Дашка творит какую-то хрень. Твою мать! - Аарон, прос… - я слышу голос Элисте за своей спиной, но не оборачиваюсь, стою над мелкой, пытаюсь понять, что случилось и что мне с этим делать. Дашка в трансе – это понятно. Непонятно с хрена ли, насколько глубоко и что именно делает. Она выгибается неестественно-угловато, почти прижимается грудью к полу, вскидывается, что-то бормочет без перерыва. Слишком тихо и неразборчиво, чтобы я мог понять, что именно. И долбанное окно закрыто. Это от нее тянет холодом. - Зарецкий, - напряженно чеканит Элисте, оттирая меня плечом, - это Дашка? Я киваю, опускаясь на пол перед мелкой. Выпускаю свой ад, сковываю и связываю льющуюся силу. Слишком большую для Лебедевой. Она резко выпрямляется в этот момент, уголки губ ползут вниз, глаза распахиваются еще шире, дыхание, слишком частое и надсадное меньше секунды назад, вдруг выравнивается, почти обрывается. Мелкая перестает бормотать. - Они нашли ее, - цежу сквозь зубы. - Ты говорил… - Не Дашку, - дергаю головой, краем глаза отмечаю, как опускается рядом Элисте. – Они позвали силу, что в ней. Не понимаю, что происходит, - я прикрываю на миг глаза, стараясь воскресить в памяти слова, что произносила мелкая. - Северный ковен… - тихо шепчет Эли. – Северный ковен и их ритуалы. Аарон, - Лис поворачивает ко мне голову, как будто с усилием, - это сейхм, понимаешь? - Что? – я тяну руку, чтобы прикоснуться к Дашке, вытащить ее из того, где она, Но Эли стискивает мое запястье, останавливая. - Сейхм, Аарон. Северный ковен – северные ритуалы. Они не просто нашли силу, ведьмы через нее воздействуют на Дашку, заставляют перейти. Она переходит, Зарецкий! – хриплым, надрывным, испуганным шепотом. А у меня наконец-то мозги собираются в кучу, становятся на место. Сейхм – обряд перехода из одного состояния в другое, перерождение, инициация. Черт! Я высвобождаю запястье из хватки Элисте, сжимаю челюсти, продолжаю втягивать чужую гнилую силу в себя. Только… только поздно уже, они успели ее позвать, затянуть в… черт, всегда было хреново со скандинавами. В Железный лес, в Лимб для ведьм по факту, в транс. - Ты можешь понять, насколько она глубоко, Лис? - Я не чувствую ее здесь, - шепчет Эли. – Совсем не чувствую, даже отголосков нет. Чтобы понять больше, мне надо ее коснуться. - Касайся. - Аарон… - Я знаю, Эли, - киваю. – Касайся, - произношу тверже. Скорее всего, дотронувшись, позвав душу Дашки, Эли увидит ее смерть, узнает, как и когда Лебедева умрет. Дашка все еще неподвижна, сидит прямо, поджав под себя ноги, руки, теперь безвольные, лежат на полу, ладони смотрят в потолок, глаз по-прежнему не видно. Мелкая бледная, у нее почти бесцветная кожа, на скулах и шее видны вены, заострились черты лица, грудная клетка едва поднимается и опускается. Я думаю, пытаюсь сообразить, как вытащить Дашку из этого, ощущаю сейчас, как собирается, отпускает своего пса на свободу Громова. Самаэль прав – у Элисте невероятно сильный пес. Настолько сильный, что я вижу его размытые, белесые очертания вокруг тела Лис. Как призрак. Тощая волчья морда в оскале на лице, жилистые, увитые натянутыми сухими мышцами лапы вдоль рук, выпирающие кости хребта на спине Эли. Клыки и запах смерти. От собирательницы теперь пахнет смертью. Она втягивает в себя воздух, водит головой из стороны в сторону и вдыхает запах, пробует, принюхивается, ищет. Поднимает руку и кладет ее на Дашкино колено, нагибается вперед, скалится. Яростно скалится. Глаза цвета полуночи. - Я не чувствую ее тут, – снова повторяет Лис. – Мне надо поискать. Не понимаю, где она, не могу понять. Связь с телом совсем слабая. И эти звуки… - Что