По сути ад и свет мало отличаются друг от друга, вот только темные верховные и собиратели действительно темные. Первые не гнушаются кровавыми ритуалами, запрещенными приемами и убийствами. Вторые… вторые имеют дело со смертью, носители не просто частицы ада, но почти демона. Ему нужна плоть и душа. - …мертва? – вырывает из мыслей Дашкин голос. Она почему-то смотрит на меня, а не на Аарона. - Что, прости? – я прячу выражение лица за кружкой с кофе, и понимаю, что, собственно, кофе в ней и нет. - Почему вы уверены, что эта девочка мертва? – снова обращается ко мне Лебедева. – Ты ее забирала? - Нет. Но она могла и сама уйти. Собиратели забирают далеко не каждую душу. Только те, которые не могут выйти сами. - Так почему вы думаете, что она мертва? – не отстает юная ведьма. - Игорь так считал, - пожимаю плечами. – Сказал, что не чувствует ее больше. Ну и статистика – упрямая вещь, Даш. - А еще похищения были? Такие же? - Вэл как раз этим занимается сейчас, - складывает Зарецкий руки в замок под подбородком. – Почему ты спрашиваешь? - Просто… - Лебедева звенит ложкой о край чашки. – Не знаю. В голову вдруг пришло. Я не хочу ее расстраивать, не хочу портить утро и завтрак, поэтому предпочитаю промолчать. Если мелкой хочется верить в то, что дочь Игоря жива, пусть. Аарон просто неопределенно пожимает плечами, тоже не торопясь что-либо отвечать. - А бумажки? С этими надписями? - А с ними что? – немного склоняет голову набок падший, а я поднимаюсь, чтобы налить себе еще кофе, и Зарецкий протягивает мне свою кружку, не сводя взгляда с будущей верховной. О правую ногу трется Вискарь, требуя обратить внимание на свою все еще немного бомжеватую персону. - На иврит просто похоже, - выдает Лебедева, - что там написано? Иврит… Точно… Осознание прошивает молнией, вспышкой света в тысячу ватт. Я оставляю кружки, кота, Аарона с Дашкой на кухне и влетаю в гостиную, поднимаю с дивана первый же попавшийся листок с символами… Вот только это не иврит, вообще ни разу. Этот язык старше, опаснее, от закорючек и черточек веет такой древностью и пылью, что я снова спрашиваю себя, как не додумалась раньше. Почему не поняла сразу, как увидела? Они действительно похожи, очень-очень похожи. Потому что иврит был рожден из… - Эли? – зовет от двери Аарон. И я поворачиваюсь к нему… к ним, смотрю как будто сквозь пелену, затянутое паром стекло. У Зарецкого в руках мой кофе. В моей голове мечутся и скачут мысли. Вот же все на ладони, почти под носом. Пока я соображаю и пробую утихомирить собственный мозг, Дашка вытаскивает у меня смятый листок, садится на диван, пытливо заглядывая в глаза. - Это не иврит, - качаю головой, переводя взгляд с падшего на маленькую ведьму. – Дашка, ты умница. Потому что это ни хрена не иврит, - улыбаюсь, сбрасывая с себя оцепенение. Забираю у Зарецкого свой кофе, делаю большой глоток. - Лис, мне тебя пытать? - ворчит хозяин «Безнадеги», скрещивая руки на груди. Весь такой недовольный и нетерпеливый. - Это язык Земли Обетованной, Аарон, это… - Мать твою… - обрывает меня Зарецкий. – Это финикийский! - Ага, - киваю, делая следующий глоток. – И ты можешь его знать, по крайней мере, какую-то часть, - тут же хмурюсь, потому что… Ну Зарецкий – серафим, а финикийский… - Нет, - качает Аарон головой, понимая правильно мое выражение лица. – Я… появился позже. Он создал меня почти последним. Финикийский к тому времени уже исчез, к тому же это язык язычников, до… Его появления. А вот ты… - Я знаю, - киваю. – Но лишь отдельные