– Только не сегодня. – Да, – согласился он. – Сегодня не получится. Нам же надо успеть на пароход. Принеси-ка тот костюм, в котором я приехал, канистру с бензином из сарая и лопату, которой копал вчера картошку. – Зачем все это? – Не задавай лишних вопросов. Делай, что говорю. Я послушался. Лопатой я вырыл яму на газоне. Дал дедушке коробок со спичками. Бросил в яму костюм и полил бензином. – Еще! – велел он. Он снова был Самым главным судовым механиком в мире. – А теперь отойди-ка в сторонку! Он подождал, пока ткань пропиталась бензином, а потом чиркнул спичкой и кинул ее в яму. Пламя с шипением вспыхнуло. Костюм сгорел дотла. Клубы темного дыма взлетели к небу, словно сигнал со Скалистых гор. – Но зачем?.. – спросил я. Дедушка приложил палец к губам. Он проследил, как дым поднимается к облаку, красному в лучах восхода. Когда от одежды остался лишь пепел, он повернулся ко мне. Он был доволен. – Пора завтракать, – сказал он. Я принес садовый стол и стул для себя. Приготовил для нас бутерброды – с кружка́ми холодной картошки и фрикадельками. И вынес их на подносе вместе со стаканом воды, стаканом пива, дедушкиными таблетками в коробочке, деревянной ложкой и банкой брусничного варенья. Дедушка попробовал ложечку варенья. А потом закрыл банку крышкой. – А мне нельзя? – удивился я. – Увы, нет. Тебе придется перетерпеть. Мне оно нужнее. Если хочешь знать, именно мысль об этом варенье помогла мне вчера подняться на гору. Из ямы все еще воняло. – Зачем ты сжег костюм? – Потому что не хочу его больше надевать. Я в нем был на похоронах. Помнишь, что тогда случилось? – Да. Это было на похоронах бабушки. Где-то сзади играл орган. Говорил священник. А потом все должны были подойти к гробу, чтобы попрощаться. Дедушка пошел первым. Оперся руками о гроб. «Ты…» – начал он. Но ничего больше сказать не смог. Лицо его покраснело. Он сжал руки. И потом он ругнулся – громко и длинно. Все, кто сидел на скамьях, вздрогнули. Хотя я никогда раньше не бывал на похоронах, но догадался, что так делать было нельзя. Папа подошел к нему и увел на место. Дедушка сидел, закрыв лицо руками, до самого конца. Потом надо было уходить. И вот теперь он смотрел в эту яму. – Я хотел тогда сказать что-нибудь красивое. Про то, как я любил ее. – Она и так все понимала, – сказал я. – Не уверен. Но медсестра права: надо мне прекращать сквернословить. – Ну еще последний разочек, – попросил я. – Что? – Ну ругнись, пожалуйста! И он послушался. А потом в наказание проглотил белую таблетку. Потому что пора было спускаться на пристань. – Надеюсь, вниз дело пойдет быстрее, – сказал я. – Нет, я сам не пойду, – ответил дедушка. – Спустись в поселок и пригони тот мопед с прицепом, о котором говорил вчера. – Ладно. Но сперва я достал футбольную форму и шиповки и как следует их испачкал. Как говорится, надо предусмотреть все. Потом закопал яму. Отнес в сарай канистру и лопату. Закрыл вьюшки у кафельной печки и у плиты, отключил электричество. А дедушка тем временем сидел на стуле и выкрикивал команды – что мне нужно делать. – Молодец! – похвалил он, когда все было готово. – В другой раз, если сам надумаешь сбежать, обойдешься без моей помощи. Путь вниз на пристань прошел замечательно. Дедушка на кресле, которое мы взяли в гостиной, восседал в прицепе. Матс привязал кресло веревкой, чтобы оно не перевернулось. Дедушка крепко держал банку с вареньем. Фотографию бабушки он сунул в карман. Он смотрел вокруг – на то, что видел много-много раз прежде, – так, словно забыл, как все выглядит. Когда мы доехали, в глазах его стояли слезы. – Это все встречный ветер, – сказал дедушка. Хотя Матс ехал тихо-тихо. Пришлось немного подождать, пока придет пароход. Матс снял кресло и поставил его на причал, чтобы дедушке было удобно сидеть. – Я потом его заберу и отнесу в дом, – пообещал он. – Можешь оставить себе, – сказал дедушка. – Вряд ли я еще на нем посижу. Он устроился поудобнее, повернулся к морю и стал прощаться с заливом, небом, скалами, маяком и вечным плеском волн. – Видишь морского орла? – спросил он и указал костылем на ворону. – Да, – кивнул я. 10 Когда мы проплывали мимо дома на горе, я оглянулся и посмотрел на балкон. Бабушки там не было, никто не махал нам на прощание. Она не любила, когда кто-нибудь уезжал. Я наклонил голову к дедушкиному плечу и подумал: нет, это еще не конец! И стал думать о том, что сказать в больнице, чтобы медсестра в следующий раз, когда придет папа, не стала расспрашивать, как вел себя дедушка у нас в гостях. А то еще ляпнет: «Хорошо, что Готфрид провел выходные у господина доктора». Тут-то все и раскроется. Весь наш грандиозный обман. Дедушку отругают за то, что он поступил так безрассудно. А я наверняка окажусь в кресле для допросов – это коричневое кожаное кресло в углу гостиной. Папа сидит там обычно, когда бреется. Но если я совершал какое-то безрассудство (это папино слово), меня усаживали туда. Я не сомневался, что наш с дедушкой побег был безрассудством. И уже чувствовал запах той кожи. – Как ты решился на такое преступное самоуправство? – спросит папа. Папа знал много заковыристых словечек – он был по ним чемпионом мира. Так я узнавал много нового. От дедушки – как ругаться, а от папы – всякие странные слова. Но неужели я и правда совершил преступное самоуправство?