за звуки? – я ничего не слышу, но у меня и нет той связи, той возможности слышать души, которой наделена Элисте. - Это… наверное, - хрипло, глухо, - это ковен. Их много, и они призвали своих умерших. Создали… сиркленавдед… как круг мертвых, скорее всего пробились к Дашке во сне. Их очень много, - последняя фраза звучит скорее в предвкушении. В словах – голодное урчание. - Я могу тебе… - Не надо, - не дает договорить Элисте, смотрит прямо перед собой, в одну точку, щурится и сильнее щерится собачья маска на ее лице. Лис наклоняет голову сначала к левому, потом к правому плечу, опять принюхивается. – Я вас вижу, слышу, идите к мамочке. - Лис, вернись ко мне, сосредоточься, - приказываю, давя на псину, выбравшуюся слишком близко к поверхности. – Где Дашка? Эли встряхивается, дергается, немного выпрямляется, пальцы все еще сжимают ногу мелкой. - Она в Лимбе, Аарон, - чужим, низким голосом, но на этот раз осмысленно. – Очень далеко, у самого перехода, почти готова соскользнуть в брешь. И они зовут ее. Духи. - Ты можешь ее вытащить? Эли отворачивается от меня, легко сбрасывает мой ад, выгибается в спине, так сильно, что ее лопатки натягивают ткань футболки, рычание идет не из горла, из груди. Ногти впиваются в голую Дашкину коленку, оставляя следы, почти до крови. - Я… - Громова снова, лишь на еще один короткий миг, становится обычной собой, голос звучит привычнее, хотя маска и тело пса никуда не делись, дрожат и колышутся щупальцами сизо-серого дыма, пульсируют, как живое существо, скользят ко мне. Собаке нравится мой ад. – Могу. Но ты должен будешь меня остановить, чтобы я не забрала ее. - Как? - Если понадобится - силой, Аарон. Если понадобится, тебе надо будет вырубить меня. Ты поймешь, когда я найду Дашку. Когда избавлюсь от них и доберусь до твоей девочки, я скажу, позову, – Громова чеканит каждое следующее слово, произносит отрывисто, будто давится ими, будто ей не привычно говорить, словно она никогда не умела говорить. Из груди слышится непрекращающееся рычание. Эли отворачивается от меня, впивается на миг взглядом в бледное лицо мелкой, а потом закрывает глаза. - Вы пришли не за той девочкой, сучки, - шипит раздраженно Элисте. Прислушивается, а потом улыбается. - Раз, два, три, четыре, пять, - тянет зло, - кто не спрятался, я не виновата, - и щелкает зубами, дергаясь надломлено всем существом, каждой мышцей. Туман, тело пса вокруг Громовой становится таким плотным, что кажется, я могу его даже коснуться. Невероятно сильный пес. Да поможет им Бог. Любой Бог, в которого верит северный темный ковен. Я с трудом отвожу взгляд от Громовой, прочищаю мозги, когда чужой ад, сладкий ад так близко, очень сложно сосредоточиться. Но мне надо… Я сбрасываю наваждение и прикидываю, сколько у меня есть времени. Разогнать мертвых баб – это, конечно, прекрасно, даже если всего несколько погибнут в пасти Эли, это ослабит ковен, но… Я за проверенные методы. За боль и страх, в основном. И я хочу крови. Живой. Еще теплой крови, наполненной силой. Я достаю из кармана мобильник. Набираю старого знакомого. Искателя. Настоящего искателя, в отличие от меня. Того самого искателя, который когда-то давно научил меня хорошо притворяться. - Да, - тянет в трубке знакомым прокуренным баритоном после четвертого гудка. - Мне нужно знать, где сейчас пасется северный ковен. Время – до утра. Несколько долгих секунд в динамике плотная, густая тишина. Клим прикидывает варианты, рассчитывает собственные возможности и задачу, которую нужно решить, ищет наиболее безопасный вариант. Он – астральщик, лучший поисковик. Найти сможет даже блоху на жопе слона. - Будет еще до рассвета, - усмехается в итоге Клим. И снова молчит несколько мгновений. – С тебя коньяк и подробный рассказ, - и отключается. Я коротко хмыкаю, кладу мобильник на пол и остаюсь сидеть рядом с Эли и неподвижной, бледной, почти бездыханной Дашкой. Я остаюсь ждать и вариться в собственной злости. Убью. Убью гребаных сук. Эли не двигается долго. Достаточно долго, чтобы я смог представить, насколько глубоко забралась Дашка, насколько глубоко сейчас сама Громова. Ее рычание то тише, то громче, иногда мне кажется, что сквозь него я слышу смех Лис. Он звучит странно, почти безумно, или в нескольких шагах от безумия. Глаза и Элисте и Дашкины все так же распахнуты, все тот же туман вокруг тела собирательницы. Дрожит и мерцает. В какой-то момент за адом и запахом смерти – тяжелым, плотным - я перестаю различать саму Эли, собирательница будто тает, будто ускользает от меня все дальше и дальше, по капле, по крупице. Ее руки и тело теперь едва различимы за мышцами зверя. Пес становится почти полностью материальным, рычание таким громким и алчным, что я невольно вспоминаю гончих Охоты, какими они были, какими я видел их в аду, на самом дне. Дикие, обезумевшие от крови, непрекращающегося голода, злости и безумия твари, бешеные адские псы. Самое успешное и самое провальное исчадие. Их пасти всегда раскрыты, на огромных клыках – запекшаяся и свежая кровь, воняет гнилью и разложением, хвосты стегают по тощим бокам, лапы оставляют после себя выжженные следы, мертвую земную плоть, приговоренную вечно корчится в муках. Нет тварей яростнее и непримиримее в аду, чем остатки былой многотысячной своры. Из какой сотни пес Эли? Возможно, что из первой… Самаэль всегда отличался извращенным чувством прекрасного. Я рассматриваю чудовище рядом с собой, думаю о Дашке, и моя собственная злость растет с каждой секундой. Крови северного ковена хочется так сильно, что я ощущаю металлический привкус на языке, чувствую, как стягивает мышцы спины, как наливаются и проявляются крылья. Не ту, не ту новую верховную выбрал северный ковен для игр. Не ту девочку они приговорили к смерти, не за той отправили своих мертвых. Ждать и ничего не делать невыносимо, наблюдать за ними двумя нестерпимо. Я не привык ждать, еще больше не привык полностью отдавать кому-то контроль над происходящим. Но… Вариантов нет, в Лимб мне не попасть, для таких, как я, вход туда закрыт. Самаэль – исключение. Он не демон по сути своей, он… просто высший, не до конца определившийся со своей принадлежностью. Проходит еще несколько минут, может часов, и дыхание Эли становится таким же тихим и едва заметным, как и у мелкой. Немного расслабляется спина, Громова снова водит головой из стороны в сторону, принюхиваясь, прислушиваясь, рот приоткрыт, возле левого уголка поблескивает капля прозрачной слюны, сизый туман скапливается у груди огромным сгустком, на тонкой шее выступают налитые кровью и адреналином вены, пульсируют. Она застывает в нелепой позе на короткое мгновение, пригнувшись к полу, сжимая до крови бледную Дашкину коленку, розовый язык скользит по губам, оставляя влажный след, глаза темнеют еще сильнее, становятся почти черными, их затягивает и обволакивает ад, запах смерти еще удушливее. А еще через мгновение Элисте отрывисто дергает головой, запрокидывает ее назад так сильно, что становится виден кадык, передергивает плечами и щерится клыкастая маска на ее лице, щерится так, словно получила сладкий приз. - Иди-ко-мне, - тянет с рычанием на распев. – Тебе-еще-рано-туда. В-пустоту, - совершенно чужой голос, без знакомых ленивых ноток, низкий и грубый, холодный, как бездна. – Иди-девочка.