Мелкая щурится, о чем-то думает несколько мгновений, переводя взгляд с меня на Лис и обратно, осторожно высвобождая свою руку. - Окей, - в итоге чуть дергает девчонка уголками губ, с благодарностью принимая стакан и поднимаясь на ноги. Я провожаю узкую спину взглядом, пока за ней не закрывается дверь. - Спасибо, - говорю Лис. Громова просто плечами пожимает. Она знает, что с ней мне будет сдерживаться сложнее, она понимает, что ей самой будет непросто сдержаться, и поэтому отправила мелкую вниз. Я сажусь в кресло, притягиваю к себе на колени Громову и заглядываю в лазоревые глаза. - Готова? - Насколько это возможно, - Лис сама открывает рот, сама подается вперед, сама прижимается к моим губам. Черт! Я ищу те же пятна, что были в Дашке, но… к моему и ее удивлению в Лис ничего нет. Она чиста, скорее всего, потому что я вытащил все, что можно, еще в тот раз, когда она лежала на диване с умирающим псом внутри. Дважды черт! Потому что мне надо выжать из северной все, что она знает, отправить Дашку на время к Данеш, собрать мозги в кучу и понять, как грохнуть эгрегора, но вместо всего этого я способен только на то, чтобы вдавить в себя в Громову и превратить простое прикосновение губ в поцелуй. Сминать терпкие губы Эли и гладить ее спину сквозь тонкий свитер, пересчитывая хрупкие позвонки. В этом всем действительно какая-то магия, какая-то мистика, как тайное знание: в ее ответных движениях и прикосновениях, в напряжении, что постоянно висит между нами, в прерывистых вдохах и выдохах, во всем, что она делает, как говорит и как смотрит. - Спасибо, что заботишься о Дашке, - шепчу, прижимая Эли к себе, когда воздуха перестает хватать совсем, когда понимаю, что еще чуть-чуть и разложу Лис на столе в кабинете, и хрен кто меня остановит: потоп, пожар, конец света, кара небесная. - Я не умею заботиться, Аарон, - шепчут в самое ухо истерзанные мной губы. И я хочу хмыкнуть на это заявление, но сдерживаю себя в последний момент, потому что уверен, что Элисте серьезно. Это отрезвляет сильнее, чем просто дурацкое «надо». - Кто сказал тебе? - Жизнь, наверное, - пожимает она плечами, отстраняясь. – Я одна… Была одна, - тут же поправляется под моим нахмуренным взглядом и поднимается на ноги. – Просто не о ком было заботиться, просто никто меня этому не учил. Я только разочаровывать умею. Снова эта ее фраза. Непонятная, колючая. - Лис? - Я отталкиваю от себя… всех, Аарон. Так же, как это делаешь ты, закрывшись в «Безнадеге», так же, как делает Дашка. Я бешу Доронина, с некоторых пор бешу Мару, даже Сэма бешу. Не знаю… - она снова быстро и отрывисто пожимает плечами. – Может, дело во внешности, может, еще в чем-то, но… иные и люди, которые меня окружают, постоянно думают обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Постоянно забывают, кто во мне живет, не помнят о том, что я собиратель. Прежде всего собиратель, а потом уже все остальное. Не совершай той же ошибки, - бросает она через плечо и поворачивает ручку двери. – Нам нужно вниз. Тебе еще эту дрянь из Мизуки и Данеш доставать, если ты хочешь оставить Дашку с ними. - Ты не права, - качаю я головой, поднимаясь следом. Но об этом мы поговорим потом. Не знаю, кто вбил Лис в голову все вот это вот, но доставать, видимо, придется мне. Пока мы спускаемся, я успеваю набрать Волкова и немного скорректировать план, с учетом новых вводных. Гад уверяет, что его парни справятся, и причин не верить у меня нет. Ребята Волкова действительно знают свое дело и действительно умеют пользоваться мозгами по прямому назначению. Ответный телефонный звонок раздается практически сразу после того, как я заканчиваю с ведьмами – в Данеш и Тире лишь крохи, а вот с Мизуки Ховринка повеселилась знатно, поэтому после меня ведьма едва ли может держать голову ровно. Голос Волкова звучит удовлетворенно и немного раздраженно. Он бросает короткое: «Закончили», требует деталей и спрашивает, когда мы будем. Поэтому приходится хоть и быстро, но все же подробно объяснить, чего