Через несколько минут в кабинет, постучав, вошел Саблин и остановился при входе, держа в руках блокнот черновика. — Влад, проходите сюда, и давайте побеседуем о НИИ математики университета и профессоре Крейне. — Товарищ полковник, профессора Крейна я знаю давно, учился у него на курсе, а потом в аспирантуре. Он даже был моим руководителем. Человек с уникальными аналитическими данными, высококлассный математик. — У французов возглавляет разработку аналогичного проекта некто Фернан Хассманн. Они с ним не встречались? На посещении международных симпозиумов, коллоквиумов, семинаров и прочее? — спросила Каштан, положив перед собой чистый лист бумаги. — Мне ничего не известно по этому поводу. Тем более Крейн — невыездной! — Саблин смотрел на Каштан, пытаясь понять, куда клонит этот московский полковник. Быстров ввел в курс дела Саблина, тот покачал головой и подтвердил слова Каштан по проекту, где сбор даже статистических алгоритмов занимает более продолжительное время, чем два месяца. — Надо брать в разработку группу математиков. Мы должны понять, откуда и как появился этот новый проект прибора наведения. Странная ситуация сложилась здесь, у вас. Как будем работать? Вы набросаете оперативный план, а я присоединюсь позже к вам, или будем сразу кропать? — Каштан встала и вопросительно посмотрела на Быстрова. — Лучше первый вариант. Некоторые детали мне надо проработать сейчас с Саблиным. — Быстров поднялся и вышел вместе с Каштан в коридор. — Так все же, что скажете о своем канале связи? — но увидев, что Дора Георгиевна посуровела лицом, пробормотал: — Ладно, скажете, когда сочтете нужным! На следующий день Быстров вызвал Саблина к себе и сразу же спросил: — Как предпочитаете работать? Подаете заявление о восстановлении в заочной аспирантуре на кафедре? Мотивируйте, что «остепененные» имеют больше шансов на продвижение по службе. Бумаги на вас подготовим завтра. Или идете от нас прорабатывать всю подноготную? — Лучше второе! Когда приступать? — обреченно вздохнул Саблин. — Документально изучите окружение на кафедре, в НИИ математики и в дорогу! Возможно, в рабочей группе профессора Крейна, надеюсь, вас там еще не забыли, найдете! Неисповедимы пути господние. Так? Из аспирантуры вы ушли по собственному желанию или принуждали? — Что вы, Павел Семенович, я и дня не раздумывал, когда получил приглашение работать здесь. Сразу же ушел. — Ну, а тему свою сможете продолжить или уже все забыли? Сколько прошло времени? Три, нет, почти четыре года. Хотя теперь это не столь важно, главное это то, что вы знаете Крейна, и он вас знает. Мотивировка поиска у вас качественная. Или что-то не так? — спросил Быстров, заметив движение на лице Влада. — Да вот, в мой недавний выход в университет встретил однокурсника, который двусмысленно говорил о новой разработке, предложенной профессором, словно знал или догадывался, где я работаю. Ничего конкретного, никаких прямых наводок, но посмотреть надо. На всякий случай. Быстров записал данные на однокурсника Саблина, положил листок в папку. — Надо осмотреться в группе! Если сами не сможете вытянуть информацию, наши помогут, так сказать, коллективно! — Это что, вот прямо сейчас нарисовалось, — Саблин вопросительно смотрел на начальника, — возникли новые обстоятельства? — Решение принимаем сейчас, — Быстров усмехнулся, — я не специалист. Ну а вам флаг в руки. Посмотрите, что там делается, в оборонной науке! Павел Семенович замолчал, прикидывая, сейчас ему сказать или позже. Решил, что пока еще рано. Пусть сам осмотрится и принесет свое мнение. — А пока возьмите личные дела на своих будущих коллег. Они все прошли на допуск, но вы все же просмотрите их. Давайте, прямо сейчас. Саблин обратил внимание на стопки папок, которые лежали на краю стола. — Да, товарищ Саблин, эти материалы надо изучить и доложить мне. Там все ваши бывшие коллеги: математики из НИИ университета, которые задействованы по проекту. — Он глазами указал на стопку, и Влад, подхватив их, остановился, ожидая дальнейших распоряжений. — Все! Идите, внимательно изучайте все эти материалы! — Павел Семенович, откинувшись на спинку стула, отпустил его и удовлетворенно улыбнулся. Саблин вышел из кабинета, поправляя расползавшиеся в руках папки. У себя в кабинете положил их на стол, походил под недоуменным взглядом Разгоняева, потом решительно сел и придвинул всю стопку. — Нагрузил тебя