буквы. Точнее, собака помнит. Именно поэтому символы показались мне знакомыми. Не из-за иврита, из-за того, что у пса внутри остались какие-то воспоминания. Обрывки, как отдельные куски ткани на лоскутном одеяле, вряд ли этого будет достаточно, но… - Ты сможешь расшифровать? Понять, что там написано? – хлопает в ладоши несколько раз Дашка, заставляя обратить на нее внимание. Она улыбается от уха до уха. - Мне понадобится время. Но за точность перевода я не ручаюсь. Можем позвать Сэма, в конце концов… - Полагаю, Сэм сейчас разбирается со смертью собирателя, - качает Аарон головой. Идея ему явно не нравится, и я не понимаю, почему. - Аарон? Ты не доверяешь… - Нет. Не доверяю, - соглашается тут же Зарецкий. – А теперь, когда мы определились, предлагаю заканчивать завтрак. В конце концов, кому-то еще клятвы принимать, - и многозначительно смотрит на Лебедеву, чуть вздернув брови. Дашка морщится, но кивает. А через полчаса мы уже в «Безнадеге» вместе с Вискарем, которого Лебедева наотрез отказалась оставлять одного. Аарон вертит в руках фотографии, а я сижу перед рассыпанными по полу листами бумаги, просматриваю фото комнаты со своего телефона, воскрешая в памяти язык, которого нет дольше, чем просто несколько веков, язык, который сам по себе, без дополнительных заговоров и действий, несет в себе угрозу. Только согласные… Я вижу хе и зен, бет, тьет и нун. И… еще кучу символов между теми, что могу различить и понять, и их значения мне не известны. Чаще всего повторяется тьет. Он везде. В каждой строчке, в каждой фразе… По крайней мере, я думаю, что разделила текст на фразы. Шифр простой, на самом деле, только слов слишком много, фраз слишком много, чтобы я могла верить в то, что у меня получится разгадать их быстро. Я чиркаю и чиркаю по листу бумаги, выписываю, зачеркиваю сравниваю. Мне помогает Дашка: ищет и закрашивает похожие символы на отдельной распечатке. Почерк у Озерова убористый, поэтому процесс тоже занимает какое-то время. Буквы скачут и прыгают, прилеплены друг другу так плотно, как будто он не хотел, чтобы между ними смогла пролезть даже песчинка. И чем больше времени проходит, тем четче я понимаю, что тьет действительно везде… Несколько раз в каждом слове. А может… - Может, это не слова. Может, это просто символы. Сами по себе… - бормочу под нос, разминая затекшую шею. - Что ты имеешь в виду? – поднимает от ноутбука на меня взгляд Зарецкий. Еще несколько секунд он казался полностью сосредоточенным на экране ноута, но взгляд его сейчас ясный и полностью сосредоточенный на мне и Дашке. Полагаю, он ни на миг не выпускал нас из виду. - Я к тому… что откуда бы Игорю знать финикийский? Явно не из тех источников, которые есть в открытом доступе, сомневаюсь, что к нему вдруг попал в руки самоучитель. Сомневаюсь, что, как и ты, он мог призвать кого-то из падших, кого-то, кто помог бы ему освоить язык. - Это что-то меняет? – хмурится Аарон. - Концепцию, - киваю. – Возможно, тут нечего расшифровывать, возможно, все на виду и проще, чем кажется. Я раскладываю перед собой распечатанные фотографии, листы из блокнота, клочки бумаги. Но концентрируюсь на комнате. - Тьет – это солнце. Он несет свет и защиту. Бет – дом, зен – змея. Змея вот здесь и здесь, и тут, - показываю на фотки, - в точках «входа» в дом. В тех местах, через которые проще всего попасть в помещение. Но она окружена со всех сторон тьетом. Хе – это молитва. Посмотри, - указываю на еще один ряд символов, - его тоже много, Аарон. Зарецкий замирает за моим плечом, склоняется