– Поищи-ка мою старую одежду в шкафу. Да поживее! – приказал он. – Понимаю теперь, почему медсестры в больнице так от тебя устают, – вздохнул я и постарался изобразить кислую мину, но мы оба понимали, что это просто шутка. Мы подкалывали друг дружку, и нам это нравилось. И вот наконец дедушка уселся во главе стола – на свое привычное место. Старую фетровую шляпу он повесил на одну из львиных голов на спинке стула. Теперь на нем была клетчатая рубашка без воротника, потертая жилетка и рабочие брюки – ему пришлось потрудиться, чтобы их надеть. Он снова стал самим собой. – Угощайся, – сказал я. Дедушка обвел взглядом стол, проверяя, все ли на месте. Я узнал этот взгляд. Хлеб лежал на хлебной тарелке. Тефтели – в миске. Масло – еще один подарок Адама – в масленке. Из кастрюли с картошкой поднимался пар. Банка с пивом открыта. Вилки слева, ножи справа. Даже бабушка заняла свое место: я поставил на стол ее фотографию – ту, где она еще молодая. Кажется, ничего не забыл. – А брусничное варенье? – прогрохотал дедушка. – Что? – В погребе должна была остаться банка. Я про нее все время вспоминал в больнице. Сбегай-ка принеси, будь добр, мой мальчик. Что это с ним? С чего вдруг он так подобрел? Мне даже как-то не по себе стало. Но я все-таки побежал в погреб, который был за домом. Дедушка не ошибся. На полке стояла одна-единственная банка. «Брусничное варенье» было написано на этикетке бабушкиным почерком. Когда я принес банку, дедушка долго смотрел на надпись. Потом открыл крышку и осторожно снял ножом слой парафина. – Принеси-ка чайную ложку из кухни, – попросил он. – Может, лучше столовую? – Раз я сказал – чайную, значит, чайную. Я положил себе на тарелку тефтели и картошку, а потом запустил ложку в банку с вареньем. Хотел зачерпнуть побольше. Но дедушка отобрал у меня ложку и капнул мне на тарелку маленькую горку. Потом сам себе положил такую же. – И все? – удивился я. – Больше нельзя? – Нет, – отрезал он. – Надо, чтобы банки хватило мне до конца жизни. Ты прибереги варенье на сладкое, когда все съешь. И я так сделаю. Он посмотрел на бабушкину фотографию. Потом ткнул толстым пальцем в пасть льву на спинке стула. – Помнишь, как ты их покрасил? Как я мог это забыть? Ну и разозлился тогда дедушка! Мне исполнилось семь, в подарок на день рождения я получил коробку с цветными мелками. И я нарисовал всем львам кроваво-красные пасти. Мне казалось – это красиво. Но дедушка считал иначе. Он схватил меня за ухо и повел вокруг стола, указывая на каждую львиную пасть, чтобы я увидел: все они разные, ни одна не похожа на другие. – Помнишь, что я сказал? – Да, но повтори еще раз. – Я сказал, что они разные потому, что тот, кто их вырезал, так задумал. Он потратил на них свое время и труд. И отдал им часть своей жизни. И пусть он давно умер, но остался жить в своей работе. Вот и с брусничным вареньем то же самое. Твоя бабушка собирала ягоды, мыла и варила, отмеряла сахар, чтобы получилось не слишком кисло и не слишком сладко, мешала, разливала по банкам. Она отдала ему свое время. И свои мысли. Так что в нем сохранилась частичка ее. Понимаешь? – Кажется, да. Я не понимал, о чем он. И в то же время вроде бы понимал. По крайней мере, я догадался: он считает, что бабушка осталась там, в варенье. И не смог сдержать улыбку. – Что тебя так развеселило? – Ты ни разу не ругнулся, пока рассказывал про варенье. – Это было… – начал дедушка. И тут он ругнулся, отведя душу. После обеда дедушка сел в бабушкино кресло – то, что стояло у окна. Она любила сидеть там и смотреть на море. А может, и на что-то еще. Оттуда был виден кусочек двора. Клубничные грядки, которые уже больше не были похожи на грядки. Побеленный туалет. И развесистая вишня. От этих вишен у меня каждое лето болел живот. Теперь в кресле сидел дедушка и пытался увидеть то, что видела она. Так он, по крайней мере, сказал. – И что ты видишь? – спросил я. – Старого хрыча в фетровой шляпе, – вздохнул он. – Ничего достойного любви. Он просидел так до самого заката. – А теперь нам, беглецам, пора ложиться спать, – сказал он, когда солнце, красное, как брусничное варенье, спустилось в воду – там, за горизонтом. 9 ДЕДУШКА ИСЧЕЗ! Накануне вечером я проводил его в туалет, а потом отвел в кровать. Он так и улегся в одежде, ему было трудно раздеться. Когда дедушка заснул, я еще немножко посидел рядом, разглядывая картинки в бабушкиной Библии, пока сам не начал клевать носом. Проснулся я рано. Мне захотелось в туалет. По дороге во двор я заглянул в дедушкину комнату – ту, что выкрашена в синий цвет и была когда-то каютой корабля. Одеяло, которым я накрыл его накануне, было сброшено на пол. Костыли исчезли. Постель была пуста. Только бы он не отправился сам в туалет, подумал я. Именно так он сломал ногу в прошлый раз. Это случилось ночью в феврале. Стоял двадцатиградусный мороз, но дедушка не позаботился одеться теплее. Просто запахнул халат и сунул ноги в тапки. На обратном пути он поскользнулся на льду, и ему пришлось ползти по снегу к соседу, чтобы попросить о помощи. Он не мог встать на ноги и не мог дотянуться до дверной ручки в собственном доме. Зачем я только с ним убежал! Я же еще маленький. Что я стану делать, если он снова упал? Мне такого тяжелого не поднять. Я припустил со всех ног. Ударился большим пальцем о высокую ступеньку. Выругался. Распахнул дверь. Вот он – собственной персоной! И как только он ухитрился вытащить стул? Сидит и смотрит на залив. Словно ждет, что вот приплывет большой пароход с гудящими машинами и заберет его. – Дедушка! – крикнул я. Он вздрогнул. – Доброе утро, малыш Готфрид. – Ты что, с ума сошел? А если бы ты снова упал? – Ну, на этот раз, к счастью, обошлось, – ответил он с довольной улыбкой. – И если все время думать ПРО ТО, ЧТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ, то ничегошеньки вообще не сделаешь. – Но что ты тут делаешь в такую рань? – Дышу. И думаю. – О чем? – Что надо бы прочистить водостоки.