я именно жду, что собираюсь делать и до чего мы тут досоображались на троих. Волков матерится в трубку так высокохудожественно, что чуть не прошибает меня на слезу. Есть все-таки в русском мате поэзия и экспрессия. После радует тем, что марионетки среди тех, кого они вытащили из Амбреллы, не было, заставляя материться уже меня. А напоследок снова задает вопрос, с которого, по сути, и начал наш разговор. И его «когда вы будете» мне не нравится совершенно. - Едем? – спрашивает Эли, наблюдая, как я убираю телефон в карман. - Еду, - киваю, - ты остаешься с Дашкой и Данеш. - Аарон… - Это не обсуждается. Ты остаешься. - Ждать тебя, как жена декабриста? – упрямо вздергивает Элисте острый подбородок. В этом жесте вся Громова: острая, соблазнительная, упрямая. - Эли… - Зачем ты едешь туда? – наступает она, упираясь тонким пальцем мне в грудь. – Чтобы что? Ты не знаешь, как его убить, не знаешь даже просто, как вытащить из Ховринки, вообще ничего не знаешь. - Переживаешь? – я конченый дебил, знаю, но пламенная тирада Громовой вызывает удовлетворение. В смысл слов я не особенно вслушиваюсь. - Ты дурак? – Эли раздражена, ворчит, хмурится, а мне просто кайфово. На самом деле я еду в Амбреллу не за эгрегором, я еду туда за телом дочери Игоря, если еще хоть что-то от нее осталось, и за марионеткой. Потом буду разбираться со всем остальным. - Там парни Волкова, Лис. Его лучшие парни, мы найдем марионетку или то, что натолкнет на след. От посторонних Амбрелла очищена и закрыта, здание запечатал ключник. - От посторонних, - заламывает Громова бровь, и столько ехидства в ставшем вдруг ласковым голосе, что я задницей чувствую какую-то подставу, понимаю, что только что где-то знатно прокололся. Понять где, не успеваю. - А от душ? Полагаешь, Амбрелла не попробует помешать тебе? Если она… черт… оно, это, в общем, знает, что мы знаем, что оно такое? Лис уперлась рогом, Лис попрется туда, даже если я надену на нее кандалы и запру в подвале, даже если прикажу ведьмам… Я вскидываю руку, пытаясь коснуться лба Эли, чтобы усыпить, но она отстраняется быстрее, чем я успеваю даже сконцентрироваться. - Даже не надейся, Зарецкий. Выдвигаемся через полчаса, я позову кое-кого из собирателей. - Громова! – рычу. - Разговор закончен, - отворачивается она ко мне спиной, ныряя рукой в карман за мобильником. – Попробуешь что-нибудь выкинуть, Зарецкий, и… - Ну? - И я сделаю так, - пожимает плечами спокойно и мерцает, а в следующий миг голос доносится от двери «Безнадеги». – Только мерцать буду дальше, - щурится победно. - Тебя только что сделали, Аарон, - комментирует ровно Дашка, облизывая ложку с мороженым, добавляя несколько градусов в термометр моего раздражения. - Вы бесите меня! – обращаюсь уже к обеим и с шумом втягиваю в себя воздух, чтобы прочистить мозги. Две «лучшие-внезапно-подружки» усмехаются на выпад. - Если хоть что-то пойдет не так, хоть малейший намек на внеплановое дерьмо, ты сваливаешь оттуда без разговоров, - предупреждаю я Лис, понимая с каким-то странным смирением, что проиграл. Вообще по всем статьям. – И забираешь свой выводок собирателей. - Без проблем, - соглашается Эли быстро, отрывая на миг взгляд от телефона, в котором что-то набирала до этого. И я давлю очередной раздраженный вздох. Дашка с ведьмами после недолгого спора остаются в «Безнадеге». Бар сейчас даже безопаснее моего дома, я контролирую и чувствую его гораздо лучше. А мы с Лис через полтора часа, после того, как все детали обговорены и уточнены по десятому кругу, план недостроя и его подвалов изучен вдоль и поперек, мерцаем сразу к Ховринке. И я тут же задвигаю собирательницу себе за спину. Это безотчетное. Амбрелла, сука, бдит. Я не чувствую давления, или напряжения, или чужого взгляда, здание кажется просто зданием, но… зная, что оно такое, поступать по-другому глупо. Здесь сейчас странно тихо, пасмурное небо кутает заброшку в тени и болезненные пятна бликов и отсветов, где-то там, за нашими с Эли спинами, за серыми, тяжелыми