Чиновник повернулся ко мне и кивнул. Лицо его ничего не выражало. Он хоть в покер-то играет своими нежными ручками? – Челюсть у вас закована в металл, как я предполагаю, вовсе не потому, что так велит мода? Да, Сохраб, вляпались мы с тобой. – В Пешаваре на меня напали грабители. – Я так и думал. – Он откашлялся. – Вы мусульманин? – Да. – Практикующий? – Да. По правде говоря, последний раз я молился Аллаху, когда доктор Амани сказал, что прогноз у Бабы неблагоприятный. И молитвы вспомнились сами собой, не зря в школе зубрил. – Хотя в вашем положении это не так уж и важно. – Он провел рукой по безукоризненно уложенным волосам. – Что вы имеете в виду? Я взял Сохраба за руку. Мальчик вопросительно смотрел то на меня, то на чиновника. – Ответ получится очень длинным. Можно для начала дать вам краткий совет? – Слушаю вас. Эндрюс затушил сигарету и сморщился. – Откажитесь от этой затеи. – Простите? – Не подавайте заявления об усыновлении. Ничего не выйдет. Вот вам мой совет. – Принято к сведению, – мрачно сказал я. – Может, объясните почему? – Значит, вам понадобился длинный ответ, – бесстрастно произнес Эндрюс и сдвинул руки вместе, будто собираясь пасть на колени перед образом Девы Марии. – Предположим, все в вашем рассказе правда, хотя даю голову на отсечение, вы кое о чем умолчали. А кое-что добавили. Но не это важно. Вы здесь, он тоже здесь, все остальное побоку. Так вот, ваше заявление столкнется с серьезными препятствиями. Начать с того, что этот ребенок – не сирота. – А кто же он тогда? – С юридической точки зрения он сиротой не является. – Его родителей расстреляли прямо на улице. Соседи это видели. Хорошо еще, Сохраб не понимает по-английски! – У вас имеется свидетельство о смерти? – О смерти? Это в Афганистане-то? Там у большинства населения нет свидетельств о рождении. Глаза у чиновника так стеклянными и остались. – Сэр, не я составляю законы. Как бы вы ни возмущались, вам придется доказывать, что его родители умерли. Мальчик должен быть официально признан сиротой. – Но… – Я еще не закончил. Ведь вам нужен длинный ответ. Следующая сложность – взаимодействие с властями страны, где ребенок родился. Это и вообще не просто, а если речь идет об Афганистане – тем более. Американского посольства в Кабуле нет. Это очень затрудняет дело. Вопрос становится почти неразрешимым. – Так что же мне делать? Выкинуть мальчика на улицу? – Я этого не говорил. – Его изнасиловали. – Мне вспомнились колокольчики и подведенные глаза. – Очень сожалею. – Полнейшее равнодушие, словно про погоду говорит. – Но для Службы иммиграции и натурализации это не повод для выдачи молодому человеку визы. – Что вы хотите этим сказать? – Если желаете как-то помочь своей родине, переведите деньги какой-нибудь достойной благотворительной организации. Или идите добровольцем в обслугу лагеря беженцев. Но в данный конкретный момент мы не рекомендуем гражданам США усыновлять афганских детей. – Идем, Сохраб, – сказал я на фарси и поднялся с места. Мальчик скользнул ко мне и прижался головой к моему бедру. На фото Хасан с сыном стояли в такой же позе. – Можно еще вопрос, мистер Эндрюс? – Слушаю. – У вас есть дети? Сощурился. Моргнул. Впервые за все время. – Так есть или нет? Вопрос очень простой. Молчание. – Так я и думал. На вашем месте должен сидеть человек, который понимает, каково это – хотеть ребенка. Я направился к выходу, Сохраб за мной. – А вам можно задать вопрос? – ожил Эндрюс. – Валяйте. – Вы успели пообещать мальчику, что возьмете его с собой в Америку? – И что, если успел? Он покачал головой: – Давать обещания детям – дело опасное. – Вздохнул и опять открыл ящик стола. – Так вы не отступитесь? – Не отступлюсь. Эндрюс протянул мне визитку: – Тогда советую обратиться к хорошему адвокату по делам иммиграции. Омар Фейсал работает здесь, в Исламабаде. Скажите, что вы от меня. – Спасибо, – пробормотал я и взял карточку. – Желаю удачи. Выходя из кабинета, я оглянулся. Ярко освещенный солнцем, Реймонд Эндрюс смотрел в окно, пальцы его нежно гладили помидорный куст. – Всего наилучшего, – попрощалась с нами секретарша. – Ваш босс мог бы быть и полюбезнее, – пожаловался я. Как она отреагирует? Округлит глаза и скажет что-нибудь вроде: «Известное дело. Все жалуются»? Она понизила голос: – Бедный Рей. После смерти дочери он просто сам не свой. Я вопросительно поднял бровь. – Самоубийство, – прошептала дама в брюках. В такси на пути в гостиницу Сохраб прижался головой к окну, не отрывая глаз от проплывающих мимо элегантных зданий, осененных эвкалиптами. Его дыхание то и дело туманило стекло. Сейчас спросит меня, как прошла беседа. Но он так и не спросил. За закрытой дверью ванной шумно лилась вода. С первого дня нашего пребывания в гостинице Сохраб взял в привычку мыться перед сном не меньше часа. В Кабуле-то горячего водоснабжения было не сыскать днем с огнем. Пока он отмокал в благоухающей пене (ну теперь-то ты чистый, Сохраб), я позвонил Сорае. Рассказал о нашем разговоре с Реймондом Эндрюсом. Спросил: – Что скажешь?