к фотографиям, разложенным на полу. - Зен и хе чередуются в шахматке, - продолжаю я. – Идут через строчку и через вот этот символ. Черт знает, что это такое, - показываю на закорючку, отдаленно напоминающую кельтский йар, - но зен означает оружие. Понимаешь? - Он защищался, - первой отмирает Дашка. – Свет, молитва, оружие. - Защищался от кого-то, кто был змеей, - подхватывает Аарон, опуская руки на мои плечи. - Да. Финикийский сам по себе уже защита. Он старый, он несет в себе силу и дух людей, которые на нем говорили, древних богов и ритуалов, которые проводились в их честь. - Старые боги… - тянет Аарон, его пальцы разминают мне шею, и становится очень сложно сосредоточиться, но останавливать Зарецкого я не собираюсь. Моей шее это нужно. – Озеров кого-то боялся настолько, что решил искать спасения в старых богах? - Может, не боялся, - хмурится юная ведьма, - может, не хотел, чтобы его поймали? - Может и так, - киваю, все еще разглядывая письмена. - И еще… Мысль формируется в голове сама собой, совершенно неожиданно, кажется, что даже против моей воли, приходит ветром откуда-то извне. - Что? – спрашивают Аарон и Дашка почти в унисон, заставляя меня коротко улыбнуться. Они сейчас очень похожи. Они вообще похожи друг на друга. То ли Дашка впитала в себя привычки Зарецкого, то ли Аарон «переопылился» от Дашки: одинаково склоняют голову, одинаково пожимают плечами и трут лоб, даже смотрят порой совершенно одинаково. - Возможно, символы, которые я не узнаю, вообще не из финикийского, то есть из него, но и не из него, - объяснить нормально не выходит. У меня туго с этим, поэтому я торможу сама себя и пробую снова. – Я хочу сказать, что основа у этих символов – финикийский, а все остальное от самого Игоря. Его выдумка. - Зачем? – морщит Дашка нос. – Зачем такие сложности? Разве эти символы имеют тогда хоть какое-то значение? Обладают хоть какой-то силой? Ты же говорила, что финикийский несет в себе силу благодаря наследию, а тут… - Какое тут наследие? – подхватывает Зарецкий. - Основа, - киваю. – Базы финикийского, полагаю, было уже достаточно. А зачем… Возможно, в языке нет тех значений, которые нужны были Озерову. И он создал их самостоятельно. Я не специалист и неплохо бы проверить эту версию, но… - я снова обрываю себя, копаюсь в памяти и наконец-то из-под слоя пыли и вороха бесполезной информации выуживаю то, что нужно. – Есть теория или теорема, или что-то… короче, какое-то доказательство того, что язык, письменный, по крайней мере, по своей сути – это просто набор закорючек. Совершенно пустых закорючек, и что эти закорючки обретают значение и смысл только тогда, когда это значение и смысл вкладывает в него человек. Знак несет какую-то информацию, только если эту информацию в него заложат. - Как тот же «Немостор» в Ховринке? Как сама Ховринка? – в голосе Аарона больше утвердительных ноток, чем вопросительных. - Да. «Немостор» просто выдуманное слово, но сейчас оно несет в себе угрозу. И Ховринка раньше была просто больницей, просто очередным недостроем. Их тысячи по всей Москве. И сначала она обросла легендами… - А потом уже превратилась не просто в пугалку для впечатлительных, но действительно начала притягивать весь мусор Нового Вавилона, – пальцы Зарецкого замирают на миг на позвонках, а потом продолжают свое движение. - То есть, - снова морщится Лебедева, - в Ховринку поверили, и она ожила? Дали ей значение, и она обрела силу? - Да, - киваю. – Эгрегор. С той только разницей, что тело у него уже есть.