тучами корчась в муках умирает закат. Ховринка огромная, неуклюжая и бестолковая. Неумелый и неловкий выкидыш целого выводка архитекторов, ребенок-уродец, нежизнеспособный еще на стадии планирования, но при этом все же сумевший, словно в насмешку, выжить. Она скалится выбитыми окнами, стенами, испещренными надписями, запахами протухшей еды, подвала и сотней немытых тел, разбросанным вокруг мусором. Будто выплюнула все свое содержимое нам в лицо, демонстрируя, гордясь каждой своей уродливой составляющей. - Смотри, - произносит Элисте, заставляя отвести взгляд от главного входа, указывая рукой куда-то вбок, - я раньше не замечала, а теперь вдруг в глаза бросилось. Лис показывает на ближайшее к нам дерево. Низкое, серое, с перекрученными ветками, с выступающими над землей, как кости скелета, корнями, с какими-то ржавыми пятнами по всему тонкому, ребристому стволу. Я перевожу взгляд на деревья вокруг, на кусты: все ржавое, все прогнившее, и несколько падальщиков на ветвях того, что могло быть березой, у самого входа. - Падальщиков здесь тоже много, - цедит Лис. – Всегда было много, но я никогда не обращала и на это внимания. - Это кладбище, Лис, - тяну я собирательницу за руку, - на кладбищах падальщики – естественная часть пейзажа. - Не могу сказать, что меня это оправдывает или особенно утешает, падший. Но за попытку спасибо. Я только киваю, пробираясь через битые бутылки, шприцы и обертки к главному входу. Парни Гада и трое собирателей должны ждать там. Сквозь щели между досками, которыми заколотили окна и двери, тянет сыростью, плесенью, холодом и дикой вонью, я вижу грибок на бетонных стенах, ступеньках, козырьке и колоннах. Он как растущая раковая опухоль. Здание доживает последние дни, кажется, что готово вот-вот рассыпаться само по себе. Фундамент местами ушел в мягкую землю, трещины ползут по всему корпусу: большие, маленькие, кое-где целые сколы, как вырванная из тела каменного исполина плоть. Вот оно. - Оно торопится, - говорю тихо, хотя и сомневаюсь, что это поможет. – Потому что умирает, Лис. Действует так неаккуратно, потому что скоро сдохнет. Посмотри, - чуть веду подбородком, - Амбрелла разваливается на куски. - Да, - рука в моих пальцах на миг напрягается. Лис прислушивается. - Что? - Ничего, - тут же отвечает. – В этом-то и дело. Мне казалось, оно должно нас ждать. - Мы не знаем наверняка, умеет… - тут же поправляюсь, - могло ли оно нас слышать. Громова ничего не отвечает, и я толкаю двери главного входа. Доски и цепи, которыми они были раньше закрыты, тонким слоем пепла лежат под ногами. Работа Пыли. Я знаю парня, он знает меня. Вообще, я знаю почти всех ребят Волкова – знакомства, оставшиеся от моей постыдной связи с Советом. В холле в разной степени напряженности все. Даже те, кого я не ожидал и не особенно горю желанием видеть. - Саныч? – за широкой спиной мужика толпа мордоворотов в камуфляже. Ладно, не толпа, шкафов десять, но… не они меня напрягают. Среди них, без маски и с раздражающим выражением на морде – светлый бобик с преданным взглядом. - Делиться надо, Зарецкий, - притворно вздыхает глава Совета. – Делиться. - Я полагал, ты занят согласованием вопроса о сносе Ховринки с муниципалитетом, - кривлюсь, еще раз оглядывая собравшихся. Пыль, Стомат, Леший и Док – парни Гада – возле широкой главной лестницы, сам Волков почти равнодушно подпирает стену у того, что должно было в итоге стать одним из лифтов, а сейчас просто пустая шахта, трое собирателей на подоконнике левее, под слишком оптимистичной кривой надписью «выход есть», кажутся на все положившими огромный болт, заскучавшими туристами. И толпа… этих… как кремовые, мать их, розы из прогорклого масла на стухшем торте. - Основное я сделал, дальше справятся без меня, - немного ведет Саныч головой. Он, как всегда, похож на приодевшегося бомжа: взъерошенный, всклоченный с такой рожей, словно он видел все. Это выражение на его морде меня всегда бесило, бесит по-прежнему. Его только Гад может выносить.