхней губы капельки пота. – Мне известна версия мистера Эндрюса. С застенчивой улыбкой он повернулся к Сохрабу и произнес на фарси: – А это, наверное, юноша, из-за которого весь сыр-бор. – Разрешите представить вам Сохраба, – сказал я. – А это господин Фейсал, адвокат, о котором я тебе говорил. Сохраб соскользнул с кровати и пожал Омару руку. – Салям алейкум, – произнес он тоненьким голоском. – Алейкум салям, Сохраб. А ты знаешь, что тебя назвали в честь великого воина? Сохраб молча кивнул, вернулся на свою кровать и лег на бок, не отрывая глаз от телевизора. – Я и не знал, что вы так хорошо говорите на фарси, – сказал я по-английски. – Ваше детство прошло в Кабуле? – Родился я в Карачи, но долгие годы жил в Кабуле. Шаринау, рядом с мечетью Хаджи Якуба. А вырос я в Беркли. В конце шестидесятых отец открыл там музыкальный магазин. Свободная любовь, банданы, мини-юбки, все такое. – Он наклонился ко мне поближе: – Я был в Вудстоке. – Кайф, – сказал я. Адвокат так смеялся, что опять весь вспотел. – За исключением нескольких мелочей, я представил мистеру Эндрюсу верную картину, – продолжал я. – Вас я ознакомлю с ее полным вариантом, без цензурных изъятий. Фейсал лизнул палец, открыл в блокноте чистую страницу и снял с ручки колпачок. – Очень вам буду признателен. Давайте с этого момента говорить только по-английски. – Согласен. И я рассказал ему обо всем. О встрече с Рахим-ханом, о дороге до Кабула, о приюте, о публичном побивании камнями на стадионе «Гкзи». – Господи, – прошептал он. – У меня такие милые воспоминания о Кабуле. Трудно поверить, что там сейчас творятся такие ужасы. – А вы давно там были? – Порядочно. – Ничего общего с Беркли, должен заметить. – Продолжайте. Рассказ мой перешел на поединок с Асефом. Я рассказал о Сохрабе, рогатке, бегстве в Пакистан. Когда я закончил, Фейсал что-то записал, глубоко вздохнул и мрачно посмотрел на меня. – Вам предстоит жестокая битва, Амир. – И у меня есть надежда на победу? Фейсал спрятал ручку. – Боюсь, вы уже слышали это от Реймонда Эндрюса. Победа крайне маловероятна. Хотя в принципе возможна. И куда пропала вся его веселость? – Значит, беспризорникам вроде Сохраба никогда не обрести семью? Эти ваши предписания и законоуложения просто бесчеловечны! – Плетью обуха не перешибешь, Амир. И против фактов не попрешь. А факты таковы: текущее иммиграционное законодательство, требования агентств по усыновлению и политическая ситуация в Афганистане не в вашу пользу. – Непостижимо. – Меня душила злость. – То есть все как раз предельно ясно. Но все равно это выше моего понимания. Омар нахмурил лоб. – К последствиям любого бедствия – а Талибан куда хуже землетрясения, уж вы мне поверьте, Амир, – можно отнести практическую невозможность доказать, что тот или иной ребенок остался сиротой. Разберись, поди, может, у этого конкретного мальчика родители живы и просто бросили его из-за невозможности прокормить. Или, может, он в одном лагере беженцев, а папа с мамой – в другом. С этим сталкиваешься на каждом шагу. Так что иммиграционная служба визу не выдаст, пока официально не будет доказано, что ребенок подпадает под определение «сирота». Как ни нелепо, вам необходимо представить свидетельства о смерти. – И кто мне их в Афганистане даст? – Более того. Даже если доказано, что родители погибли, Служба иммиграции придерживается мнения, что пусть уж лучше ребенка усыновят в его родной стране. Хотя бы право наследования останется за ним. – Что наследовать-то? – воскликнул я. – Талибы подмели все подчистую. Вы видели, что они сделали с гигантскими статуями Будды в Бамиане? – Простите, Амир, я излагаю точку зрения официального органа. – Фейсал посмотрел на Сохраба и улыбнулся. – Ребенка можно усыновить только согласно законодательству его страны. И если в стране смута, как сейчас в Афганистане, властям не до приемных родителей с их бедами. Я вдохнул и протер глаза. Мигрень начиналась сразу же за веками.