- Я был… Он призвал меня, и… - Мне все равно, - перебиваю Зарецкого, повышаю голос, зарываюсь пальцами в волосы. - Я знаю, что, если бы ты мог слышать, если бы ты знал, ты бы пришел, - качаю головой. Дыхание падшего жжет через ткань. - Прости меня, Лис. Мне приходится наступить себе на горло, задавить рычание, зародившееся в груди, сцепить зубы и успокоить собственный ад. Я разжимаю его руки, чтобы иметь возможность двигаться, толкаю Аарона в грудь, заставляя сесть, сама сажусь сверху. Мы с этим потом разберемся. Я заставлю его понять, я, мать его, вобью это в его пустую, упрямую голову. - Прощаю. Тысячу раз прощаю и прощу еще столько же и больше, если потребуется, – я целую коротко. И этот поцелуй горчит не меньше, чем тот, что был на крыше. – Только услышь меня, пожалуйста. - Я слышу, - кивает заторможено Аарон, как будто ему только что надавали по морде. Растерянный, сбитый с толку, все еще горький. - Отлично. Наверное, можно выдохнуть. На сегодня, кажется, буря миновала, и вроде бы все живы. Ад падшего потихоньку заползает на место, теряют краски крылья, снова становясь сначала прозрачными, а после – лишь туманом, больше не колотит ни его, ни меня, даже дышать можно. Руки Зарецкого снова обвиваются вокруг талии, он трется о мою шею носом, вызывая мурашки на коже, гладит спину. - Я люблю тебя, Лис, - шепчет шершаво, так, как умеет только он. А у меня сердце в горле колотится, воздух, только появившийся, опять куда-то исчезает, меня в очередной раз за этот день протаскивает животом по битому стеклу. Черт… Мне снова охренительно страшно и сладко, и со мной явно что-то не так. - Это не честно, Аарон, - улыбаюсь, качая головой. – Это эмоциональный шантаж. Он смеется, коротко и отрывисто. - Можешь не отвечать, - улыбается падший, я чувствую эту улыбку кожей. – Мне просто нужно было сказать. Я хочу, чтобы ты знала. - Чудовище, - шепчу и снова целую. Целую вместо ответных слов, целую, потому что пока могу только так. Сплетаю свой язык с его и снова дрожу, умираю, исчезаю. Слишком остро, слишком сильно для дурной собирательницы. Слишком сладко. И так охренительно, что кружится голова. Мой падший, мой серафим… Мы сидим вот так на полу, среди осколков столешницы, бокалов, посуды и ящиков, в темноте, еще какое-то время. Зарецкий больше ничего не говорит, просто водит руками по моей спине и плечам, дышит в шею, иногда касаясь губами. У него мурашки на коже из-за моих прикосновений, жесткие волосы щекочут кончики пальцев. И мне не хочется ничего решать и ни о чем думать, я впитываю в себя его движения, запах порока, тепло тела и звук дыхания. Мне просто хорошо и так расслабленно, что даже моргать лень. Я хочу сохранить эти мгновения, запомнить их, спрятать и никому не показывать. - Что? – спрашиваю тихо, когда вдруг замечаю внимательный взгляд Зарецкого, направленный на меня, перестаю ощущать выдохи кожей. - Ничего, - качает хозяин «Безнадеги» головой. - Аарон, - не собираюсь сдаваться. Падший прикрывает на миг глаза, будто собираясь с мыслями, а потом все-таки сдается: - Я все еще злюсь. Он наказал меня через тебя, Лис. Он… убил тебя, чтобы наказать меня, а когда я не захотел смириться и принять, когда позволил всему тому, что копилось во мне, наконец вырваться наружу, сверг. И отдал тебя Сэму, даже несмотря на то, что после крещения ты должна была «родиться духовно». - Чтобы родиться духовно, Аарон, мне надо было верить, надо было искренне хотеть этого. Я же хотела, чтобы все закончилось. На костре, сгорая, я ненавидела и проклинала. Какое очищение? О чем ты? Меня наказывали и убивали люди, в их руках были факелы, они сложили