Павел Семенович? — сочувственно хмыкнул Разгоняев. — Меня вот тоже! Подгрузили! Ладно, работай, а я пошел, буду часа через два. — Да и я скоро пойду, посмотрю обстановку на объекте. Мне теперь ему надо доложить о состоянии дел в науке! — он показал в сторону кабинета Быстрова. Около полудня Быстров набрал телефон Саблина и сказал: — Что у вас, Влад? Ладно! Давайте начинать выходить на свое задание, выдвигайтесь в университет. Работу с личными делами продолжите потом, когда вернетесь! Вернувшись, Влад снова засел просматривать личные дела математиков. К вечеру он закончил чтение и набрал номер Быстрова: — Павел Семенович, я тут закончил с личными делами. Какие будут указания? Получив распоряжение все тащить к нему, Влад вошел в кабинет к Быстрову, положил на стол рапорт и стопку личных дел. Выслушав короткий доклад Саблина и проглядев быстро рапорт, Павел Семенович посмотрел на стопку личных дел математиков, перебрал ее. — Вот смотрите, Влад, прежде чем выходить «в поле», надо хорошо знать объекты разработки. Перед нами все личные дела математиков. Но вот я бы заострился на личном деле руководителя, профессоре Гелии Федоровиче Крейне. — Быстров раскрыл тонкую папочку личного дела профессора Крейна, там было несколько листков. Саблин стоял у стола и ждал. Павел Семенович, глядя внимательно на него, спросил, показав на место в тексте автобиографии: — А вот на этот эпизод, который профессор описывает, вы обратили внимание? — Быстров протянул ему листки автобиографии, написанные мелким, острым почерком Крейна. Саблин прочитал и пожал плечами, вернул листки и сказал: — Человек попал под гитлеровскую оккупацию. Сколько таких было, что может быть в этом эпизоде? — Влад, вы что-то потеряли нюх оперативника, хотя вы же по образованию математик, поэтому с историей у вас слабовато. Давайте рассмотрим с вами этот эпизод детально: мальчик еврейской национальности остался без семьи, вот как он пишет об этом: «Все евреи из харьковского гетто были расстреляны фашистами в Дробицком яру, на окраине Харькова. В том числе и моя семья. Мне удалось бежать из гетто за несколько дней до массовых казней». Быстров прочитал эти строчки и поднял глаза на Влада: — Он должен был сгинуть в концентрационном лагере как еврей, нацистская идеология не оставляла шансов на выживание, тем не менее он жив и на свободе, далее, пристраивается на хозработы при аэродроме на окраине Харькова. Скажете, повезло парню, и я соглашусь, однако нацистская служба безопасности, когда стала готовить его эксплуатацию как стратегического аэродрома дальней бомбардировочной авиации, не должна была оставить без внимания, пусть даже на вспомогательных работах, лица еврейской национальности, который в дальнейшем стал работать в военной радиотехнической лаборатории. Так? — Ну, это вы зря, Павел Семенович, историю я всегда любил. Этот эпизод в биографии, как вы его подаете, действительно любопытен, именно так, как вы говорите. — А что мешало вам более пристально, вот так, как мы сейчас, рассмотреть этот момент со всех сторон, повертеть его? — Я как-то не придал значения, ведь мальчик же, какие у него дела могли быть, кроме как выжить. — Вот именно! Все для того, чтобы выжить. Миновать фильтр службы CD было почти невозможно, они работала эффективно. Значит, вмешались факторы, которые помогли этому подростку. А какие? Вы знаете? Влад почувствовал, как пол уходит из-под ног, голова слегка закружилась. — И я тоже не знаю! Да вы садитесь, разговор получается долгим. — Быстров подождал, пока усядется Саблин, и продолжил с того места: — А хотелось бы узнать, чтобы сделать правильные выводы. Быстров понимал, что испытывает сейчас Саблин, и упорно продолжал развивать свою мысль. На этот эпизод еще при первом, быстром просмотре документов он, опытный контрразведчик, обратил внимание, передав папки Саблину в разработку, надеялся, что и тот не пропустит его. Эпизод времен войны должен был сам по себе проявиться на этой гладкой, ровной поверхности. Однако этого не произошло, Саблин пропустил его, и вот теперь Быстров давал урок своему оперативнику. — Будем устанавливать Крейна Гелия Федоровича, — констатировал Павел Семенович и подвинул папку Саблину, — и как можно оперативнее. То, что не сделали в свое время, мы должны сделать сейчас. Влад Саблин, почти уничтоженный полковником, притащился в свой кабинет, положил папку перед