И снова клацает зубами, с шумом втягивает в себя воздух, крепче стискивает ногу Лебедевой. И снова тишина, тишина, которая бьет меня хуже криков, рвет и крошит что-то внутри. Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не броситься туда, к ним, заставляю себя сидеть на месте, все еще кипя от ярости, сжимаю кулаки до побелевших костяшек. Терпение – не мой конек. Ни хрена подобного. Еще через несколько секунд Громова начинает двигаться, опять рычит, почти воет и скалится. Снова острые лопатки натягивают ткань футболки, снова растягивается рот в бескровной, безумной улыбке, как и у Дашки закатываются глаза. Призрачный пес поворачивает ко мне свою уродливую башку, высовывает раздвоенный туманный язык, смотрит. Голова Эли остается неподвижной. Я вижу, как двигаются мышцы шеи и плеч твари, мышцы огромной челюсти. Тварь смотрит на меня ровно миг, короткий, стремительный. И отворачивается, втягивается, собирается в тот клубок у груди Лис, и растворяется внутри нее с очередным громким рычанием. - Аа-ар-он, - хрипит Элисте. И я кладу руку на тонкое плечо, отпускаю наконец-то мечущийся внутри ад. Скорее вижу, чем чувствую, как Элисте с усилием открывает для меня проход, как разрывает когтями пса, сидящего внутри нее, материю. Ползет по моим ногам и шее сухой, колючий ветер, застилает взгляд грязный, потрепанный туман. Я просачиваюсь туда, внутрь, бросаю не тело, но себя. Это не Лимб. Громова вытащила Дашку оттуда. Это… что-то перед ним. Преддверие: холодное, пустынное, гулкое. Здесь нет ничего. Лишь плотный, сухой туман, как сценический дым, измазанный, испачканный. Тихо. Пусто. Дашка и Эли. Где-то здесь. Они должны быть где-то здесь. Только пока мне совершенно непонятно, где. Я делаю шаг, потом еще один, всматриваюсь до рези в глазах в окружающую пустоту, прислушиваюсь, двигаюсь медленно. Но тут сложно понять, двигаюсь ли я вообще, или стою на месте. Ни низа, ни верха, ничего, за что можно было бы уцепиться. Чудны дела твои, Господи. Я делаю еще несколько шагов. Очень осторожных, очень мелких шагов, окружающая реальность давит на меня, пытается вытолкнуть назад, пружинит вокруг и подо мной. Мне здесь не место, я не должен быть тут, а Лис не должна была пускать меня сюда. Мы только что нарушили несколько законов мироздания. Да и… срать. Я расправляю крылья, отпускаю себя немного, делаю следующий шаг и наконец-то что-то слышу. Крик, как отрывистый вздох, уже знакомое гулкое рычание. Все закольцовано, спрятано от меня в эхо. Звук сразу ото всюду. Слева, справа, сзади и спереди. Ага, как будто я на это поведусь. Теперь я чувствую их. Их обеих: не только Элисте, но и Лебедеву. Закрываю глаза и иду туда, куда тянет, потому что зрение и возможность видеть в этом месте только мешают, сбивают, впрочем, как и слух. Я чувствую Дашку и Лис по-другому. Просто знаю, где они, просто делаю очередной шаг туда, куда тянет. Они двигаются. Двигаются быстро, слишком быстро, по направлению ко мне. Еще два шага, и я открываю глаза. Лебедева бежит, бежит путаясь в собственных ногах, неловко размахивая руками, хватает ртом воздух, с тихим бульканьем и сдавленными всхлипами, дрожит от страха, с закрытыми глазами, поднимая клоки и щупальца тумана с земли… Наверное, это должна быть земля. Сложно понять, где земля, а где небо, когда нет ни горизонта, ни красок. …мерзкий пес рядом, в нескольких метрах… Наверное, это несколько метров. …скалится и рычит. Огромный, голодный, здесь полностью материальный. Здесь из плоти и крови, настоящий урод. Бугрятся на теле мышцы, обтянутые черной, тлеющей кожей, летят в стороны багрово-оранжевые искры адского огня и пепел, раззявлена в оскале клыкастая пасть, свисает слева клок чего-то полупрозрачного: то ли волосы, то ли одежда. Тонкий кожистый хвост метается из стороны в сторону, взбалтывая, словно перемешивая окружающую реальность. Он бежит за Дашкой, словно нехотя, играя и наслаждаясь страхом, попыткой убежать, изначально обреченной на провал. Адские псы не устают, не сдаются, ничего не чувствуют и не замечают, когда преследуют жертву. А Дашка сейчас именно жертва. Слишком много мертвых ведьм для шавки, слишком много свободы. Элисте больше его не контролирует, удивительно, как вообще смогла меня позвать. Я делаю еще шаг и ловлю Дашку в руки. Она барахтается первые мгновения, взвизгивает испуганно, пробует вырваться. - Тише, мелкая, - сжимаю крепче. – Это я. Все хорошо. Будущая верховная наконец-то открывает глаза, с шумом сглатывает, смотрит почти зачарованно. - Андрей, - выдыхает едва слышно. Текут слезы по лицу. На самом деле тут нет и не может быть слез, но Дашка плачет. Я прячу ее за спиной, расправляя крылья, чувствую, как она прижимается сзади ко мне, сосредотачиваюсь, желая почувствовать связь с собственным телом, чтобы вытащить нас отсюда. Нить, как канат. Прочная, крепкая, я нахожу ее без труда за долю мгновения. - Нахер пошел, - дергаю я плечом, замечая краем глаза, как взвивается вверх тело пса. Хватаю собаку за горло пока он еще в полете, смотрю в черные провалы мертвых глаз. - Андрей, - шепчет снова Дашка… Она другая тут: еще тоньше, выше, еще более угловатая. …цепляется за меня крепко и отчаянно. Так она не цеплялась даже, когда ее сила только проснулась, только попала к ней. - Все будет хорошо. Я держу собаку за горло, давлю на нее, стягиваю, собираю в кучу ад. Сложно поверить, что где-то там, за собачьей мордой, Элисте, ее сознание. - Успокойся, Лис, - встряхиваю пса. – Приди в себя. Я помню, о чем говорила Громова перед уходом сюда, но не хочу навредить, просто давлю, просто пробую загасить ад, задавить чертову тварь. В конце концов как-то же Самаэль с ними управлялся. - Давай, Элисте. Но она не слушает, не слышит. Пес только скалится сильнее, дергается яростнее, сучит лапами, извивается, рычит в ярости, пробует достать клыками и когтями. Ага, сейчас. Я отшвыриваю от себя тварь и придавливаю сверху, не давая подняться, хватаю за нижнюю челюсть, сжимая пальцы. Тут он материален. Да. Он сходит с ума от ярости и злобы, рвется, корчится, упирается лапами в то, что здесь заменяет землю. Бугрятся мышцы. Они плотные, тугие, тело твари под рукой пружинистое и горячее, плоть обжигает пальцы кислотой, вдавливается. - Лис! Надо надавить сильнее или… Или просто вытащить из твари часть ада. Я склоняюсь над бьющейся собакой, крепче обхватываю пасть, смотрю в глаза и втягиваю смерть из раззявленной пасти в себя. Гребаный цыганский поцелуй. Он льется огромным затхлым потоком, в первый миг чуть не заставив отдернуть голову, чуть не заставив тут же прекратить, отплеваться. Удушливый, пугающий поток.