костер. Я спрашивала тебя тогда и спрошу сейчас: неужели ты думаешь, что Он правда жаждет крови, неужели ты думаешь, что Он настолько жесток? - Ты урок… - качает Аарон головой. – Да, я думаю, что он жесток. Ты сама сказала, что была прощена за любовь ко мне. - Это все… треп, Аарон. Бесполезные рассуждения, - пожимаю я плечами. – Он же отдал меня Сэму, Он же позволил родиться заново. Об этом можно говорить до бесконечности, это… как теории Канта… хождение по кругу в поисках ненужных, по сути, ответов. - Ты не злишься? – в его глазах удивление и непонимание. - Злюсь. Но это все равно что злиться на кирпич, свалившийся на голову, на застрявший лифт, на дождь. Я жива, я здесь, и ты со мной. Будь я человеком, каковы шансы на встречу? Вообще на все? На то, что я вытянула бы все это? Вытянула бы тебя рядом с собой? Вспомни Бэмби… - Ты вторая за последние несколько дней, кто говорит мне нечто подобное, - усмехается падший. - Пойдем спать, Лис, - гибко поднимается бывший серафим на ноги, хрустя осколками и крошкой под ногами. – День обещает быть долгим, - он не дожидается моего ответа, просто подхватывает под задницу, заставляя плотнее обхватить талию и шею, и выходит из кухни в гостиную. Я жмурюсь, потому что свет в комнате слишком яркий, а когда все-таки открываю глаза, невольно разжимаю ноги и оглядываюсь, сползая вниз по сильному телу. Бумаги. Целый ворох бумаг и фотографий, открытый ноут, брошенный телефон. Зарецкий говорил, что это добралось до собирателя, поэтому он сорвался… - Я был вчера у Игоря в квартире, заходил к Доронину, - поясняет Аарон, неохотно выпуская меня из рук. – Комната Озеровой, как алтарь, - качает головой падший, а я склоняюсь над диваном. Фотография, очевидно, Алины сама прыгает в руки. Она улыбается, лет семь, не больше. Два хвостика, шорты ниже колена и майка с мультяшным зайцем, в руках держит кепку. Открытая и счастливая девочка, стоит возле палатки, чуть сбоку горит костер и торчит открытый багажник машины. Похожа, скорее, на Катю, чем на отца. - Ты знала ее мать? - Не близко, - качаю головой. – Собиратели не особенно стремятся к общению между собой. И вообще… к общению с кем бы то ни было. Слишком устаешь от людей, от того, что видишь, чтобы хотелось просто… потрепаться. Но слухи ходили. Знаю, что она танцевала в каком-то клубе, чтобы свести концы с концами, потому что на ставку в пятнадцать тысяч не особенно проживешь, забирала жертв автомобильных аварий и сменила несколько смотрителей прежде, чем встретила Игоря, - я бросаю фотографию назад, скольжу взглядом по вороху бумаг. - Почему? - М-м-м, непростой характер, - пожимаю плечами. – Не любила подчиняться правилам, все время опаздывала к телам, пыталась лезть к семьям тех, кого забирала. Ну… типа утешить, по факту только хуже делала… - Вы не вмешиваетесь. - Да, мы не вмешиваемся. Именно потому, что, как правило, делаем хуже, - киваю. - А Катя… Ей тяжело давалось собирательство, она поздно стала такой, - машу рукой. – Лет в двадцать примерно, никак не могла смириться. Иногда я думаю, что детям все-таки с этим проще, психика еще достаточно гибкая, чтобы согнуться, но не сломаться. - Катя сломалась? - В конечном итоге, - киваю, рассматривая теперь клочок бумаги со смутно знакомыми символами. – После родов. Она не хотела рожать, об этом все знали, панически боялась. - Почему? – Аарон замирает за моей спиной, прижимает к себе, обхватывая талию, пока я верчу в руках исписанный убористым, танцующим почерком клочок бумаги. - Много было причин: не хотела, чтобы Алина стала такой, как она, боялась ответственности, боялась, что однажды придется забрать