собой и задумался. «Это же надо было так проколоться, где глаза мои были, о чем я думал! Такой факт профукал? Да, смотрел! Даже не как баран на новые ворота, а простенько, как тупой, по-житейски думая, что это рутинные бумаги, смотрел и не видел! Так нельзя работать, прозевал факт, какой же я идиот!» — начал заново перебирать бумаги в деле, открывая каждую и внимательно прочитывая от начала до конца, переводя данные в систему у себя в голове, однако некоторые детали он отмечал короткими записями в блокноте. В деле профессора лежали личный листок по учету кадров, автобиография, написанная собственноручно, и несколько выписок, заверенных отделом кадров. Листок по учету кадров Влад проглядел быстро, не находя там ничего интересного для себя. Автобиографию он прочитал уже фразу за фразой, отложил, задумался, потом вновь взял в руки, открыл на второй странице и вверху прочитал еще раза: «В период оккупации моя семья находились в Харькове. После очередной облавы и поквартирной проверки документов моя мать, Бетти Григорьевна, мой отец, Федор Исаакович, и сестра матери, Лилия Эпштейн, были помещены в гетто. После этого я больше месяца скрывался в разрушенных домах, попрошайничал, но больше не мог выдержать. Бродя вблизи от города, случайно наткнулся на аэродром и попросился работать там. Меня взяли помощником чернорабочего, и эту работу я выполнял несколько недель. Потом меня перевели на хозяйственные работы. При кухне и на складе. Работая там, я несколько раз относил коробки с деталями со склада в радиоцентр, задерживался там, пока на меня обратил внимание начальник лаборатории и привлек к техническим работам там. По всем разделам радиотехнической лаборатории. Лудил, паял, скручивал проволоку, наматывая катушки, потом начал собирать простые схемы, а когда овладел измерительными приборами, стал выполнять более квалифицированную работу. Этот момент жизни считаю переломным, потому что после окончания войны поступил в харьковский университет, который закончил по курсу физмата. Защитил диссертацию. Тема была закрытая». Саблин внимательно перечитал еще раз эти строчки, записал у себя в блокноте несколько фраз и подумал, перебирая в памяти эпизоды: «Написано все без ухода в сторону, все четко изложено. И видно по всему, что документ писался не один раз. Идет война. Великая Отечественная война, в которой немцы уже уничтожили огромную часть еврейского населения. И на всем своем пути продолжают уничтожать их, ну а потом уже цыган и славян. Вот подумай, что надо делать, как можно выжить? Пятнадцатилетний еврейский мальчик. В самом центре войны, население под юрисдикцией оккупантов. Это то, что он пишет в своей автобиографии. Период, с 41-го по 44-й год. Он находится в оккупации и работает в системе батальонного аэродромного обслуживания, как он пишет. — Влад отложил бумаги профессора, прошелся по кабинету и снова сел к столу. — Смотри! Думай! Летчики, элита армии, плюс довольно подготовленный технический персонал, который готовит эти машины к вылету и сопровождает. А это были бомбардировщики дальнего действия. Нацистская система безопасности, у которой была задача нахождения и ликвидации лиц еврейской национальности. Наверняка у них к нему были вопросы. Не знаю, что он им отвечал. И какая складывалась ситуация. Но его пропустили. Наверняка среди окружающих был кто-то, кто стал опекуном, защищал его. Оберегал. Иначе он бы не выжил! Потом немцы ушли, а он остался там. На аэродроме в Харькове, откуда и был перемещен после проверки в детский дом. В 1949 году окончил школу и поступил в университет». Влад взял установочный бланк для запроса в Министерство обороны СССР, архивный отдел, с просьбой подготовить данные о дислокации и списочного состава немецкого авиационного полка дальних бомбардировщиков под Харьковом. С этим запросом поднялся в кабинет Быстрова, положил на стол и попросил: — Павел Семенович, можно за подписью генерала, чтобы побыстрее? Быстров недоуменно посмотрел на Саблина, провел рукой по голове и сказал: — Вот что, товарищ Саблин, не думаю, что генерал подпишет это, но я постараюсь! Ответ придет не раньше чем через неделю! А пока ждете, продолжайте работать по институту математики. На следующий день Владислав Саблин сидел и слушал монотонные голоса разработчиков на закрытом научном семинаре НИИ математики, поражаясь, как легко и без проблем он попал сюда. — В ходе