– Денег я с вас не возьму, – гордо заявил Фаяз. – Отвезу так. Я ведь сам отец. Что мне делать, когда стемнеет? Обратиться в полицию, сообщить им приметы Сохраба? Под укоризненным взглядом Фаяза отвечать на рутинные вопросы? И видеть, что за ними кроется одно: кому какое дело до мертвого афганского ребенка! Слава богу, обошлось. Сохраб сидел на зеленом газончике посреди автостоянки. До мечети было метров сто. Фаяз подъехал поближе и помог мне выйти. – Мне пора возвращаться. – Ничего страшного, мы немного пройдемся, – успокоил я его. – Очень вам благодарен, господин Фаяз. От всего сердца. Он наклонился ко мне поближе: – Можно мне вам сказать кое-что? – Конечно. Лицо его скрывали сумерки, только очки блестели. – Дело в том, что вы, афганцы… такие беспечные. Меня терзала боль. Челюсть тряслась. Казалось, вместо внутренностей у меня колючая проволока. Но все-таки я засмеялся. – Что такого я сказал? – недоуменно спросил Фаяз. А я давился смехом, мычал, хрюкал и фыркал. – Ненормальные, – пробормотал портье. Хлопнула дверь машины. Взвизгнули на повороте шины. Задние фонари мигнули в сгущающейся темноте. – Как ты меня напугал! – Я сел на траву рядом с мальчиком и привалился спиной к дереву, чтобы не так донимала боль. Сохраб не сводил глаз с гигантского шатра мечети Шаха Фейсала. Подъезжали и отъезжали автомобили, правоверные, одетые в белое, степенно поднимались и спускались по ступенькам. Мы молчали. С минарета мечети, сияющей сотнями огней, доносился призыв к молитве. Во мраке храм блистал, словно бриллиант, посылая в небо столб света. Светилось и лицо мальчика. – Ты когда-нибудь был в Мазари-Шарифе? – неожиданно спросил он. Колени его были поджаты к подбородку. – Очень давно, Я уж и не помню ничего. – Когда я был маленький, папа возил меня туда. Мама и Саса тоже ездили с нами. Папа купил мне на базаре коричневую обезьянку с хвостиком крючком. Не настоящую, надувную. – В детстве у меня, наверное, тоже была такая. – Мы с папой тогда побывали в Голубой Мечети. Сколько рядом с ней было голубей! И они совсем не боялись людей. Саса дала мне хлеба, и я покрошил его птицам. Они как накинулись все разом! Здорово было. – Наверное, ты очень тоскуешь по родителям, – сказал я. Видел он, как талибы их убивали, или нет? – А ты скучаешь по своим папе и маме? – склонил голову набок Сохраб. – Я-то? Маму я не помню. А отец умер несколько лет назад. По нему я скучаю, да. Иногда сильно. – Ты помнишь, какой он был? Мне вспомнилась могучая шея Бабы, его черные глаза, копна каштановых волос. Сесть ему на колени было все равно что на два бревна. – Помню. И помню его запах. – А я стал забывать их лица. Это плохо? – Нет, – ответил я. – Время все стирает. И тут меня словно что-то толкнуло. Вот же она, фотография Хасана и Сохраба, у меня в нагрудном кармане! – Держи, – протянул я мальчику снимок. Он взял фото в обе руки, повертел перед носом, замер и смотрел долго-долго. Не заплакал, молодец. Мне вдруг вспомнилась фраза, которую я где-то слышал или читал. «В Афганистане много детей, но мало детства». – Возьми себе, – устало сказал я. – Фотография твоя. – Спасибо. Послышался цокот копыт, мимо нас проехал запряженный лошадью экипаж. Звенели колокольчики на сбруе. – Я последнее время много думал о мечетях, – вымолвил Сохраб. – Да? Почему вдруг? – Просто они не шли у меня из головы. – Он взглянул на меня. Только сейчас из глаз у него полились слезы. – Можно тебя спросить, Амир-ага? – Разумеется. – А Господь… – Сохраб всхлипнул, – Господь низвергнет меня в ад за то, что я сделал тому человеку? Я попытался его обнять. Мальчик отшатнулся. – Конечно, нет. Как мне хотелось прижать его к себе, приласкать, утешить, объяснить, что ему не в чем себя винить. Слишком сурово судьба обошлась с ним самим. Лицо у Сохраба немного разгладилось. – Папа мне говорил, что нельзя никому причинять зло, даже плохим людям. Вдруг они просто не умеют иначе. И потом, самый плохой человек может однажды исправиться. – Не всегда, Сохраб. Он вопросительно посмотрел на меня. – Асефа, человека, который обидел тебя, я знаю с детства. Наверное, ты сам это понял из нашего с ним разговора. Когда-то давно (лет мне было, как сейчас тебе) он пытался… побить меня. Хасан меня спас. Он был очень смелый и встал за меня горой. И вот однажды Асеф жестоко оскорбил твоего папу. Это была месть с его стороны. А я не сделал ничего, чтобы помочь Хасану, как он когда-то помог мне. – Почему люди так цепляются к папе? – спросил Сохраб дрожащим голоском. – Он в жизни никому не сделал ничего плохого. – Твой папа был очень хороший человек, ты прав. Только вот что я стараюсь тебе втолковать, Сохраб-джан. В этом мире есть плохие люди, которые никогда не станут хорошими. Иногда приходится давать им отпор. Мне следовало разделаться с Асефом, еще когда я был мальчишкой. Ты сделал это за меня. Он получил по заслугам. – Думаешь, папа рассердился бы на меня? – Наверняка нет. В Кабуле ты спас мне жизнь. Он бы гордился тобой. Сохраб вытер лицо рукавом. Рыдания сотрясали его маленькое тело. – Я скучаю по отцу и по маме, – прохрипел он. – И я скучаю по Сасе и Рахим-хан-сагибу. Только… хорошо, что их со мной нет. Так мне порой кажется. – Почему это? – Я коснулся его руки, и мальчик резко отдернул ее. – Потому что… я не хочу, чтобы они видели меня таким. Я грязный. – Сохраб всхлипнул. – Я полон греха. – На тебе нет грязи, – возразил я. – Эти люди… – И не смей так думать о себе. – …они такое вытворяли… со мной… главный и два его помощника… – На тебе нет грязи и нет греха. – Я взял-таки его за руку, как он ни выдирался. – Я не обижу тебя. Обещаю. Обнять его. Привлечь к себе. Сохраб весь напрягся. Обмяк. Спрятал лицо у меня на груди. Между теми, кто вскормлен одной грудью, существует братство. Но оно есть и между мною и маленьким мальчиком, смочившим слезами мою рубаху. Нас навеки связала победа над Асефом. Когда же задать ему вопрос, который не дает мне уснуть по ночам? Может быть, сейчас и настал подходящий момент? – Поедешь со мной в Америку? Будешь жить со мной и моей женой. Сохраб не ответил.