собственную дочь. А Игорь слишком старался. Киндер, кюхе, кирхе – его девиз по жизни. - В каком смысле? - До встречи с ним Катя вела достаточно беспорядочную жизнь: клубы, алкоголь, иногда случайный секс, гонки и экстрим. Все собиратели адреналиновые наркоманы – своеобразный способ почувствовать хоть что-нибудь. Игорь заставил ее бросить все это, заставил вернуться к учебе, слишком подавил… Роды были тяжелыми и долгими, а после них она сорвалась, депрессия усилилась. И собирательница в конце концов шагнула в брешь. Пальцы Зарецкого на моей талии отчего-то напрягаются, я вижу, как проступают вены на руках, чувствую, как каменеет вдруг сильное тело. И радуюсь тому, что он переключился с прошлого на Озеровых и тварь, шляющуюся по городу. Только не радуюсь снова изменившемуся настроению. - Аарон? - Ты когда-нибудь думала о том, чтобы уступить бреши? Я вздыхаю. Молчу несколько секунд, подбирая слова, пытаясь понять, как объяснить. - Все собиратели думают об этом так или иначе, - снова пожимаю плечами в итоге. – Чем сильнее собака, тем громче зов. Брешь зовет домой. Но… всерьез я никогда не рефлексировала на этот счет, никогда не хотела уходить вот так. Падший выдыхает шумно и протяжно, тоже хранит молчание какое-то время. - Что? – немного склоняю я голову набок, все еще сжимая в руках клочок бумаги, очевидно, из какого-то блокнота. Знакомые символы, кажется, что я их уже где-то видела. Может, не совсем их, но что-то подобное. - Ничего, - качает Зарецкий головой. – Не понимаю, почему Игорь ничего не заметил, ничего не предпринял. - Он занимался дочерью, Аарон. Катя даже на руки ее брать не хотела. К тому же кроме Кати, мотавшей его нервы на кулак, как цветную ленту, у Озерова было еще несколько собирателей. Как и я не одна у Доронина, Катя была не одна у Игоря. Смотрителей еще меньше, чем собирателей, и платят им те же пятнадцать тысяч, что и нам, а работа адская, давай на чистоту. Я их не защищаю, просто… - Я знаю, что в Совете все через жопу, - скрипит зубами Зарецкий. - …мы тоже не сахар, - все-таки договариваю и решаю сменить тему. – Ты все-таки считаешь, что пропажа Алины как-то связана с тем, что происходит? - Да. Возможно, не само исчезновение. Возможно, Игорь куда-то влез, пока искал ее. Что-то вскрыл, и это что-то в итоге его убило. - Если отбросить детали, его убила я, - кривлюсь. - Ты знаешь, что это? – я протягиваю Аарону клочок бумаги, который все не дает мне покоя. И что-то еще... что-то в его словах о Игоре, о том, что смотритель куда-то влез… Зарецкий тянется за собственным мобильником, снимает блокировку, протягивает телефон мне. Там еще снимки. Снимки пустой комнаты и тех же символов на стенах. Я листаю и чем дальше листаю, тем больше напрягаюсь. - Они везде, - говорит Аарон, вместе со мной разглядывая изображения. – Пол, потолок, даже ножки стола. Никак не могу понять, что это. - Кажется очень знакомым, - киваю. Фотографии, которые я листаю, темные, даже несмотря на вспышку, символы тоже, как будто сделаны кровью. Сколько же времени это заняло у Игоря? И зачем? Почему собиратели и ведьмы, не просто ведьмы, а… А в следующий миг в голове вдруг что-то щелкает, как будто включается нужный рубильник. - Темные, - бормочу себе под нос. - Что? – Аарон хмурится, когда я поднимаю на него взгляд. - Оно забирает только темных: ведьмы темных ковенов, собиратели, Игорь… И не просто какие-то ведьмы, не просто какие-то собиратели. Он забирает сильных. Почему? - Может, - в теплых глазах Аарона светится понимание, - потому что только эту энергию он способен переварить. Подобное к подобному. Оно само хуже ада, квинтэссенция дерьма…