испытаний наибольшие проблемы вызвала доводка систем коррекции по радиоконтрастному, радиолокационному изображению местности, отказы системы… Саблин так и не смог разобраться со своими чувствами. С одной стороны, было интересно как бывшему математику снова войти в научный процесс, но с другой — сильно томила и придавливала мысль о том, что это так, всего-навсего короткая командировка. Это было не переживание или сожаление, или угрызения совести по поводу того, что три года назад принял решение бросить аспирантуру и перейти работать в КГБ. Правда, это решение вынашивалось два дня, столько Саблину дали после беседы в задней комнате отдела кадров университета, куда пришел его нынешний шеф полковник Быстров и кто-то еще, которого Влад больше никогда не видел. Он и был главным собеседником, а Быстров сидел в стороне и слушал, затем дали два дня на принятие решения: или уходить из теории чисел и входить в реальное оперативное пространство, или не уходить, а защитить диссертацию, продолжать заниматься наукой и преподаванием. Советоваться Саблину было нельзя, действовала подписка о неразглашении, поэтому ответ, который созрел уже к концу первого дня размышлений, был бросить аспирантуру высшей математики, бросить свою тему в теории чисел и уходить в неведомые края государственной безопасности. Профессор Крейн, научный руководитель, когда Влад ему сообщил, что оставляет свои изыскания в прикладной области и уходит из аспирантуры, не удивился, не обрадовался, не расстроился, а только махнул рукой, дескать, давай, в путь. Вероятно, просочилось из отдела кадров или было следствием слухов, но уже на второй день Саблин был отчислен из аспирантуры, получил на руки документы, выписку из приказа ректора и с сожалением от чувства необъяснимой утраты пошел через Университетскую площадь, где через квартал в тихом переулке стояло здание Краевого УКГБ. Через месяц Саблина командировали на учебу в Минск, на высшие курсы, и уже в новом звании, он через год вернулся в свой отдел. Быстров подтянул его к работе с предприятиями оборонного сектора промышленности города. На этом участке и застало Влада начло проведения операции «Тор». Саблин, уже отключившись от голоса докладчика, открыл тонкую папку, которая так и не увеличилась в своем объеме, с самого начала его пребывания в группе математического обеспечения проекта, полистал, достал предпоследний лист, где он приводил систему доказательств, дописал последние колонки начатой теоремы, расписался внизу и положил его сверху. После окончания длинного и утомительного семинара подошел к профессору и передал ему лист с формулами. Гелий Федорович пробежал глазами по листику, добавил знак в самом низу, после доказательного фрагмента, положил к себе и удовлетворенно сказал: — А ты не потерял форму, славно придумано, молодец, будет мне, старику, над чем посидеть, подумать. Сразу могу сказать только одно, ты перешагнул через небольшую лужицу технических данных характеристик, как бы не заметив, а это и есть пока та самая точка непреодоления для многих. Но в самой системе, так, как ты видишь, есть определенная логика, которая отвергает это. Как говорил Эйнштейн: «Математика — наиболее совершенный способ водить самого себя за нос». Саблин выслушал профессора, слегка растерявшись. Этот листок с формулами доказательств он написал, не очень углубляясь, поддавшись эмоциям, которое он все время испытывал на последнем коллоквиуме, где, как всегда, на ходу подтанцовывая, Гелий Федорович выводил на доске свои последние, возможно, тяжелые выводы от размышлений. Саблин неосознанно достал тогда лист бумаги и начал писать свои возражения, которые и переросли в его систему доказательств. — Ладно, Влад, у меня сейчас лекция для студентов, если хочешь, можешь прослушать, а потом мы поговорим. — Крейн пошел в сторону лекционной аудитории, Саблин сел на галерке и углубился в изучение технических условий, о которых сказал профессор. У него, как всегда, все шло наоборот. По протоколу необходимо было изучить технические условия, а потом уже браться за их разгонку в математической логике. Влад же создал математическую модель, а уж потом сел за изучение условий. Незаметно аудитория заполнилась, к доске вышел Гелий Федорович, поздоровался и начал писать на доске, сопровождая каждую строчку своими комментариями, потом остановился, подошел к трибуне, откашлялся и сказал: